В издательстве «Рыбинское подворье» только что вышла новая книга Александра Коноплина — роман-хроника «У лукоморья дуб зеленый…». Как и два предыдущих романа, этот тоже автобиографичен. В центре книги — события предвоенных лет, связанные с нашими краями: Даниловом, Нерехтой, владимирскими Вязниками. Мы знакомим читателей с одним из рассказов книги-хроники.
Шел тысяча девятьсот тридцать седьмой год… Время было тревожное. После службы в Данилове отец получил назначение в город Вязники. Вскоре маме пришла от него телеграмма, где был указан адрес. Мы должны были добраться до Вязников самостоятельно, у отца были важные военные поручения. Доехали довольно быстро. На станции Роза Люксембург, которая являлась вокзалом города Вязники, нас ждал сюрприз. Подъезжая к перрону, мы из окна увидели сестру и тетку Веру с двумя дочерьми, Ольгой и Еленой. В руках они держали букеты цветов и напряженно смотрели в окна. Увидев нас, замахали букетами и побежали вдоль перрона догонять наш вагон. — Мой братец, верно, позабыл, что у него есть сестра в городе, — сказала, едва успев поздороваться, тетка Вера. — Небось, дал вам адрес, где вы должны жить. А жить вы будете у нас. — Да что с ним, почему такая спешка? — спросила мама. — Ему дали то ли полк, то ли батальон — я в этом плохо разбираюсь, знаю только, что вот-вот в нашем районе начнутся учения Московского военного округа. Разумеется, все это секретные сведения, — тетка хитро сверкнула стеклами очков,- но вам дозволено быть в курсе… Однако пойдемте, лошадь застоялась… Пока мы с сестрами наслаждались летними каникулами, далеко за городом уже начались военные маневры. Днем гул артиллерийской канонады слышен не был, ночью же слышен был не только гул выстрелов, но виднелись зарницы — отблески взрывов или артиллерийских залпов. К востоку от города, где были заливные луга и очень мало селений, доступ гражданским лицам был запрещен. Исключения делались лишь для жителей тех мест — лесников, обходчиков и экипажей судов, курсировавших по реке. Эти люди и приносили кое-какие сведения о грандиозных военных маневрах. В городе давно говорили о том, что после маневров будет парад войск, и в Вязники приедут маршалы Ворошилов и Буденный. А парад будет принимать маршал Тухачевский. Провинция гордится военной мощью страны не меньше, чем столица, но больше, чем москвичи, обожает маршалов и генералов. В течение двух последних недель мой отец ни разу не показался ни на снятой квартире, ни у Тихомировых. Лишь однажды прислал весточку, из которой мы узнали, что он жив, здоров и что того же самого желает всем нам… Между тем кто-то пустил слух, что никакого парада не будет. В тот же день нашелся источник этого слуха. Им оказалась учительница Александра Яковлевна Штырева. Огорченная не меньше нашего, она велела всем ученикам убрать заготовленные по случаю парада конфетти и хранить до какого-нибудь праздника. — В конце концов, впереди годовщина Октября, — сказала она. Совсем иную весть принес нам папин вестовой Kaндыбин. — Парад состоится когда положено, а вам всем приказано быть готовыми — точная дата пока в секрете. Я к вам приеду. Кандыбин заехал за нами ранним утром, когда солнце только-только поднялось над горизонтом. Сидел, дымил цигаркой, терпеливо ожидая, когда мы, всполошенные его стуком и громким кашлем, одевались, на ходу жуя холодные котлеты, и, расплескивая, пили молоко. Сопровождать нас вызвалась тетя Вера, хотя Кандыбину было приказано доставить нас к тому месту, где собирался Олин 4«Б». Вместо обещанной брички без рессор отец прислал обыкновенный тарантас, чем несказанно обрадовал тетю Веру. — А рессоры-то, похоже, английские! — сказала она, с удовольствием устраиваясь на сиденье. Застоявшаяся гладкая кавалерийская лошадь с места взяла рысью и уже до самого места назначения свой аллюр не меняла. Кандыбин ее не удерживал — он тоже любил быструю езду, да и наши сборы, как выяснилось, сильно затянулись. Вскоре мы заметили большой кортеж из четырех легковых автомобилей и эскадрона сопровождавших всадников. — Это он! — уверенно сказал Кандыбин, указав кнутовищем в сторону леса. — Климент Ефремович прибыл поздно вечером и ночевать пожелал не в гостинице — для него освободили целый этаж, — а в сенатории, на горе. Там ему удобней. В сенатории-то прежде фабрикант жил. С семьей. Дом о двух етажах, с верандой, и конюшня в хорошем состоянии. Очень Климент Ефремович об этом беспокоился, он без своей любимой кобылы никуда. Да ее в поводу в конце эскадрона ведут! Мы посмотрели в направлении его кнутовища, но увидели только мелькающие в густой пыли крупы лошадей, головы всадников и черные моторы машин — впереди. — А остальные? Остальные где? — нетерпеливо спрашивала тетя Вера. — Это кто — остальные? — повернул голову Кандыбин. — Ну, остальные маршалы — Буденный, Тухачевский. Нам говорили… — Не слыхал, — отрезал Кандыбин и впервые слегка натянул вожжи. Мы приближались к месту парада. Ну что ж, если даже будет один Ворошилов, это тоже неплохо. До сих пор я видел его только на портретах. Увидеть живым представлялось несбыточной мечтой, и вдруг — такое счастье! Вертясь на сиденье, я уже предвкушал сцену, когда первого сентября распахну дверь своего класса и крикну во все горло: «А я Ворошилова видел!» Думаю, приблизительно те же мысли метались в наскоро причесанных головках обеих моих сестер. Чем ближе мы подъезжали к плац-параду, тем труднее было пробиться сквозь густую толпу народа, скопление тарантасов и телег. Организованные граждане приехали на грузовых машинах и уже строились в колонны, чтобы идти к огороженному столбиками полю. Неорганизованные стояли толпой, она гудела, как улей, пестрела праздничными платьями женщин и белыми рубашками мужчин. Над всем этим многолюдьем полоскались на ветру красные флаги и транспаранты с лозунгами: «Дорогому Клименту Ефремовичу — слава!», «Герою гражданской войны, маршалу Ворошилову — слава!», «Да здравствует непобедимая и легендарная Красная Армия!». Транспаранты были написаны наспех, буквы плясали, но в чувствах граждан можно было не сомневаться. Под духовой оркестр нестройно пелись революционные песни. «Мы беззаветные герои все, и вся-то наша жизнь — есть борьба!..» — А почему нет ни одного лозунга Буденному и Тухачевскому? — недоумевала тетя Вера. — Они что, не приехали? Вместо ответа Кандыбин не слишком ласково затолкал нас в толпу и уехал. К счастью, толпа оказалась школой, где учились мои сестры, и Оля сразу нашла своих подружек. Первоклашек неохотно, но пропускали вперед, за ними протискивались учителя с огромными букетами цветов. Скоро вдоль ограждения выстроилась цепочка красноармейцев с винтовками. Толпа стала напирать, и мы оказались притиснутыми к натянутым на колышки веревкам. Вдоль цепочки красноармейцев ходил майор и зычным голосом кричал в толпу: — Товарищи гости! Бросать букеты, а также предметы запрещается! — Какая жалость! — сказала над моим ухом Александра Яковлевна Штырева. — Я, как назло, нарвала самых лучших. Посмотрите, какие гладиолусы! Голосистый майор все кричал, что букеты бросать нельзя. — Что же делать? — сказала Штырева. — Может, мне после парада подойти к Клименту Ефремовичу и вручить лично, так сказать, от коллектива школы? — К таким особам без пропусков не пройти, — сказал кто-то. — А почему бы вам не бросить свои цветы россыпью? — Ах! — сказала Штырева. — Это же не тот эффект! КУМИР МАЛЬЧИШЕСКОЙ МЕЧТЫ Грянули трубы еще одного духового оркестра и уже не умолкали до конца. «Ведь с нами Ворошилов — первый красный офицер. Сумеем кровь пролить за СССР!» Кто-то выступал с трибуны с речью, но это был не маршал, и публика шумела. Первой мимо нас прошла пехота — три полка с винтовками наперевес, за ними на гарцующих лошадях — кавалерия. За ней прошли артиллерийские упряжки на сытых тяжеловозах, за ними, дымя выхлопными газами, проехали танкетки. Последними, под восторженный рев толпы, проехали четыре танка. После этого наступила долгая пауза. Зрители вдруг ощутили острую жажду — день выдался жарким, но снабжение водой предусмотрено не было. Неожиданно откуда-то появились деревенские бабенки с кувшинами и ведрами и стали одаривать жаждущих. Но бабенок прогнали: появление неорганизованных граждан в районе парада войск не разрешалось. Тетя Вера передала через другие руки ножку курицы. Я съел ее мгновенно, но от этого еще больше захотелось пить. Когда дым от военной техники рассеялся, по ту сторону ограждения вновь появился майор. Теперь у него был рупор, и голос его был слышен на опушке леса. Но майора уже не слушали. На дощатой некрашеной трибуне происходило какое-то движение. Кто-то прямо со ступенек садился на рыжую лошадь. — Это он! Это он! — завопила толпа. — Да здравствует маршал Ворошилов! Слава герою гражданской войны! Толпа опрокинула нас, задвинула под нижнюю веревку ограждения, прямо под ноги красноармейцев. Я хотел вскочить, но увидел над собой большую рыжую лошадь в белых «чулках» и со звездочкой на лбу. На красном суконном потнике в коричневом кожаном седле сидел он — кумир моей мальчишеской мечты, человек-легенда, великолепный и несравненный Клим Ворошилов! Но что это? В первую секунду мне показалось, в седле сидит мальчик, настолько несовместимы были размеры лошади и всадника, потом я разглядел парадный мундир и маршальские звезды, которые не раз рисовал цветными карандашами. Неужели это он? Но почему такой маленький и… толстый? «Да здравствует товарищ маршал Ворошилов!» — крикнула совсем рядом Штырева. Над моей головой пролетел огромный букет гладиолусов и шлепнулся у ног лошади. — Ура! — орала толпа, забрасывая Ворошилова цветами. Я увидел, как побелело лицо маршала, как он натянул поводья и поднял лошадь на дыбы. Ее копыта оказались надо мной. Один из красноармейцев движением ноги отшвырнул меня в сторону, и копыта опустились на букет Штыревой. — Ура! — орала толпа, напирая на ограждение. Красноармейцы взяли винтовки наперевес и повернулись лицом к людям. Маршал привстал на стременах, резко повернул лошадь и карьером поскакал к трибуне. К раздавленному букету бросились военные, несколько человек метались в толпе — кого-то искали. Учителя торопливо собрали нас и повели к опушке леса, где гудели моторами грузовики. Народ тоже ринулся к подводам — парад кончился. Неожиданно появился со своим тарантасом Кандыбин. Oн почти силой вырвал меня из массы школьников. — Тебя велено доставить к родителям. Я едва успел помахать рукой сестрам. Поздно вечером на улицу Герцена приехал отец. Сняв у порога запыленные сапоги, долго гремел рукомойником. Долго ужинал. — Ну, как прошел парад? — спросила мама, подавая суп. — Маршал остался доволен? — Шутишь? Сергей, небось, уже рассказал. — Не слишком внятно. Неужели даже речи не произнес? — Куда там! Рассвирепел, как зверь. Так осрамиться! Поднял кобылу на дыбы, решив, что бросили гранату. — Господи, из-за такой чепухи столько хлопот. — Для него это не чепуха. Подскакал к трибуне весь белый, лицо от злобы перекошено. Тут же в машину и на станцию, в свой вагон. Авдеич со штабом помчались следом, так он и его не принял. Приказал отправлять поезд. Теперь всем достанется. — Может, забудет? — Бывшие слесари обиды не забывают. Авдеича жалко. Не его вина. Сейчас всюду злоумышленников ищут. Кого-нибудь непременно найдут, не впервой. Они помолчали. — Какой-то массовый психоз, — сказала мама. — Ты что-то давеча намекнул на новое назначение. — Это мне намекнули. — Может, обратно в погранвойска? — Не похоже. В Архангельске есть вакансия комполка. Время тревожное, даже писать друг другу опасаются: вдруг его уже нет, а письмо перехватят… Отец, как всегда, пропадал в полку, наведываясь довольно редко. Вскоре стали поступать сведения о результатах парада. Вместо благодарности командира дивизии Димитрия Авдеича Струнина сняли с должности, комиссара Скрябина уволили из армии, начальника личной охраны маршала арестовали. Злоумышленников не нашли, зато Александра Яковлевна Штырева из четвертой начальной школы еще долго рассказывала всем о своей незабываемой встрече с любимым маршалом… Клим Ворошилов не забыл своего позора. Не знаю, с пресловутым ли парадом или по другой причине моему отцу вскоре действительно дали новое назначение.
