Всего интереснее заводить знакомства в санатории или в больнице, где судьба сводит людей на короткий срок, а потом разводит и чаще всего уже навсегда. Поэтому люди в разговорах бывают очень откровенны, а иногда попросту сочиняют себе новую жизнь, помните, как в известной песенке: «Навру три короба, пусть удивляются…» Вот почему к рассказу моей соседки по больничной койке Юлии Николаевны я отнеслась с некоторой долей скептицизма, но слушала ее с интересом, будто смотрела мыльную оперу.
РОДОВОЕ ПРОКЛЯТИЕ
Еще до этого, присматриваясь и прислушиваясь к ней, я поняла, что по рождению она — женщина деревенская. Это было понятно по ее детским воспоминаниям, по окающему с особым нажимом говору, по тому, как она рассказывала о русской печке и убогих предметах домашнего обихода. Эта печать на нас, деревенских, до конца жизни — не смоешь, не исправишь, хотя большие, с изгрызенными ревматизмом суставами руки моей соседки были белы и ногти по-городскому ухожены. Это противоречие и заставило меня отнестись к ее рассказу с особым вниманием, что ей явно льстило и подогревало азарт, от которого речь становилась особенно живописной, а эмоции — яркими.
— Кажется, — начала она, — это было только вчера. Как вспомню, так тревожно на душе делается, даже голоса слышу: строгий — отца, рыдающий — матери, голоса соседок, которым был интересен чужой содом, вот и ходили к нам, будто на посиделки, чай вместе с нами пили из большого самовара, охали да ахали, подливали масла в огонь. А у нас и так каждый вечер дым коромыслом — я на гулянку собираюсь, а родители не пускают. Спросишь: в чем дело? Дак спроси-спроси, я отвечу: в женихе все было дело, в Толике из заречной деревни.
Хороший был парень, и семья была хорошая, дом большой, обшитый, в доме всегда теплом и щами пахло. Рядом с этим-то домом отец уж и новый сруб заложил — это Толику, если женится. Только тянулась за ними черная слава, говорили, что их семью преследует родовое проклятие, мол, прадед у них задавился, дед сгорел вместе с подовином, когда снопы сушил, брат у Толика опять же утонул — на лошади весной переезжал реку, лошадь споткнулась, он и кувырнулся, говорили, что шею сломал, потому и утонул.
Но меня эти страсти будто и не касались. Любила я Толика шибко, хороший, светлый он человек был, царствие ему небесное. Все глаза я проревела, а своего добилась, отдали меня за Толика. Мать, как ни противилась, а с иконой меня благословила, все честь по чести.
Меня к Толику зимой на санях везли вместе с приданым, а беда уж спешила ко мне навстречу. Горячих наших ночек всего годок и выпал. Убило Толика в лесу, захлестнуло деревом, когда с отцом лесины на новый дом валили. Тут уж не раз я вспомнила, как родители предупреждали меня о родовом проклятии.
Вернулась к родителям, куда же больше… Хотя меня и там не обижали, оставляли у них жить, но я не захотела, а вскоре сыночка родила. Всю жизнь он был моим единственным светом, никого больше не знала, только работала, как ломовая лошадь, не заметила, как годики мои молодые будто вода в песок просочились…
С НОЖОМ НА СЫНА
Работала я, работала, заботилась, чтобы у сына все было не хуже, чем у тех, что с отцами росли, велосипед ему чуть ли не первому в деревне купила, потом мотоцикл… На машины тогда моды не было, а то бы, пожалуй, и машину купила. Женился он, уехал в Рыбинск, я им там дом купила, все обставила, ковров надоставала — все с переплатой да с отработками. Дитя у них появилось — внучка моя, души я в ней не чаяла, одевала, как куколку, игрушки, что только дороже, покупала, радовалась, что хоть у сына полная семья, не как у меня была. Лет пять все тихо было у них, а потом не стало никакой тишины — как приедут, так и грызутся, он норовит уйти из дома да напиться с мужиками, сноха меня корит, будто я его плохому учу. Суну ей деньжонок — вроде успокоится. Уедут, а у меня душа не на месте, соберу, бывало, котомы с мясом да и поеду невзначай. Приеду, а сынок и дома не ночует, сноха по комнатам шуршит халатом, со мной не разговаривает. А я и не осуждала ее, понимала, что уже расщеплена их жизнь, вряд ли срастется, внучечку только жалко было, понимала, что теряю ее… Как пережить это было? Да и сына жалела, один ведь он у меня — вся надежда, не знаю, когда я его просмотрела — не по той дорожке пошел, а может, так сказалось их родовое проклятие, не знаю…
Только сноха моего сыночка в конце концов все-таки выгнала. Домой долго не показывался, я и не знала о такой беде, спасибо, люди сказали, что бомжует он там, одичал совсем, почернел, как обугленный скелет. Пока сноха на работе, ворует из дому мною купленное добро да на вино меняет.
Поехала я, нашла его, пришлось повоевать с ханыгами, у которых он обретался, но все-таки моя взяла, привезла я его домой, в бане отмыла, вшей вытравила, одежку так прямо в печке и сожгла, одела во все новое. Думала, опамятуется, работать начнет, будет мне с хозяйством помогать. А он — нет! Нашел себе молодехонькую, но уже с двумя детками, привел ко мне, никто не работает, в доме свинарник устроили. Пока я на ферме ломаюсь, они кутят. Приду — ругань, визг, драка на убой… Разгоню, начинаю стряпать — семья-то пять человек, ребятишек жалела, жмутся по углам, как волчата забитые. Отчаялась совсем, чувствую, что нервы сдают…
И вот как-то пришла с утренней дойки, они еще дрыхли, села за стол, начала холодную картошку в сковороде ковырять, а тут сын. Заспанный, взлохмаченный, перегаром несет… И вот пристал он ко мне: дай на бутылку да дай на бутылку. И скулит, и скулит, как зубная боль… Не знаю, что на меня нашло, но схватила я со стола нож и замахнулась на него. В последний миг удержалась, самой потом страшно стало, опять вспомнила про родовое проклятие… Еще не хватало, чтобы я сына порешила.
Вытащила я из-под кровати большую сумку, покидала в нее кой-какие тряпки — и на автобус, к сестре в город поехала, на совет. В неведомое ехала, а оказалось — насовсем… Оказалось, ключ к счастью своему искать поехала — вот ведь как в жизни-то бывает, берет нас судьба за руку и ведет, только противиться ей не надо.
ОТБИЛА У ПОДРУГИ
Сестра моя на заводе инженером работает, квартира у нее большая, дочка в институте учится, с ней живет. Она, выслушав мой рассказ, заплакала и стала меня уговаривать остаться, мол, работа у нее ответственная, приходит поздно, хозяйством совсем некогда заниматься. А я города ужасть как боялась, думала, что и двери их никогда запирать не научусь…
Но осталась и всему научилась — стирала, мыла, готовила, по магазинам ходила, не в тягость мне все это было, я, будто в санатории, отдыхала. Сестра мне одежды всякой с себя надавала, приоделась я, как королева, в девках так не наряжалась. Особенно мне племянница нравилась, ласковая девчонка, чувствуется, что матери не до нее было, тоже все на работе да на работе. Прижмется, бывало, ко мне своим мягким плечиком, любила шибко мои рассказы про деревенскую жизнь, они ей вместо сказок были — слушает, слушает да и заснет.
Одно было плохо: лестницы, пятый этаж, пока ползу с сумками, думаю, сердце выскочит, да и ноги на ферме-то я хорошо натрудила, вот теперь и угодила с ними в больницу…
Сначала я ходила, как пришибленная, стеснялась быть нахлебницей, сроду не бывала, да вскоре, слава Богу, пенсия у меня подоспела, совсем стало хорошо, перестала я бояться, что однажды куском попрекнут.
Поперву-то у нас и правда все хорошо было, дружно, мы нарадоваться не могли, что вместе живем. Но со временем я начала замечать, что сестра нет-нет да и прикрикнет на меня, ей будто завидно стало, что она на работе горбатится, а я дома сижу. Потемнеет, бывало, в глазах, но проглочу я обиду, и живем дальше… Не перечила я ей, нет, не перечила, пока однажды племянница не вмешалась:
— Что ты терпишь, тетя Юля, ты пашешь-пашешь, как рабыня, а она еще на тебя и орет…
Тут уж вроде и во мне обида проснулась, засобиралась я домой, а она меня и не уговаривает. Решила я дождаться пенсии и ехать.
К этому времени у меня в городе уже подружка появилась, сиживали мы с ней иногда на лавочке, говорили о жизни. Она тоже вдовая. Вот как-то она мне и говорит:
— Юля, пойдем сегодня со мной на репетицию хора ветеранов, после репетиции танцы будут, я тебя с моим дедом познакомлю.
Знала бы она, чем эта репетиция закончится, вряд ли бы позвала меня. Пошла я с ней поглядеть на другую, городскую жизнь, я ведь по молодости-то тоже в самодеятельности участвовала, интересно мне было. Посмотрела, послушала, как они поют, понравилось, что и мужчины там есть, у нас-то в деревне обычно одни девки выступали, из артистов один Коля Сорокин смешил публику своим монологом про охотника, а так все мужские роли девки исполняли, нарисуют, бывало, усы-то углем, без слов обхохочешься…
Потом у них были чаепитие и танцы. Я не танцевала, и так в жар бросало, если кто мимо проходил, одичала я совсем…
После танцев подругин кавалер (на пятнадцать лет меня старше) нас к себе пригласил. Увидела я, что квартира у него хорошая, только запущенная, будто потерян в ней счет времени, видать, что давно без женской руки. Так и оказалось, вдовствовал он уже седьмой год, никак не решался новую хозяйку привести, очень жену покойную любил, портрет ее — на самом видном месте. Красивая была женщина, ничего не скажу, как артистка. Ну, посидели мы у него, поговорили о том о сем, он спросил, где и с кем я живу, я ответила, на том и разошлись.
А на другой день пошла я в магазин, смотрю, а он на лавочке около дома сидит, хотела я мимо своей дорогой пройти, да вижу, что меня дожидается. Поздоровалась, присела. Вот тут-то он и сделал мне предложение, сказал как-то робко, вполголоса, будто винил себя в том, что я ему больше моей подруги понравилась.
Растерялась я, не скажу, что уж очень он мне люб был, но сильно в деревню возвращаться не хотелось. Так и согласилась я, только условие поставила, что спать порознь будем. Думала, обидится, а он вроде даже обрадовался. Дети у него все выращенные, путные, жить нам не мешают. Мой сын, правда, приезжает иногда пенсию мою поклянчить, даю, конечно, но уже не боюсь, живу под защитой. Хорошо живу, так и с родителями не живала, добрый оказался человек, услужливый, нажился один-то, радехонек, что живая душа рядом. А с подругой мы помирились, она смеется, говорит, что и не обиделась, не в ее вкусе он оказался, ему жену надо, хозяйку, а ей и одной хорошо. Теперь ходит к нам в гости…
На другой день Юлию Николаевну пришел навещать ее «дед», седоволосый, плечистый мужчина. Поглядывая со стороны, как она то и дело прислоняется к его плечу, будто молодая березка к могучему дубу, я от души за нее порадовалась — хотел человек решить жилищный вопрос, а обрел счастье.
