Творить добро по отношению к своим близким, мне кажется, труднее всего. Чужие беды — они кричат о себе, на расстоянии, как известно, все видится более четко, объемно, хочется броситься и вытащить человека из беды. А когда беда поселяется рядом, к ней привыкаешь, каждодневное участие в судьбе человека, терпящего бедствие, со временем начинает угнетать, грани беды постепенно стираются и со временем она уже не кажется  такой значительной. Тут-то и кроется человеческая ошибка. И в том, что некоторым как-то  удается этой ошибки избежать, —  урок для многих.

БАБКА КАТЕРИНА

Бабка Катерина жила в Вологодской области. Есть там красивейшее место, объединяющее четыре деревни и именуемое по названию протекающей между ними речушки Тафтой. Когда началась Великая Отечественная война, Катерина уже овдовела. Ее муж Иван, говорят, любил выпить чрезмерно, а во хмелю бывал суров. Старожилы рассказывали мне, что когда он подходил к дому, громко кричал: «Катюха, огонь!» И она спешила зажечь лучину и поднести ее к окну, чтобы с улицы было видно. А если он проходил мимо дома и видел, что огонь горит, командовал обратное: «Катюха, огонь погас!» И приказ безропотно выполнялся.

Дети рождались один за другим, но почему-то в младенчестве умирали. Одного, говорят, Катерина и вовсе «заспала». Измученная непосильной работой и издевательствами мужа, она уснула, когда спеленанный свивальником ребенок, уткнувшись в большую материнскую грудь, просто-напросто задохнулся.

И все-таки два сыночка выжили. Один, старший Васенька, был рожден в 1913 году, а второй —

Паша — в 1921-м.

  ВОЕННОЕ ЛИХО

На войну она проводила обоих сыночков чуть ли не одновременно. Паша попал воевать на север в олене-лыжный батальон. Это уж потом рассказывал он о том, как расшатавшимися от цинги зубами грызли закованные морозом сухари, как умирали товарищи рядом, наевшись сухого пайка при дефиците питья. Как послали их однажды в разведку в глубокий тыл к противнику, а потом скомандовали: «Спасайся, кто может!» Только спасаться было уже некуда, кольцо окружения замкнулось плотно. А дальше — плен на долгие три года.

Катерине же почтальон принес извещение, что пропал ее младший сынок без вести. Она понимала это однозначно: погиб, и молилась об упокоении его души. Оставалась одна надежда — Васенька. От него письма приходили часто, к тому же он получил медаль «За отвагу» и какое-то звание. Катерина гордилась сыном и ждала его возвращения. Известие о его гибели пришло в дом Катерины вместе с известием о Победе. В похоронке извещалось, что ее сын, верный воинской присяге, погиб 23 марта 1945 года, защищая Родину, и похоронен в г. Гдыня (Польша).

Это был удар, от которого Катерина долго не могла оправиться, а однажды и совсем чуть не погибла. Пошла в лес по ягоды да и услышала там Васенькин голос: «Мама, иди сюда!» Она и пошла. А голос звал, звал и уводил все дальше. Очнулась в болоте, когда громкое воронье карканье услышала. Еле выбралась.

Стала жить, вместе со всеми горе горевать. На Васеньку ей пенсию назначили, завидовали ба-бы: «Да ты, Катерина, миллионерка!» А ее ничего не радовало, плакала день и ночь.

А тут и радость — пришла весточка от Паши, жив оказался, обещался приехать.

А вскоре и приехал, привез с собой молодую жену. Началась для Катерины совсем другая жизнь.

  ГЛАЗА ВЫПЛАКАЛА

Молодые устроились работать в лесопункт, живые деньги получали и хлеб по карточкам. А у Катерины был в запасе горох. Еще в войну тайком да понемногу на колхозном поле нашелушила. Завели корову, забыли про голод.

Только начали у Катерины болеть глаза, знать, выплакала она их долгими зимними ночами, оплакивая гибель сыновей. Повез ее Паша по врачам, но сказали врачи, что всякое лечение будет бесполезным, потому как у Катерины подступила к глазам «темная вода», вернее, началась глаукома, которая прогрессировала и прогрессировала.

 Временами подносила она к окну руку, растопыривала пальцы и видела вместо них лишь расплывчатые пятна.

А в 1954 году Катерина ослепла совсем.

Еще по приезде молодых определила она сама себя спать на печке, а если становилось жарко, спускалась на деревянную пристройку к печке, что-то вроде полатей. В их маленьком домишке в три окна другого места просто и не было. Пока глаза видели, все время суетилась Катерина на улице, к себе на печку только ночью и забиралась, усматривая в этом большую пользу для старых костей. А вот как померк в ее глазах белый свет, затосковала. Молодые целый день на работе, внучка — в школе, словом не с кем перемолвиться. Все чаще заводила разговоры о близкой смерти.

И вот тогда ее сын Паша принял очень мудрое, на мой взгляд, решение. Он пригласил в дом старух, которых в прежние времена назвали бы приживалками. В XIX веке и раньше в обязанности приживалок входило развлекать барыню разговорами. Катерине с ее печкой, конечно, до барыни было далеко, как до луны, но тем не менее…

Встретил ее сын как-то в магазине Елену, деревенскую бедолагу, которая одна-одинешенька свой век коротала. Нет, дети у нее, конечно, были, но брать мать к себе не торопились. Вот ей-то и предложил Паша: «Елена, приходи к нам жить, печка большая, вам с мамой места хватит, а на кусок-то хлеба мы с женой заработаем». Елена просто обалдела от такого необычного предложения и в тот же вечер перебралась под бочок к Катерине вместе с узелком, в который были завязаны все ее пожитки. И началась у них с Катериной  жизнь веселая, разговоры, разговоры, воспоминания… В общем, «словотерапия» в полном объеме.

По субботам, бывало, невестка их обеих в баньке намоет, усядутся за стол чистенькие, румяненькие, пьют чай из самовара с сахаром вприкуску да жизни радуются.

А тут на их чаепития еще одна подружка присоседилась. Была в деревне такая маленькая горбатенькая старушенция, имя которой моя детская память не сохранила, но зрительно помню я ее хорошо. Говорили, что было у нее на одной руке шесть пальцев, и поэтому я всегда с волнением и испугом ждала ее прихода, чтобы обязательно разглядеть, а удастся, так и потрогать такое чудо. Все звали ее в деревне Палачуга. И вот эта Палачуга ходила по окрестным деревням и собирала милостыню. Надо заметить, что она ходила не по всем домам, потому что после войны население долго бедовало. Но, как всегда, были и семьи, которые жили справно — пекли по воскресеньям сдобные с соломатой пироги-греховодники да маковые булки. Вот в эти-то дома и навострила свои лыжи Палачуга. Насобирав сдобных кусочков, она сушила из них сухари и с этими сухарями в маленьком узелочке, подпираясь палочкой, каждую субботу спешила к Катерине на чаепитие. Застолье становилось большим и праздничным. Весело шумел на столе только что вскипяченный ведерный самовар, под крышкой его в чистой тряпице варились яйца, набухала порезанная крупными кусками и ошпаренная кипятком соленая треска, которую рабочим иногда продавали в орсовском магазине. Призывно алела зачерпнутая блюдом прямо из десятиведерной кадки, стоявшей в чулане, запаренная с осени и теперь принесенная с мороза брусника. Хлеб нарезался крупными ломтями, чтобы еще раз за куском не тянуться. Помню, как резали его большим ножом, прижав буханку к груди. Иногда Паша наливал старухам по рюмочке, а потом заставлял петь песни. И они, счастливо улыбаясь беззубыми ртами, выводили протяжно: «…а я мальчик на чужбине позабыт от людей, позабыт, позаброшен…» Катерина начинала вытирать кончиком платка заслезившиеся глаза, вспомнив своего Васеньку, который остался лежать на чужбине и к которому она не может даже сходить на могилку. Заметив перемену в настроении старух, Паша командовал: «А ну-ка, девки, давай веселую!» Елена с Катериной поднимались и, долбя по полу одними костлявыми пятками, пели озорные частушки про мужиков, которых ни у одной из них уж и в памяти не осталось.

А в шестидесятом году Елена тяжело заболела, стало ясно, что самой ей не поправиться, надо в больницу. Но на все уговоры местной медички она мотала головой и хрипела: «Леньке, Леньке сообщите, скажите, что помирает мамка, не поправлюсь я, пусть не переживает…»

Надо сказать, что Ленька приехал быстро, вынес Елену из избы, как пушинку, на руках и на санях-розвальнях увез к себе в поселок, где она, не прожив и недели, скончалась.

Затосковала Катерина по подруге, шибко затосковала, даже Палачугины визиты ее больше не радовали.

А однажды попросилась, чтобы сняли ее с голбца на пол. Пришедшая навестить ее Палачуга обреченно произнесла: «К земле ее тянет. Умрет скоро». Так и случилось. Ее не стало в 1961 году, а еще через год Паша заколотил двери в своей избенке и уехал из Тафты навсегда.