Стихи поэта, члена Союза российских писателей Владимира ПЕРЦЕВА уже печатались на страницах «Уединенного пошехонца». Предлагаем вам подборку его новых произведений.
И яблоней, и тополей громады
шумят и плещут солнечной листвой.
Ну вот и май прошел. И надо бы, эх надо
жить какнибудь не так, какой-нибудь иной,
неторопливой отрешенной жизнью,
как предки жили. Впрочем, где, когда
была такая жизнь? Не помню
и не мыслю.
Все наспех, на бегу, все тлен,
все суета.
• • •
Седьмой день седьмого месяца
А бархат сумерек глубок и страшен.
А звезды в небе словно снегопад.
Сойдутся ли, когда им разрешат,
земля и небо шестернями башен?
И встретится ли Вега с Альтаиром?
Сороки строят млечные мосты,
макая неуемные хвосты
в густую синь, простертую над миром.
Торжественно, красиво, величаво
когданибудь в безбрежности веков,
в оправе звезд и голубых снегов
мы совпадем и все начнем сначала.
Когданибудь, любимая, с тобою,
как плитки изразцов и мозаик,
мы совпадем. Прости меня, старик,
механика твоя над головою
вращается не зря, но верю всей душою
не в святость текстов в совпаденье
линий!
Раз так задумано вращай меня,
вращай!
Чем ближе к цели, тем сильней печаль
несовпадений, снегопадов, ливней…
• • •
Памяти поэта
Константина Васильева
Как древний мир необитаем!
Как неустроен белый свет!
Сидим на кухне и гадаем:
Есть Бог на свете или нет?
Глаза печальны и прощальны
лежат, доверчивопросты.
За час до смерти, страшной тайны
слова немыслимы, пусты.
Не лик, легко оговориться,
но разрастается лицо,
бежит наружу, как водица
через ведерное кольцо.
Из непричесанности дикой,
всей обрамляющей канвы
сбежит, как тесто, станет книгой.
Как тесно в устье головы!
Ни часа мы, ни дня не знаем,
так и покинем белый свет.
Сидим на кухне и гадаем:
Есть Бог на свете или нет?
• • •
На что ни посмотрю от умиленья плачу.
Всю жизнь свою терплю и ничего не значу.
Душа моя темна, а плоть моя короста.
Лишающий ума наказывает просто.
Не язвой моровой, переходящей в бойню,
печалью мировой, сладчайшей нежной болью.
Не сутки и не год не просыхают очи.
Я, Господи, юрод, я слезы твои, Отче.
Не алчу, не ропщу, грехи свои не прячу.
На что ни посмотрю от умиленья плачу.
• • •
И это минует, пройдет на миноре,
как лодкамоторка по сонной реке.
И нечего крикнуть, и не о чем спорить,
и нечего сжать в опустевшей руке.
Все скоротечно: радость и горе.
Что же бродить и томиться в тоске?
Все отболит и забудется вскоре,
тихо погаснет, как след на песке.
• • •
Как мало стало в мире красоты,
скуднее год от года, безотрадней.
Воробушки уселись на ограде,
обсели придорожные кусты.
Я рад и им. Но так же и у них
нет мира, перебранки, ссоры,
щипки, дирки, обиды, разговоры,
как у людей, циничных, хитрых, злых.
• • •
Ты рядом, гдето здесь
присутствием и дрожью.
На солнце, словно жесть
горят пруды и все же
не ослепляют нас
до темноты, до счастья.
Хотя бы только раз
забыться не отчасти.
Вселенная карман,
мы пойманы, как мелочь.
И больно, как обман,
познать тоску и немощь.
Душа моя темна,
но я не слеп, не нищий.
Не вина, а вина
мне служит горькой пищей.
За что, когда и как?
Я сам того не знаю.
Но как недобрый знак
тебя воспринимаю.
Ты здесь, ты гдето тут.
Но где ты, где ты, где ты?
Вспорхнуло, как из пут,
и затаилось лето.
• • •
Я и прежде был тих
и теперь не нарушу беспечно
ни мечтаний твоих,
ни прудов застоявшихся вечность.
Никого не спасу
и не стану ни светом, ни чудом.
Только тихим присутствием,
мысль подтверждающим чьюто.
Только чуть отойду,
прикрываясь, теряясь и тая,
паутинам в саду
этот сад и тебя уступая.
• • •
Повалит снег, и, обернувшись,
окину оком жизнь свою.
И этот дом, и эту пустошь
в глуши немыслимой, в краю
дремучем, дремлющем, плывущем
сквозь сумерки и снегопад.
Один, как призрак в снежной гуще,
бреду от дома наугад.
Мешу сугробы, мерю зыби.
Бреду, бреду до темноты.
Выпутываясь, вроде рыбы,
из пут метели, немоты.
Но лепит снег без всякой жали.
Как непрочна бывает твердь!
Сошлись две белые скрижали
земли и неба в круговерть.
• • •
К. Кравцову
Бродяжница душа твоя, скажу,
огнепоклонница. И что ей облаченья?
И что ей крест? Она сама мученье.
А ты ей ада пламенную жуть.
Ах, батюшка, писал бы ты стихи.
Зачем тебе еще крестить младенцев,
в полотнища казенных полотенцев
завертывать грядущие грехи?!
Вино твоих стихов претворено.
Водица галочья, кладбищенские лики?
Зачем тебе гроба и базилики?
Запущено, жужжит веретено,
выводит нас из слепоты наружу.
Косматый лик, суровейший догляд,
нет, не спасут, а лишь перехитрят
испуганную призраками душу.
Возьми свой крест пиши, пиши, пиши.
Не трогай этот камень преткновенья.
Да, смертны мы, и всех нас ждет забвенье,
и сами мы забывчивы. Пиши!
• • •
Стоит июль. Тепло и тихо.
Как будто тонкою иглой
в забывчивости, но не злой,
зашила ветхая портниха
одежку рваную мальчонке,
дыру на белой рубашонке.
И вместе с ней сквозняк студеный,
дыру бездонную времен.
И вот по объездной в ремонт
с тяжелым бременем вагоны
пошли. Чтоб вечно мог он длиться,
июль, чтоб тенькала синица.
Окутал золото запруды
неторопливый белый пух.
Неразличимое на слух,
чтоб сотворилось счастье, чудо.
Забывчивостью, но не злою,
чтоб небо сплавилось с землею.
• • •
Ну вот и осень, листопад,
и тучи синью налитые.
Шары качая золотые,
дотрепливает ветер сад.
Как рыбы, разевая рты,
плывем, не зная назначенья,
на свет и тьмы неразличенья
беспамятства и немоты.
• • •
Не скука, и не грусть,
и не души спасенье,
а просто застоюсь
у заводи осенней.
Где дремлет в глубине,
не замечая стужу,
и смотрит, как во мне,
из глубины наружу
бездумно и темно,
без трепета и дрожи,
как темное трюмо
из сумерек прихожей.
