Это два человека разных поколений, жизнь которых не так давно перешла в область нашей памяти. И лишь в последние годы, когда подытожились их судьбы, я заметил, как они схожи. Павел Иванович Васильев был сначала учителем, а затем директором школы в некоузском поселке Волга. Михаил Алексеевич Папорков учительствовал в Николо-Корме. Это село когда-то входило в состав Мышкинского района, а теперь принадлежит Рыбинскому.
Оба этих человека очень любили природу, родные места. Звучит вроде бы банально, но они нашли в этой любви какой-то особый смысл, который сумели передать десяткам и сотням своих учеников и односельчан. Не зря в школы, где они занимались с ребятами, часто приезжали педагоги из других мест за опытом. Не зря их так часто вспоминают выпускники, самые разные люди в Мышкинском и Некоузском районах и те, что уехали далеко от волжских берегов.
Как-то на станции Волга Васильев повел меня показывать свой огород. По пути я попросил его рассказать о войне. Он помолчал и ответил изменившимся голосом: «Нет, не могу». Потом мы смотрели устроенные у грядок шмелиные фермы, как их называл Павел Иванович. Говорил, что шмели увеличивают плодородие и вообще этих полезных насекомых надо охранять. Задумчивая улыбка освещала его лицо, а я представлял, как этого невысокого, с тихим голосом человека, заботящегося о шмелях, мучили и били в гестапо…
В поселке Волга его знали не только люди, но и птицы. Помню, как однажды зимой он вышел на балкон, свистнул по-особому. Тотчас же слетелись синицы. Садились на плечи, на голову. Клевали семечки с руки. «Пошел недавно в магазин, — рассказывал он, — а синица подлетела и села на плечо».
Было время, когда он сам перебивался чуть ли не птичьим пайком. В немецком концлагере в Кантемировке Воронежской области одно время военнопленным выдавали по пол-литровой банке семечек на десятерых. Люди там умирали каждый день.
В начале войны их, бывших кавалеристов, посадили на мотоциклы, с карабинами и ручными пулеметами Дегтярева бросили против минометов и артиллерии. Этот мотоциклетный полк был разбит в 1941 году подо Львовом, а во время сражений у Киева Павел Иванович был тяжело ранен и попал в госпиталь. В суматохе тех горячих дней его причислили к погибшим и отправили матери в родную деревню Раево похоронку. По православному обряду за упокой его души была отслужена панихида. А вскоре матери пришло его письмо из госпиталя.
Но вся война была еще впереди. Под Харьковом Васильев попал в плен. О той операции потом не любили вспоминать, потому что планы нашего командования были разгаданы немцами. Васильев был в истребительном батальоне, сформированном под Сталинградом. Солдаты получили бронебойные ружья, автоматы ППШ, но выстрелить ни разу из них не успели — сразу же попали в западню. Командование, бросив солдат, успело скрыться на автомашинах. Васильеву командир взвода сказал, что он будет сопровождать штаб. Васильев остался за него. Восемь дней без еды и питья они пытались выйти из кольца, но безрезультатно. Зашли в одну деревню за едой, а там немцы.
Павел Иванович на синичкином рационе доходил в голой степи за колючей проволокой. А матери вскоре пришла на него вторая похоронка. Павел Иванович показывал мне уцелевшее извещение на полоске темно-серой бумаги. В нем было написано, что лейтенант Васильев погиб 3.09.1943 в бою за социалистическую Родину, проявив героизм и мужество. «Тут сразу две ошибки, — говорил мне Павел Иванович. — Во-первых, я не погиб. Во-вторых, лейтенантом никогда не был. Войну неподалеку от Берлина закончил сержантом. А когда попал в плен, был рядовым».
А что же происходило в Раеве после того, как мать получила вторую похоронку? Всю любовь к сыну, всю память о нем мать перенесла на маленькое деревце, выращенное на околице деревни. В 1936 году Васильев побывал в Иловне, мологском поместье графа Мусина-Пушкина. Там он набрал желудей. Вот из одного и взошел дубок, который стали называть графским. В годы войны Иловна оказалась уже на дне Рыбинского водохранилища. Мать ходила к графскому дубу каждый день, часто поливала его и думала: «Вот и все, что осталось от сына».
А сын тем временем так отощал от семечек, что его не увезли на работу в Германию, выбраковали, оставив умирать на заготовке дров в Бобруйске. Оттуда с несколькими заключенными он попытался бежать к партизанам, но их выдал предатель. Васильев попал в тюрьму гестапо, прошел через допросы с побоями. Каждую ночь кого-нибудь из заключенных увозили на расстрел.
Когда началось наступление Красной армии, заключенных загнали в поезд, но довезли только до Осиповичей. Ночью налетела наша авиация, принялась бомбить — охрана разбежалась. Васильев рванул прямо навстречу разрывам: «Наши бомбы меня не убьют!»
Утром, очухавшись, охранники стали собирать военнопленных. Павла Ивановича спасло болото. Потом он удивлялся этому совпадению, ведь и у родного Раева тоже было болото, Замошица, где он с детства собирал клюкву с брусникой и зачарованно присматривался к необычному миру кочек, кустов и желтой купаленки. То белорусское болото в отличие от торфяной Замошицы было живым, трясинистым. Но он смело бросился в него, засел в воду так, что на виду остался один только нос.
Автоматчики в трясину не полезли, но долго секли наугад по кустам и кочкам из стволов, рядом падали срезанные пулями ветки. Когда все стихло, солдат еще долго не выбирался из воды.
После победы, которую он встретил в саперных частях, вернулся вырвавшийся из лап смерти сержант Васильев в Раево, к своему дубку. Учительствовал в сельских школах района, а с 1956 года до выхода на пенсию работал директором Волжской средней школы. Здесь он создал картинную галерею, в которой было собрано более двухсот работ разных ярославских и рыбинских художников. Павел Иванович рассказывал, что сам он не рисует, а вот на этюды любит ходить. Этюды эти необычные, живые. Выйдет в лес или поле и смотрит… Да и огород у него чем-то напоминал такой живой этюд.
Помню, остановились мы у большого куста желто-оранжевых цветов. Жарки! Как попали в поселок Волга эти сибирские цветы? Привез из Саян, от родственников. Немало сопок там обошел. Во время одной из таких экскурсий отыскал «золотой корень», растение, по целебным свойствам не уступающее женьшеню. В школе Васильев вел уроки биологии и географии. Рядом на меже у него в строгом порядке и цветы из окрестных лесов и лугов. Были там и ландыши, но бросились в глаза высокие желтые купальницы. Любят они сырые места и, может, были посажены в память о Замошице и о том белорусском болоте, что спасло ему жизнь.
Учителем биологии работал в Николо-Кормской школе и Михаил Алексеевич Папорков. В первой половине века минувшего имя его было хорошо известно в Мышкине. В начале девяностых, когда он уже был прикован к постели, мне довелось побывать в его доме, познакомиться с его сыном, тоже большим знатоком и любителем природы. Конечно, эту сторону характера он унаследовал от отца. У Папоркова в любви к природе не было ничего слащавого или показного. Михаил Алексеевич хотел, чтобы люди понимали природу, знали ее изнутри. Он сумел запечатлеть словом свои живые этюды. Плодом работы, занявшей десятилетия, стала книга сельского педагога «Школьные походы в природу». Издана она была Учпедгизом в Москве в 1960 году. Имеет подзаголовок «Из опыта работы учителя». В свое время эта книга была очень популярна среди юных биологов области. И теперь уже поседевшие ученики Михаила Алексеевича не забывают, какой необыкновенный это был человек, какие практические знания он давал, например, о редких съедобных грибах и кореньях, как их разыскивать и отличить.
Действительно, выдающимся надо быть человеком, чтобы в те годы в Москве, пройдя все придирки строгого Министерства просвещения, вышла твоя книга в качестве учебного пособия. Она снабжена множеством рисунков, к ней приложены таблицы наблюдения над природой с 1920 до 1959 года. Язык прозрачный, его не чувствуешь, как родниковую воду, зато сам предмет обрисовывается четко и понятно. Книга разделена по отделам соответственно временам года: «Навстречу осени», «По снежной тропе», «День следопыта», «Лучший день весны». И чем он отличается от других, этот лучший день на речке Корме? Учитель отвечает так: «Чудесна природа нашего края! Особенно она хороша весной, в мае месяце, когда все кругом зеленеет, цветет, звенит и ликует! В мае, однако, появляются комары-кусаки. С появлением этих докучливых насекомых меркнет прелесть весны. Вечером в лесу от комаров-кусак нет никакого спасения, и спокойных, сосредоточенных наблюдений не произведешь. Мы решили провести экскурсию в природу с ночевкой в лесу в весенний день накануне появления комаров-кусак. Такой день, когда природа вокруг ликует, а комаров-кусак еще нет, мы назвали лучшим днем весны. По нашим многолетним фенологическим наблюдениям средний срок начала появления комаров-кусак в нашем крае — 20 мая».
Живой материал для этого пособия был собран во время экскурсий и походов по родным местам. Здесь отображены природные особенности правого берега Волги по направлению к Рыбинску и Угличу. В последние годы я все чаще стал заглядывать в эту книгу как в хороший справочник. Многие ли теперь знают, когда, например, их предки начинали жать рожь? Так вот, по данным Папоркова, самое раннее начало жатвы в наших краях было в 1921 году. Тогда с серпами вышли в поле 11 июля. А самое позднее за те же 40 лет — в 1923 году, когда рожь жать начали 10 августа. Самый ранний ледоход на Волге в наших краях был зафиксирован Папорковым 28 марта 1937 года. Самый поздний — 30 апреля 1929 года. Задокументированы здесь дотошно и появление первого комара весной, и первая летняя роса, и первая песня иволги и многое-многое другое — всего по 154 пунктам.
В начале нового века стало заметно, что кое-что в календаре природы изменилось по сравнению с довоенными временами, в том числе и в сельском хозяйстве. Например, с картошкой. Удивительно переместились сроки ее выращивания. Так, по Папоркову, раньше клубни сажать начинали в среднем 19 мая. Да и старожилы вспоминают, что делать это начинали на Николу вешнего. А теперь в наших краях говорят, что к Николе вешнему, то есть к 22 мая, надо уже заканчивать посадку второго хлеба. Сроки уборки тоже сместились. Заботливые хозяева выкапывают теперь клубни уже в конце августа. Может, воров боятся? А раньше уборка начиналась в сентябре и длилась до начала октября. В хозяйствах тогда, когда никто о колорадских жуках и не слыхивал, были огромные картофельные поля. Теперь на них, зарастающих кустами, картошку не выращивают. Ее в бывших колхозах практически нет.
Книга сельского учителя, вышедшая полвека назад, не только не устарела, но и, наоборот, стала своеобразным историческим справочником. Рисунки в ней очень выразительны. Почти всегда, когда встречаю где-нибудь в кустах на окраине Мышкина маленького зверька — горностая, ласку или хорька, заглядываю для уточнения в это пособие. Также в нем подробно описаны и все наши пичужки, их повадки и образ жизни.
Родственники мне рассказывали, что уже в тяжелой болезни, лежа в постели, Папорков читал на память стихи Есенина о природе, ведь за всеми этими скрупулезными записями и таблицами, вобравшими десятилетия работы, стояли те же живые поэтические этюды, о которых говорил Павел Иванович Васильев. Выйди в лес или поле и смотри, слушай. Чу, первая песня иволги… Вот первая летняя роса блеснула под ногами. А вот и жизнь человека, учителя, отлитая в такую же простую, прекрасную форму. Долгое время еще будет жить она у людей в памяти.
