Это произошло на святках 1836 года в Вильне, на западе Российской империи. Давали маскарад.Тогдашние маскарады были не то что нынешние. Они были в высшей степени приличны, элегантны и роскошны. Их посещало высшее интеллигентное общество, а в столице даже государь император. Ни малейшая вольность обращения позволена не была. Для личностей позорных вход на маскарады был решительно невозможным; интрига под маскою велась тонкая, остроумная, дипломатическая. Из маскарадов выносилось впечатление хорошее, нередко хватавшее за сердце. Молодые люди, если узнавали друг в друге тех, к кому лежала душа, высказывали те чувства, о которых без маски не смели заикнуться; тот же, у кого совесть была нечиста, мог услышать много такой правды, которой никто не посмел бы ему без маски бросить в лицо. Тогда маскарады имели нравственную, исправительную цель.
Что же сделало из них позднейшее поколение? Оно сделало их приютом безнравственности и грязи, сборищем публичных женщин и служанок. При разъездах редкая маска возвращается домой: для них уже заблаговременно приготовлены их кавалерами места злачные, не столь отдаленные. Ни одна порядочная дама не решится поехать в трущобы цинизма и разврата, называемые маскарадами. Приходится только удивляться, почему за теперешними маскарадами осталась древняя привилегия являться на них не иначе как во фраках и белых галстуках, а военным непременно в мундирах? Теперь маскарады превратились в какие-то трущобы. А кто же в вертепы ездит в мундире? К несчастью, зло маскарадов до того въелось в жизнь нашего материального поколения, что истребить маскарады, несмотря на анормальное, бессмысленное и безнравственное их существование, немыслимо. Пусть бы попробовал какой-нибудь столичный клуб облагородить себя и выбросить из своих стен ту грязь, которая, как бы в насмешку, называется не настоящим своим именем, а «маскарадом», тотчас нашлись бы сотни защитников и горячо принялись бы и словесно, и письменно отстаивать интересы гетер, протестуя против воспрещения им собираться для увеселения в тех залах, которые устроены только для порядочных женщин. Как будто для нынешних маскарадов мало места в театрах? Но возвратимся к рассказу. Давали маскарад. Сотни богато и характерно одетых масок наполняли залы; все высшее общество принимало в нем участие. Одна стройная женская маска привлекала всех великолепием и роскошью своего венгерского костюма. Все доискивались и ломали себе головы, кто эта маска, но никто разгадать не мог. Утомленная танцем, маска бросилась в кресло, осененное группою пальм и муз. Вдруг из-за деревьев послышался подавленный голос: — Здравствуй, моя Цыпочка! Дама вздрогнула, оглянулась назад, но за деревьями не было уже никого. В волнении она пошла по зале, вдруг из толпы опять послышался тот же знакомый голос: — Здравствуй, моя Цыпочка! Это был голос покойного ее мужа. Маска испугалась еще больше; но на этот раз испуг ее скоро прошел: она сообразила, что кто-нибудь из знакомых узнал ее и подделался под голос мужа. Смущало ее название «Цыпочка», так как этим именем звал ее муж только с глазу на глаз; при людях же всегда называл ее графинею. Но скоро и это смущение прошло. Она опять села под деревьями и решилась с твердостью ждать дерзкого мистификатора. И действительно, через минуту подошло к ней черное домино, прикрывавшее мужчину атлетического сложения. — Здравствуй, моя Цыпочка! — Ты очень дерзка, маска, — ответила графиня. — Я запрещаю тебе называть меня этим именем. — Почему же? — Потому, что так называть меня мог только мой покойный муж. Скажи, откуда тебе это имя известно, когда его знали только он да я? — Ничего и не изменилось до сих пор; и до сих пор это имя знают только он и ты. — Но ты откуда знаешь? — Знаю, потому что я — он. — Не понимаю твоей загадки, маска! — возразила графиня, вставая и намереваясь уйти. — Сиди, Цыпочка! — произнесло повелительно домино. — Опять?.. Говорите, наглец, кто вы такой, или я попрошу, чтобы вам приказали снять маску. — Я сам сниму маску, и только для тебя одной; но смотри, как бы потом ты не пожалела… Скоро же ты меня позабыла, моя Цыпочка! Году не прошло, тело еще не отвалилось от костей моих в могиле, и ты уже вторично вышла замуж. — Не смейте, сударь, вмешиваться в мои дела. Вы нарушаете приличия маскарада. Подите от меня прочь! — Прежде, Цыпочка, ты таким языком со мною не говорила! А помнишь ли… Домино шепнуло маске что-то на ухо, и та в ужасе отшатнулась. — Я не думала, чтобы мой покойник был так низок, чтобы рассказывать об этом посторонним. Но кто же вы? Говорите! — Твой Роберт, твой покойный муж… Графиня захохотала, хотя мурашки побежали у нее по коже. — Скорее, вы Роберт-дьявол, нежели мой Роберт. — Ты не ошибаешься, Цыпочка: я действительно Роберт-дьявол. А помнишь ли… И домино опять начало что-то шептать ей на ухо. — Довольно, сударь! Эта мистификация слишком долго длится, и я не намерена долее шептаться с вами. Это переходит все правила приличия. На меня смотрит мой муж. — Так ты не веришь, Цыпочка, что я твой покойный Роберт? Хочешь ли еще доказательств? Помнишь ли… И домино опять начало ей шептать что-то на ухо. Дама перепугалась, готова была упасть в обморок. — Докажите мне, что это не мистификация. Я хочу видеть ваше лицо. — Хорошо. Но смотри, как бы потом и не пожалеть! Пойдем в другую залу; там в углу я сниму маску. Дама как приговоренная к смерти побрела машинально за домино. Некоторые кавалеры подбегали к ней, предлагали руки, но она коротко отвечала: «Оставьте меня!» В конце другой, менее освещенной залы домино сорвало с себя маску и распахнуло свой плащ. Дама узнала лицо своего покойного мужа, а под плащом увидела голые ребра скелета. Она ужасно вскрикнула и без чувств упала на пол. Домино мгновенно исчезло. Муж, следовавший за женой издали, поручил ее другим дамам, а сам бросился отыскивать мистификатора, костюм которого хорошо заметил; но так как ни в одной зале его не оказалось, то он с полицмейстером и старшинами собрания сошли вниз к подъезду. Швейцар и полицейские служители сообщили им, что несколько минут назад вышел огромный мужчина в маске, сел в сани извозчика Андрея и громко крикнул: «На кладбище!» Около кладбища было очень много жилых строений, и потому полицмейстер приказал частному приставу по возвращении извозчика Андрея допросить его, в который из домов отвез он неизвестную маску. Взволнованная и в высшей степени перепуганная графиня уехала с мужем домой. В залах поднялся говор, пошли рассказы, что графине являлся сейчас покойный ее муж. На всех напала паника, особенно на дам. Не прошло и получаса, как внизу раздался крик извозчика Андрея: «Полицмейстера! Полицмейстера! Пустите меня к полицмейстеру!» Частный пристав привел Андрея на верхнюю площадку, и тот, испуганный и дрожащий, рассказал полицмейстеру и тем, кто с ним вышли, следующее: — Я стоял первым за каретами. Вдруг слышу с подъезда голос: «Извозчик!» Я подъехал, какой-то мужчина в маске вскочил в мои сани и громко сказал: «На кладбище!» Я поехал. Мало ли людей живет в той стороне? Как только мы подъехали к глухой стене кладбища, мой пассажир сказал: «Стой». Я остановился, он вышел из саней, пошел по глубокому снегу к стене, бросив мне целковый, и как будто по воздуху взлетел на высокую стену; снял маску, я увидел, как из глаз его, из носа и рта вырывается огонь, а он сам улыбается! Я в страхе погнал лошадь, так что потерял шапку, а он перекувырнулся через голову и исчез за оградою кладбища! Не знаю, где теперь этот проклятый рубль: в санях или там же, где и шапка? Рассказ этот усилил всеобщую панику. Маскарад расстроился. Все разъехались по домам. Я был тогда еще студентом. Возвращаясь по окончании святок в Москву, я заехал к моим товарищам, чтобы вместе совершить нашу поездку в alma mater. Товарищи и пригласили меня в этот самый маскарад. После рассказа извозчика мы и несколько студентов академии просили полицмейстера, чтобы он, ежели завтра будет производить поверку показаний извозчика осмотром кладбища, пригласил и нас в качестве понятых. Он согласился. На другой день часов в 7 утра, когда было еще почти темно, мы собрались у полицмейстера. Извозчик Андрей был тут же. Все мы поехали в указанное место. Первое, что попалось нам на глаза, была шапка извозчика. Рубль серебром был найден в его санях. Мы крепко призадумались и не знали, что и сказать, когда заметили следы ног, шедшие от места остановки саней вплоть до громадной каменной стены, где и прекращались, как бы шедший действительно взлетел на стену сверхъестественною силою; но мы даже пришли в ужас, когда заметили, что следы были не от сапог, а от скелета… После этого осмотра мы отправились на кладбище, и там… — о ужас! — также нашли следы скелета от стены до самого памятника того, кто выдавал себя за пришельца с того света. От памятника не было обратных следов не только человечьих, но и вороньих. Куда девался шедший на скелетных ногах: ушел ли в могилу, которая, однако, нисколько не была повреждена и сохраняла на себе наносы свежего снега, или улетел? На этом кончились все полицейские расследования. Извозчик клялся всеми силами небесными и земными, что он не преувеличивает события ни одним словом. В городе носилось множество разнообразных слухов об этом невероятном событии, и по обыкновению рассказы и догадки противоречили друг другу, хотя и носили одно заглавие: «Мертвец в маскараде». Около полудня мы, московские студенты, собрались у своих виленских коллег потолковать об этом загадочном происшествии. К нам в аудиторию пришли знаменитости того времени, известные профессора медицины Пеликан, Мяновский, Снядецкий, Порцянко и Фонберг. Мы, гости, представились им. Студенты рассказали профессорам о вчерашнем маскараде; они скептически улыбались и особенно отрицали возможность существования следов скелета. Нам самим стыдно было уверять этих знаменитых мужей в сверхъестественности явления, тем более что мы сами в него не верили и только не могли себе объяснить, каким образом вся эта штука была проделана? А штука действительно была ловкая, хитрая и замысловатая. Профессора хотели уходить, когда вошел прозектор с сердитым видом и обратился к ректору. — Я к вам, господин ректор, с жалобою на наших сторожей: они без моего разрешения впускают посторонних людей в наш препаратный кабинет. Сегодня я нашел известный вам скелет, моей отделки, разломанным, большая часть проволок порвана, и в стеклянном шкафу, в котором он стоял, замок испорчен. От сторожей, разумеется, добиться правды нельзя: уверяют, что от времени проволока перержавела и скелет сам рассыпался, а замок в дверях уж давно испорчен. Вчера еще скелет был цел. Мы не знали, что подумать об этом совпадении порчи скелета с происшествием в маскараде. — Не был ли этот скелет вчера в маскараде? — спросил иронически и с улыбкою Мяновский. Прозектор не понял шутки и потому ничего не ответил; но мы засмеялись. — Вот что, — сказал Пеликан, — исправьте скелет и заприте его покрепче. Потом прибавил шутя: — Да скажите сторожам, чтобы они под личною своею ответственностью не дозволяли ему шляться по маскарадам и бродить по кладбищам, иначе я всех их прогоню со службы. Эти шуточные слова с быстротою молнии разнеслись по городу. Нашлись легковерные, которые уверяли и других, будто в маскараде был сам академический скелет и будто ректор приказал связать его проволоками, запер на ключ и приставил к дверям часовых. Долго еще после этого против ни в чем неповинного академического скелета существовало предубеждение, и публика при посещении музея древностей, где были выставлены кости мамонта, чучело зубра, челюсть кита, проходила около витрины скелета с каким-то суеверным страхом. Происшествие это так и кануло в вечность. Ни тогда, ни после разъяснено оно не было; сначала о нем много говорили, а потом забыли, и едва теперь из старожилов кто-нибудь помнит событие, волновавшее так долго город.
