Наш давний автор, ярославский художник, заслуженный работник культуры России Михаил САВИЦКИЙ принес в редакцию воспоминания об Алексее Егорове. Мы предлагаем их вниманию читателей «Уединенного пошехонца».
Знакомство наше с Алексеем Алексеевичем Егоровым было ничем не примечательным. В 1972 году познакомил нас художник Геннадий Никитин, он был соседом Егорова по дому на улице Жукова. В Ярославле художника-керамиста Егорова хорошо знали. Его работы экспонировались на областных и республиканских выставках. Работал он в научно-реставрационных мастерских, располагавшихся на Вспольинском поле. Керамический цех, которым руководил мастер, изготавливал плинфу — покрытие для церковных полов, поливные изразцы. Драконы, львы, павлины и прочие персонажи русских сказок, а также незамысловатые орнаменты и цветы, о которых впервые упоминалось в документах ХIV века, украшали егоровские изразцы. Если хотите составить полное представление о человеке, вам достаточно увидеть его за работой. Я увидел Алексея Егорова. Он был невысокого роста, коренаст и как будто обыкновенен. Высокий лоб, большая голова мудреца открывали его глубины. А лучащиеся, с искорками смеха, глаза мгновенно располагали к себе. Он был похож на каменотеса, Данилу-мастера из уральских сказов Павла Бажова. Только у него были собственные сказы — огненные, поливные. Его изразцы. Быстрыми шагами он мерил километры по цеху, попутно выполняя нужные работы, давая указания своим помощникам. Взгляд быстрый, зоркий, подвижный… Он следил за протеканием обжига и постоянно изучал, что происходит вокруг, ничего не упуская из виду. После окончания трудовой смены не было случая, чтобы он тотчас же отправлялся домой. Его рабочий день был бесконечным, вплоть до дня смерти. Работа была для него все — досуг, семья, творчество. Своей свободой, конечно, он был обязан жене, Алевтине. Она освободила его от домашних забот, семейных претензий, выводящих человека из душевного равновесия. Здесь ее вклад в успехи мужа был неоценим. Егоров был человеком общительным. Расположить к себе можно было только своей открытостью, непосредственностью, а то и просто больной для него темой — об искусстве и художниках. Была и другая тема, к которой он всегда возвращался, — далекое послевоенное детство. Оказывается, в послевоенную пору мы в первое время жили с ним рядом, в районе Городского вала — в соседних дворах. Понятие двора было условным. Общая территория, и единство интересов обитателей — мальчишек. Нашлись и общие знакомые. Возвращаться мыслями в те годы Алексей Егоров очень любил. В круг его интересов входили книги, но лишь связанные с декоративно-прикладным искусством и чисто химические, касающиеся реактивов. Он мог часами рассказывать о «кобальтах», «сильверах», селенах, позволяющих добиваться химической реакции под названием «люстр». Изготовление поливных изразцов было делом тонким и сложным. Такой простой элемент декора, как трилистник, требовал от художника владения пластикой в рисунке и лепке. Егорова удивляло и раздражало использование трилистника как фирменного знака на спортивной одежде «адидас». Он считал трилистник русским. Керамический цех располагался в одноэтажном здании барачного типа площадью 50 квадратных метров. Все «глиняные таинства» (формовка, сушка, приготовление рецепта, покрытие глазурью) происходили на большом столе — посредине небольшого зала. На стенах — стеллажи с образцами изразцов на разных стадиях процесса, сосуды, терракотовые фигурки. В Древней Руси изразцовое производство называли «ценинным», то есть ценнейшим промыслом. За сутки до начала обжига горн загружался сосновыми дровами и затапливался. Температура в нем должна была быть высокой, от 800 до 1200 градусов. Сколько же рецептов, найденных им самим и полученных от кого-то, хранят записи Алексея Егорова? Егоров любил удивлять людей не только своими работами. Он любил удивлять всех, кто непосредственно наблюдал за течением процесса обжига. Когда изразец в печи начинал остывать, мастер в маленькое отверстие бросал лучину от соснового полена. Сосновый дым, обволакивая изразец, вступал с ним в реакцию и наносил на него неповторимый золотисто-перламутровый цвет, тогда как перед обжигом изразец был муравленым, т. е. обычного зеленого цвета. К «люстру» Егоров обращался часто. Его штофы — «Берендей», «Черномор», «Лель», «Богатыри» — навеяны русскими былинами, сказками, легендами. Разработку сюжета мастер начинал с рисунка. К юбилею возвращения «Слова о полку Игореве» он завершил панно «Прощание князя Игоря с Ярославной». Первый вариант — муравленый, второй — в «люстре». Затем появился сюжет «Новгородцы едут» (керамика на дереве). Ларец из фарфора в древнерусском стиле Егоров разрабатывал и обжигал на фарфоровом заводе в селе Песочном. Ларец этот был вручен первой женщине-космонавту Валентине Терешковой к очередной годовщине ее космического полета.… В 80-е годы о талантливом мастере знали не только в Советском Союзе, но и за рубежом. В Париже экспонировался его штоф «Берендей». В те же годы Егоров выполнил заказ Совмина — два камина в «люстре» для первых лиц страны. В это же время на Центральном телевидении был создан часовой фильм «Волшебник из Ярославля». Озвучила его известная телеведущая Анна Шатилова. Все изделия, штофы, изразцы, кулоны, привезенные Егоровым на Центральное телевидение, были розданы операторам, ассистентам, режиссеру и тем, кто просто был рядом. Через два года Егорову присвоили звание «Заслуженный деятель искусств». Диплом о присвоении звания принят им был спокойно, без особой радости. По-настоящему его радовали лишь успехи в творчестве. Хорошо помню эпизод, когда к нему домой пришел председатель Союза художников Амир Мазитов. Он попросил Егорова написать заявление о вступлении в Союз художников. Достал бутылку «Столичной», дабы ускорить дело. Оформление документации Мазитов брал на себя. «Столичная» была распита, а лист так и остался чистым. Алексей Егоров был не только талантливым художником-самородком. Он был незаурядной личностью. Познакомиться и пообщаться с ним желали многие, но удавалось не всем. Не захотел встречаться с членом-корреспондентом Академии наук из Москвы, профессором из Ленинграда. В теплых дружеских отношениях Алексей Алексеевич долгие годы был с профессором-травматологом В. В. Ключевским. Еще об одном знакомстве я хотел бы рассказать, потому что это была встреча не просто талантливых людей, а людей до гениальности простых в общении и близких по духу. Приезд на гастроли в Ярославль Мстислава Ростроповича был очередным, каких было до этого немало. Однако на этот раз в планы маэстро входило знакомство с самобытным умельцем Егоровым и просьба выполнить заказ — изготовить керамический фриз на дачу. Ростропович пришел в керамический цех к концу рабочей смены. Войдя в цех, я застал сидящих на двух грубо сколоченных табуретках людей, на третьей стояла бутылка коньяка и стаканы. Егоров представил меня, и разговор продолжался. Мстислав Леопольдович оказался очень общительным веселым человеком. «Алексей Алексеевич, не надо официоза, зовите меня просто Слава. Друзья в компании называют меня не Леопольдовичем, а Мстиславом Леонардовичем». Егоров от души рассмеялся, так по сердцу пришлась ему эта замена отчества. В муфеле обжигались небольшие изразцы-сувениры для маэстро, которые он вскоре и получил из рук Егорова. На вопрос, как такой красоты удается добиться, мастер сказал, что очень просто — докрасна раскаленный изразец он посыпал голубиным пометом, вот и все. Уверен, что и в этом случае сработало его привычное желание удивлять присутствующих. А фриз на дачу опального маэстро мастер так и не сделал. Такие были времена. На даче Ростроповича в то время жил и работал писатель Александр Солженицын, вскоре высланный из страны. Заколебалась и дача, и советское гражданство Ростроповича и Вишневской. Какой уж тут фриз!.. Егоров всегда был одержим своей работой. Для него двое суток провести в цехе являлось делом обычным. Поиск истины — вот его кредо, которому он следовал всю жизнь. Его не удовлетворяли сиюминутные успехи. Радость от них быстро проходила, он приступал к новой работе. Крупной работой по реставрации был заказ из Казахстана на изготовление изразцов к памятнику XIV века — мавзолею Хаджи Ахмета Ясави в Туркестане. Изразцы, расписанные кобальтом и золотом, со сложным восточным орнаментом. Проблема заключалась в том, что изготовление их в Ярославле сопровождалось большими затратами. Поэтому из Туркестана приехали два керамиста почтенного возраста. Аксакалы в качестве учеников. Они вели себя смиренно и по отношению к Егорову трепетно. Учениками-профессионалами Егоров был доволен, и расстались они друзьями. В течение длительного времени Егоров добивался цветового единства своих новоделов с подлинниками. Результат был потрясающим. Не то что с трех шагов, вблизи отличить их не могли даже специалисты по древностям. Мастер ликовал. К тому времени Егоров восстановил декоративное убранство многих ярославских церквей, в том числе Иоанна Предтечи, украшения на ограде собора Ильи Пророка, храмов Толгского монастыря, камины Московского Кремля. Три года назад в городском выставочном зале им. Николая Нужина прошла мемориальная выставка работ Алексея Егорова (1931 — 1992) и его ученика Николая Тарабина. К сожалению, труды Егорова, его жизнь, его работы до сего времени еще не изучены, не исследованы и по-настоящему не востребованы. Забвение, увы, наша национальная черта.
