Утром жильцы нашего подъезда вышли во двор, а на асфальте белой краской написано: «Я тебя люблю! Ты самая лучшая!» И каждая буква по метру. А восклицательные знаки — по полтора! Часа два, не меньше, кто-то пыхтел над асфальтобетонным признанием в любви.

ГАРМЛЕТ

— У нас аншлаги, ну просто спрятаться никуда не можем от аншлагов! — директор муниципального театра Соловьев гордо указал с балкона вниз. Представители Минкульта, прибывшие на днях выявлять и сохранять в глубинке старину и теперь приглашенные отдохнуть от дел и бездорожья, сами увидели: ну да, точно, в гардеробе просто давка, столпотворение какое-то…

— Вас-то в кабинеточке попрошу, вот вешалка, а то среди народа даму-то… Я извиняюсь, не запомнил?..

— Анна Петровна. Можно просто Варбузова.

— Ну я и говорю: Анну Петровну замнут, сильно торопится народ-то…

Соловьев торжественно поднял брови, подчеркивая важность момента:

— Но ведь и их, уважаемые коллеги, понять нужно. Городок наш от столиц будто специально черти унесли… Да что там от столиц! Тарелку у нас подключить — сорок две программы берет, а вон чуть в райцентре — семьдесят шесть. Чувствуете разницу? Глухомань, в общем. Вот народ и тянется к, тассазать, Мельпомене, к живому. Да и удобно: отработал, пришел, в антракте в буфете селедочки и всего такого… Вот я вам скажу, где искусство так искусство: теть Зина таких сельдей с лучком нарезает, ну во — с зонтик! Прям не селедки, а крокодилы! И засол хорош, сама, что ль, промышляет? Но не признается, марку держит… А пока публика рыбку дожует, второй акт бабах — и домой!

— Простите, как это «бабах — и домой»? — востроносенькая Анна Петровна перестала расчесываться перед окном и уставилась на директора театра.

— А чего мусолить, завтра же все равно обратно весь город тут. В иных столицах растянут волынку на Ходынке часа на три. Нам зачем: «пришел — буфет — первое действие — буфет — второе — буфет — и готово дело»… Новых пьес мы не ставим — чушь. А классику обычно минут в девять-тринадцать укладываем. Да сами сейчас увидите. Уже и актеры в кулисы пробираются.

— Вон тот черный с лошадиным черепом под мышкой, это кто?

— Дык, кто, не ясно разве? Самый Гармлет и есть.

— Гамлет?

— Ну, сударыня Варбузова, у нас драматурги свои, по школьной программе и данным ЕГЭ адаптируют. Вон пьеса, взгляните… Нет-нет, за телефоном полстранички. Написано «Гармлет». Может, и опечатка, но вроде все по Шекспиру. Раз Гармлет — значит из Гарлема. Потому и черный. Логично?

— Но почему же Гамлет у вас черный?

— О, господи! Потому что Гармлет! Не побрезгуйте водочки с дороги, селедочкой закусите. И давайте скорее смотреть, а то  промелькнет — не заметите. Сейчас он выйдет и скажет: «Бить или не бить?» Народ привычный, из зала заорет, кто прожевал: «Бить!» И Гармлет ка-а-ак даст этому белому конем по черепушке…

— Призраку?

— Отелле! Типа Бим и Бом, очень смешно. А уж в заключительном действии все Охвелию хоронят. Актриса у нас лет шесть порывается чего-то другое вместо гроба сыграть, донести что-то… Но не доносит — еще до первого звонка вусмерть. Вот ее Гармлет и хоронит. Животики надорвешь…

А завтра милости прошу на  «Вишневый сад» — тоже наша обработка по школьной программе. Обхохочешься! В шесть минут укладываемся. Сперва три сестры в чайку стреляют, а из дупла вылезает медведь и кричит: «Я Дубровский!» А потом Маша за медведя и выходит. В общем, это по жизни детское, сказка… И приходите пораньше, не то хорошая водка быстро кончится. На детских спектаклях в буфете все дешевле, наша администрация заботится, мощные дотации на искусство пускает!

Евгений ОБУХОВ.

ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ

Беда, что вопрос «кому?»  остался без ответа. Обычно юные воздыхатели в уличных посланиях  не скрывают имен своих возлюбленных. Как есть, так и пишут. «Таня, я тебя люблю!», «Оля — моя радость!», «Маша лучше всех на свете!», «Галя, я вернусь, ты только жди!»

Бабушки-старушки, собравшиеся вечером на лавочке, естественно, быстренько перебрали всех живущих в подъезде молодых особ, кому бы могло быть адресовано начертанное на асфальте признание. Лидерами народных праймериз, естественно, стали огненно-рыжая Лидка с первого этажа, пухлогубая грудастая Надька с третьего и учительница начальных классов Пенкина Марина Анатольевна. Та самая, что всегда «здравствуйте, бабушки» скажет. У всех у них, как доложила разведка, окна выходят как раз во двор.

Божьи одуванчики уже договорились вычислить потенциальную Джульетту методом «плохого и хорошего следователя». Даже заготовили несколько провокационных фраз типа: «Ой, Лидочка (Наденька, Мариночка), говорят, что вы замуж выходите?!» — и в глаза ей, в глаза, чтобы увидеть ответную реакцию. Не получится по-хорошему — можно и по-плохому: «Вы бы, Лидочка (Наденька, Мариночка), сказали своему молодому человеку, чтобы он больше не портил асфальт перед домом! А то мы участковому пожалуемся».

Но тут произошло совсем неожиданное. Галина Николаевна, женщина бальзаковского возраста с восьмого этажа, проходя мимо сердобольных бабушек, призналась, что это ее Петька написал. После того как выпросил у нее на бутылку водки. Старушки не поверили. И правильно. Петька обычно в двух предложениях делает шесть ошибок. А тут ни одной! Вскоре и сам Петька, не получив вечером от супруги на очередную пол-литру, раскололся, что разве бы он стал марать руки ради своей мегеры! Да никогда в жизни!

Тогда на анонимные слова признания стал претендовать военный пенсионер Баранов. Распивая как-то на двоих с соседом Козловым бутылочку водки, после третьей стопки Баранов сказал, что надпись «Я тебя люблю!» — его рук дело. Это, мол, он грудастенькой Надюшке с третьего этажа признался. Тогда Козлов уточнил: «А что дальше?» «Как что дальше?» — не понял пенсионер. «Что дальше-то написал?» — «Ничего» — «А кто же тогда добавил: «Ты самая лучшая!» — «Не знаю».

Были и другие поползновения на славу асфальтомарателя! К ней и дворовые подростки примазывались, и дальнобойщик из второго подъезда. Но все прояснилось, когда в одном из соседних дворов, сплошь разрисованном в признаниях Катям, Валям и Олям, было написано: «Нина, читай мое признание возле первого подъезда у 42-го дома. Твой Ромка».

Олег ГОНОЗОВ.