Жара! Пить хочется! Не балует это лето брейтовскую землю дождями. На Комсомольской улице райцентра снова перебой с подачей воды в колонки. Но вот впереди показался колодец. Облегченно вздохнув, шагаю туда. И что такое? Мужиков целая ватага собралась: кто с лопатой, кто с веревкой да ведрами, а кто и просто так — с пустом.
— Что, клад ищем? — пошутила я. — Вот он, клад, — указывая на ведро с мутной жижей, сурово ответил мужчина лет 65, вылезая из колодца. В голове мелькнула мысль, что где-то я его раньше встречала. Пригляделась. Ба, да это же Заруцкий — брейтовский поэт. Чистота, смелость и открытость его стихов не могут оставить равнодушным, как мне кажется, никого. Воспользовавшись предоставившейся возможностью пообщаться с поэтом, завела разговор: — Скажите, что вас заставило лезть в колодец? — Хочу долго жить, — не очень любезно буркнул Заруцкий. Его недружелюбный тон меня насторожил. Но, как будто не замечая недовольства своего собеседника, продолжаю: — Что там, на дне колодца? — Солнце прячется, — уже мягче ответил Заруцкий. — А вам не страшно? — спросила я, заглянув вглубь. — Страшно, но это как русская рулетка: смерть или сковородник, — указывая на хмурые лица собравшихся женщин, весело ответил поэт. — Надоело нашим бабам колодезный кисель черпать. Слава Богу, мое общение с Заруцким стало приобретать более дружескую форму. Видя его расположение, сказала: — А я вас знаю, вы — Заруцкий. Последовавшая реакция ошеломила. Вонзив в меня пристальный взгляд, поэт хмуро спросил: — Откуда? Небось, стихи читала. — Да. Но почему вы сердитесь? — Не люблю я этого. — И отвернулся. Может, так бы и закончилась наша беседа. Но беспощадная жара давала о себе знать. — Мне очень пить хочется, не нальете водички? — Пойдем. Его дом мне сразу понравился: высокий, украшенный резьбой, с чистым заулком. Переступив порог, я оказалась в маленькой горнице. Солнечным лучам трудно пробиться сквозь стену цветов в горшках, наставленных на подоконнике, поэтому комната, казалось, окутана полумраком. Оглядевшись, я заметила висящие на стене картины с изображением бушующего моря. — Вам нравится море? — Да, я бывший моряк, — оживился Заруцкий. — Шесть месяцев без суши — это не шесть дней. — И в каких же краях вы бывали? — 0-о, был в Шотландии, Сенегале, на Канарских островах, на севере Атлантики, в Африке — на мысе Доброй Надежды. Приходилось пересекать и экватор. Видимо, заметив мое любопытство, Владислав Сергеевич достал фотоальбом. Со снимков на меня смотрел широкоплечий паренек с живыми глазами. Глядя на такого богатыря, не верила, что находящийся рядом со мной сухощавый пожилой мужчина — это тот же самый человек. Я подумала, что, наверное, самые яркие годы жизни для Заруцкого связаны с морем, а разлука с водной стихией наложила свой отпечаток на бывшего моряка.… Весело смотрят со страниц альбома забавные пингвины, неуклюже разгуливающие по палубе корабля. Гордый морж устремил свой взгляд на одинокий айсберг, залитый солнечным светом. А вот и гроза морей — акула, подвешенная за хвост, — оголила белоснежные зубы… Рассматривая альбом, начинаю задумываться: в чем же секрет магического свойства моря? Почему, однажды поманив к себе человека, оно никогда его больше не отпустит? — Скажите, Владислав Сергеевич, а вы в шторм попадали? — Ну а как же: была на моем пути и ревущая 40-я параллель Южного полушария, и неистовствующая 50-я. Мой собеседник в разговоре быстро заводился, но так же быстро и остывал. И не успела я открыть рот для следующего вопроса, как услышала резкое: — Все, хватит попусту болтать, пора колодец чистить. Разочарованно вздохнув, шагаю к двери. Что заставило Владислава Сергеевича прервать разговор? Может быть, боль воспоминаний о прошлом? На выходе заметила висящие на стене портреты С. Есенина, А. Блока, А. Пушкина. — Что, ваши любимые поэты? — Толково пишут. — А что-нибудь из своего прочесть можете? — Не люблю я этого, — повторил произнесенную в начале нашего разговора фразу Заруцкий. — Но почему? — настаиваю я. — Потому, что дурь все это. Да, поэзия — смысл моей жизни, но ничего достойного я за свой век не написал. — Но это не вам решать, а читателям, — вступаю в спор. Взглянув на меня своими пронзительными серыми глазами, он тихо произнес: — Я стану поэтом только тогда, когда научусь уважать свои мысли. И зашагал прочь к своему колодцу. А я смотрела ему вслед и думала о том, что до сего момента мне не приходилось встречать столь требовательного к себе человека. Может быть, именно таким и должен быть настоящий поэт. Известно, что неудовлетворенность ведет к совершенству. Из нашей беседы я так до конца и не смогла понять Владислава Сергеевича. Его загадочная, сложная натура не отталкивает, а, наоборот, призывает поразмышлять, о чем томится одинокая душа поэта. Он напомнил мне маленький парусник в безбрежном океане, борющийся с беспощадной стихией жизни. После нашей последней встречи я часто замечаю вдалеке его крошечную, одиноко скользящую фигурку. Пригубив вина, поэт бродит как тень, пытаясь найти себе место. И порой хочется подойти, взять его за плечи, встряхнуть и сказать: — Что вы делаете? Одиночество вином не зальешь. Провожая Заруцкого взглядом, мысленно шепчу вслед: — Найди и пойми себя сам, и тогда тебя поймут другие. Р.S. Как-то спросила его: — А почему псевдоним — Заруцкий? — Очень просто, потому что за ручьем живу. Действительно, просто. А все же… Может, это только так кажется, что просто.
