Анатолий Дмитриевич Клещенко, коренной мологжанин, выдающийся поэт, друг Анны Ахматовой и Льва Гумилева, человек, который за свои стихи провел 16 лет в лагерях и ссылке, сегодня несправедливо забыт, хотя его творчество и жизнь заслуживают памяти.
НЕУГОМОННЫЙ
ПОЭТ
Анатолий Клещенко родился в деревне Поройки Мологского района Ярославской области 14 марта 1921 года. Его отец был интеллигентным, образованным человеком, иконописцем и реставратором старинных икон, а мать до раскулачивания была простой домохозяйкой, лишь в середине 1920-х ей пришлось стать колхозной дояркой.
Уже в одиннадцатилетнем возрасте Анатолий был не согласен с раскулачиванием крестьян и навязыванием принудительных работ в колхозах. И чтобы избежать коммунистического рабства, он совершил из дома побег в… Америку, но в Молдавии попал в цыганский табор, где научился делать сальто-мортале, ходить на руках, петь цыганские песни и «ботать по фене» — говорить по-блатному. Анатолий одиннадцать месяцев скитался с табором по стране, пока его не разыскал отец и не отправил в Киево-Печерскую лавру учиться иконописному мастерству: у Анатолия от рождения была способность к рисованию.
В Киеве он написал первые стихи, которые опубликовал в газете «Смена». Их по достоинству оценили в Союзе советских писателей, и в 1939 году как молодое дарование 18-летнего парня приняли в Союз писателей СССР. В эти годы он уже был не насельником Киевской лавры и послушным учеником, а жителем Ленинграда, тихо несогласным с политикой советской власти.
В конце 30-х его творчество всерьез заинтересовало поэтов Серебряного века Анну Ахматову и Бориса Корнилова. Клещенко не раз встречался с ними и как поэт, и как внештатный сотрудник литературный группы газеты «Смена».
АРЕСТ
В феврале 1941 года в «спецслужбы» на Клещенко донесли.
Да, Анатолий Дмитриевич был не согласен с репрессиями, часто вставал на защиту арестованных по политической статье. Да, он выступал против разграбления, переселения и затопления родного Мологского края. Да, он увлекался стихами запрещенных поэтов: Есенина, Мандельштама, Клюева, Гумилева.
Тут же у него дома был устроен обыск, где нашли множество стихов, посвященных Сталину. В частности:
Пей кровь, как цинандали
на пирах.
Ставь к стенке нас,
овчарок злобных уськай,
Топи в крови свой
беспредельный страх
Перед дурной
медлительностью русской!
Чтоб были любы мы
твоим очам,
Ты честь и гордость
в наших душах выжег,
Но все равно не спится
по ночам
И под охраной пулеметных
вышек.
Что ж, дыма не бывает
без огня:
Не всех в тайге засыпали
метели!
Жаль только, обойдутся
без меня,
Когда придут поднять тебя
с постели!
И я иду сознательно
на риск,
Что вдруг найдут
при шмоне эти строчки:
Пусть не услышу твой
последний визг,
Но этот стих свой допишу
до точки.
«Вызов»,
Ленинград, 1939 г.
Стихи о шмоне и риске оказались пророческими. Клещенко обвинили по надуманным обвинениям: «в подстрекательстве к совершению террористического акта, в антисоветской агитации, в пропаганде и организационной деятельности, направленной к совершению контрреволюционного преступления, и связь с троцкистско-зиновьевским подпольем». В тот год Анатолий Дмитриевич работал в газете «Литературный современник». После обыска его тут же уволили и арестовали. Был суд, на котором чудом, как потом вспоминал сам Клещенко, его не приговорили в «вышке» — не расстреляли, а дали 8 лет исправительно-трудовых работ в сталинских лагерях.
Было ему тогда всего 20 лет.
НЕ МУДРСТВУЯ ЛУКАВО,
ПОЭТ МЕНЯЕТ ЛИРУ НА КИРКУ
20 мая 1940 года Анатолия Клещенко из Ленинграда этапировали на Северный Урал. Там он вместе с тысячами зэков, осужденных по уголовным статьям за убийства, грабежи, разбои, валил лес. Среди уголовников неугомонный поэт снискал славу. Наученный в детстве в цыганском таборе «ботать по фене», петь шансон и играть на гитаре, Клещенко был в центре внимания как душа компании зэков. Власти надеялись сломить поэта в среде уголовников, но он, напротив, стал их авторитетом, и потому через три года с Урала его перевели в Иркутск, в особый лагерь N 7, где он пробыл до своего освобождения в 1950 году.
Все время пребывания в лагере Анатолий Клещенко продолжал писать.
Мы язык научились держать за зубами,
а стихи — не стараться продвинуть в печать.
В Темняках,
в Магадане,
в Тайшете,
на БАМе —
проходили мы Школу
Уменья Молчать…
А. К., 1947 г.
Анатолию Клещенко, можно сказать, повезло. В годы Великой Отечественной войны он не был на фронте, не нюхал пороха и не ковал победу в тылу. Он валил лес, не менее необходимый фронту, чем танки, самолеты и бомбы. Однако Анатолий Дмитриевич сожалел о своем неучастии в деле победы:
Что говорить, гордиться
нечем мне:
не голодал в блокадном
Ленинграде,
и пороха не нюхал
на войне,
и не считал взрывателей
на складе…
Иных покрыла славою
война,
иные доставали ордена
за нашу кровь,
не оскверняя стали.
Мы умирали тихо,
в темноте,
бесславно умирали —
но и те,
кто убивал нас —
славы не достали!
«Бесславный сонет», 1948 г.
В КРАСНОЯРСКЕ
20 февраля 1950 года Клещенко освободили. Из Иркутска его отправили в ссылку на вольное поселение в Удерейский (Мотыгинский район) Красноярского края. В первый год ссылки Анатолий Дмитриевич работал в клубе поселка Раздольное художником. Местная жительница Екатерина Дмитриевна Васечкина, которая когда-то жила в Раздольном, вспоминает: «Я впервые увидела Анатолия Клещенко в августе 1950-го, вернувшись в Раздольное из Москвы с библиотечных курсов. Работал он художником в клубе. Это был добрый, умный, удивительно интересный человек. В памяти так и остался: в краске, с трубкой или папиросой, с бородкой, а рядом верный друг, рыжая собака. А как он много читал! С ним было интересно говорить на любые темы. Местному населению не очень-то разрешали тянуться к Клещенко. Но это был прекрасный человек».
Через год Клещенко переехал за 25 километров от Раздольного на речку Черную, где устроился сторожить сено. В свободное время подрабатывал — рисовал на сюжеты из русских сказок.
В одном из писем Анатолий Дмитриевич объяснил свой поступок увольнения и ухода в леса от постоянного заработка — он искал одиночества, свободы творчества: «Здесь смотрят на меня, как на сумасшедшего, живу в тайге один, хозяйством не обзавожусь, вдов не обхаживаю, на животрепещущие темы (перетрясание чужого грязного белья) разговоров не разговариваю…»
Анатолий Дмитриевич был сам в себе, в своих мыслях:
Устав от неудач,
от непогод.
Надломленный,
задерганный,
измятый,
я сызнова встречаю
Новый год,
Как это ни печально —
тридцать пятый.
Я жизни не видал.
Один исход.
И бой часов гудит тоской
проклятой,
Как в лагере — бой в рельсу
на развод,
Или в могильный холм —
удар лопатой.
Невесело спиваться
одному,
Но я без тоста стопку
подниму,
Подбросив в печку лишние
поленья.
Я просто выпью,
Выпью потому,
Что слишком страшно
трезвому уму
Под вышками большого
оцепленья.
«Новогодний сонет», 1956 г.
Я СВОБОДЕН, СЛОВНО ПТИЦА
В НЕБЕСАХ
5 октября 1957 года Клещенко реабилитировали. Позади 16 лет лагерей и ссылок, и поздней осенью из Красноярска он поехал на родину, но в живых никого из родных — ни матери, ни отца, он не нашел, не смог определить, куда их переселили. Пробыв несколько дней на берегу Рыбинского водохранилища в Некоузском районе, Клещенко вернулся в Ленинград. По ходатайству Ахматовой, Чивилихина и Шихарева его снова восстановили в Союзе писателей. С тех пор в некоторых биографических справках Клещенко значится как «член Союза писателей с 1957 года», хотя реально был им с 1939-го.
Членство в Союзе Анатолию Дмитриевичу ничего не дало. Его не печатал ни один журнал, ни одна газета. Чтобы как-то прокормиться, он начал заниматься переводами книг. Клещенко неплохо знал несколько языков, в том числе китайский, потому книга «Тибетские народные песни», переведенная с китайского, была высоко оценена в Китае. Между тем за «народными» китайскими текстами, изданными в 1954 году в Шанхае, стояли созданные на тибетском языке подлинники, вышедшие из-под пера единственного «светского» лирика Тибета Далай-ламы VI на рубеже XVII и XVIII веков. В Москве эта книга, полностью переведенная Клещенко, была издана в 1958 году под редакцией Льва Гумилева.
В начале 60-х литературные газеты стали понемногу публиковать прозу Анатолия Дмитриевича, а стихи по-прежнему уходили «в стол».
В 1960-х появились песни барда Александра Галича, и Клещенко был одним из первых, кто позвал его к себе и записал на магнитофон. Два поэта подружились и долго поддерживали теплые отношения.
В те же годы один за другим в самиздате начали выходить из печати сборники стихов Анатолия Дмитриевича: «Гуси летят на север» — стихи, написанные в годы ссылки в Сибири, «Добрая зависть» и другие. Но все они имели мизерный тираж и узкую географию распространения. Хоть и реабилитированное, но темное прошлое не давало ему свободы распространения плодов своего творчества.
С 60-Х ДО КОНЦА…
С начала 1960-х годов на лето Клещенко нанимался сезонным рабочим в геологическую экспедицию и уезжал в тайгу и тундру — страсть к бродяжничеству и привязанное, как болезнь, желание одиночества были в нем неискоренимы. В одном из путешествий Клещенко познакомился с ныне знаменитым бардом Александром Городницким, который очень тепло и уважительно отзывается о «Толе» в своих воспоминаниях.
После экспедиций и охотничьих вылазок Клещенко писал множество стихов и рассказов, которые публиковали, в частности, в популярном в то время журнале «Охота и охотничье хозяйство». А также издавал отдельными сборниками свои произведения: «Избушка под лиственницами», повесть «Дело прекратить нельзя», «Сила слабости», «Плечо пурги», «Это случилось в тайге» и многие другие. Клещенко любил охоту, походы, к которым привык в годы красноярской ссылки. В его «репертуаре» немало на эту тему и стихотворений:
Костер погас.
В сухие дни летучий,
Сегодня пепел, черный
и сырой,
Лежит в кострище
неподвижной кучей.
Курлычут журавли
над Ангарой.
На желтых травах стынут
капли влаги,
Не согревает крепкий чай
души,
Сухие листья, как листы
бумаги,
Все шелестят…
Хоть изредка пиши!
О том, что в Летнем,
на большой аллее,
Желтеют липы…
Жизнь шумна, пестра…
О чем-нибудь, но так,
чтобы теплее
Мне было у остывшего
костра!
А. К., 1965 г.
В 1967-м Анатолий Дмитриевич совершил поездку в Сибирь, посетил места, где отбывал ссылку. Ему было нестерпимо, до слез обидно за свою столь нелепо, как он считал, прожитую жизнь.
Привычка жить бродягой, в единении с природой, свободно реализовывать свои литературные способности не давала ему покоя, и потому в 1969 году он принял решение уехать работать охотинспектором на Камчатку, где директором одного из заповедников был его давний друг. Да и тычки окружающих, постоянный контроль «спецорганов» и косые взгляды соседей, напоминавших ему о былом лагерном прошлом, не давали Анатолию Дмитриевичу спокойно жить.
Осенью 1974 года Анатолий Дмитриевич, будучи уже вполне опытным камчатским охотинспектором, пошел в очередную зимнюю экспедицию. Ушел один, глубоко в заповедник, в ту избушку, в которой предстояло зимовать. Уже поздно ночью, под проливным дождем выяснилось, что крыша домика худая, и ее пришлось срочно чинить, чтобы спасти провизию и оборудование.
Холодный дождь, промозглый ветер… Началось тяжелое воспаление легких. 1 декабря поздно ночью за Клещенко прилетел вертолет, но было поздно… Через неделю, 9 декабря, на 53-м году жизни Анатолий Дмитриевич Клещенко умер.
Как потом признались врачи: «Если бы знали, что это писатель, спасли бы. Думали, что это бич (человек без определенного рода занятий)».
Такова была его жизнь. Несправедливая, но сильная.
Похоронили Клещенко, как он и завещал, в Ленинграде, на Комаровском кладбище, через холм от могилы его друга Анны Андреевны Ахматовой…
Не вытешут мне гробовой
плиты,
Венков не сложат возле
обелиска.
Ну что ж, умрешь
когда-нибудь и ты.
И, судя здраво, это время
близко.
В печаль играя,
над красивой урной
Знамена склонят, труб
заплачет медь.
А надо мной, в ночи сырой
и бурной,
Лишь каркнет ворон
на сосне ажурной,
Завалит труп мой
хворостом медведь.
Велик и славен ты.
Мою судьбину
Ни песни не прославят,
ни дела.
Но мне, пожалуй,
после смерти в спину
Осинового не воткнут
кола.
«Трезвый сонет».
Это одно из последних стихотворений Анатолия Дмитриевича в какой-то мере оказалось пророческим. О нем забыли не только друзья и коллеги по перу, но и на малой родине — Ярославской земле.
