Если прессу и общественное мнение в затянувшемся деле полковника Буданова интересуют прежде всего его политический и моральный аспекты, то для психиатров большее значение имеет их профессиональная составляющая — проводимая сейчас в институте имени Сербского очередная, третья по счету судебно-психиатрическая экспертиза обвиняемого, возможные результаты которой они активно обсуждают.
Специалистам, получившим задание подготовить экспертное заключение, не позавидуешь, и не только потому, что на них неизбежно будет оказываться давление с обеих сторон. Дать объективную оценку поступку, совершенному более полутора лет назад, при всем желании и высоком профессионализме крайне затруднительно. Эксперты по своему опыту знают, что «исключительные состояния человеческой психики», то есть исключающие ответственность за содеянное, можно со всей достоверностью диагностировать максимум в течение месяца. За пределами этого срока речь может идти только о предположениях и версиях, кажущихся более или менее убедительными. Факт проведения двух предыдущих экспертиз, пришедших к взаимоисключающим выводам, только усложняет дело. Первая экспертиза посчитала, что полковник Буданов вменяем, вторая — что нет. Под обоими актами стоят подписи весьма авторитетных людей, сомневаться в честности которых нет достаточных оснований. Суд в принципе не был обязан назначать третье обследование — процедуру громоздкую, хлопотную и малоприятную для подследственного, а мог принять за истину одно из экспертных заключений. На это он имеет право в соответствии с законом. Но решено было поступить иначе и как бы начать все с чистого листа. Возможно, так поступили потому, что в обоих случаях сделанные выводы были недостаточно обоснованны. Так, во втором акте было указано, что в момент инкриминируемого ему поступка у полковника Буданова имело место «временное психическое расстройство», но не уточнено, какое именно. Временное расстройство — это не диагноз, а достаточно общее понятие. Был ли это аффект, сумеречное расстройство сознания, психотический эпизод или что-то другое, эксперты не сочли нужным уточнить или просто не смогли этого сделать из-за недостатка объективной информации. Однозначно плохо то, что из чисто профессиональной плоскости это дело перешло в плоскость политическую, вокруг него нагнетается слишком много эмоций, и, самое худшее, прослеживается тенденция сделать этот процесс показательным для всего мирового общества: смотрите, мол, российское государство борется с любыми нарушениями прав человека в Чечне, от кого бы они ни исходили. Спору нет: закон есть закон, и права безнаказанно убивать не может быть предоставлено никому. Но нельзя забывать и то, что на этой войне с самого начала события развивались отнюдь не в правовом русле. Формально в регионе боевых действий даже не вводилось чрезвычайное положение. Говорить о нарушении правил можно лишь там, где они изначально были определены четко и конкретно, а в данном случае их просто не было — только сейчас предпринимаются какие-то усилия по их формированию. Любая экстремальная ситуация, связанная с угрозой для жизни, потерей близких, боевых товарищей является мощнейшим психотравмирующим фактором. И он в равной степени воздействует и на мирных жителей, и на служащих Российской армии. И Эльза Кунгаева, и Владимир Буданов — оба жертвы этой необъявленной жестокой войны без правил. За то, что так случилось, ответственны другие люди, допустившие все это. Каждый должен отвечать за свою долю вины, а пытаться заставить одного человека расплачиваться за грехи многих — это негуманно и несправедливо.
