Татьяна Михайловна Ковалева живет в Мышкине. Ей довелось пережить блокаду Ленинграда, поработать там во фронтовом госпитале, а после войны судьба ее забросила на Колыму, где она одно время была лагерным врачом. «Меня бандиты не трогали, я у них была в законе», — вспоминает Татьяна Михайловна. Там на руднике она познакомилась с только что отсидевшим срок своим будущим мужем, который позднее стал известным ярославским поэтом.
БЛОКАДА На стене старого, покосившегося домика — мраморная мемориальная доска, сообщающая о том, что здесь жил поэт, член Союза писателей СССР Владимир Дмитриевич Ковалев. Умер он 16 лет назад, и в апреле, накануне этой годовщины, я решил заглянуть сюда, к вдовеТатьяне Михайловне. Домик, как рассказала хозяйка, допотопный, здесь в 1885 году родилась ее мать. Она была медиком, а отец — прокурором района. Отсюда после окончания Мышкинской школы семнадцатилетняя Татьяна уехала в Ленинград, где поступила в медицинский институт. Отучилась один курс, и началась война. Блокада — самое тяжелое время в ее жизни. Учеба остановилась, студентки работали санитарками во фронтовом госпитале. Жили за Невской заставой в общежитии. Рядом находился завод им. Ленина, и немцы его постоянно бомбили. — Идешь на работу — впереди тебя человек, — вспоминает Татьяна Михайловна. — Идет-идет — и вдруг упал, умер прямо на улице. А то раз входим в общежитие — кого-то за ноги со второго этажа тащат, голова бьется по ступенькам. Посмотрели, а это староста нашей группы Вася Колосков. Умер от голода. Трупы складывали у подъезда, как дрова. Машина едет, подбирает, и везут на Пискаревское кладбище. Там был огромный котлован. Их прямо из машины туда, как дрова, вываливали. Теперь на этом месте стоит памятник погибшим блокадникам. В апреле 1942 года госпиталь эвакуировали в Пятигорск. С последними автомашинами по Ладоге уехала и Татьяна. До Мышкина добралась едва живой. На второй курс поехала учиться в Иваново, а заканчивала медицинское образование в Ярославле. В 1947 году с дипломом об окончании лечебного факультета она явилась на комиссию, чтобы получить распределение. АНЕКДОТ ПРО ВКП(б) Замысловатую петлю дала судьба, чтобы на краю страны соединить этих двух молодых людей. Владимир Ковалев был старше на несколько лет, родился он в Ивановской области в 1916 году. Учился в педагогическом техникуме в Шуе. Однажды в Иваново приехала бригада комсомольских поэтов: Жаров, Светлов, Уткин. Иосиф Уткин вышел на перрон, снял шапку — кудри так и хлынули. С тех пор Володя, наверное, и полюбил поэзию, стал сам писать стихи, занимался самообразованием. По характеру он был веселым и общительным, а по черным кудрям, пожалуй, не уступал Иосифу Уткину. После окончания техникума его направили в Бурят-Монголию, в город Кяхту, где он стал учителем русского языка и литературы, поступил на заочное отделение в пединститут. Однажды ехал из отпуска в поезде, а какой-то острослов-попутчик, желая просветить восемнадцатилетнего паренька, спросил: «Расшифруй, что такое ВКП(б)?» Расшифровка в устах острослова прозвучала в довольно неудобном для печати виде. Но мы все же ее приведем для истории: «ВКП(б) — это всероссийская кооперация проституток, в скобках: б… ей!» В общежитии Володя жил в комнате с завучем, которого считал лучшим своим другом. Лежали на койках, болтали. Володя и анекдот этот забавный приплел. А на очередном комсомольском собрании друг встал и сказал: «Среди нас присутствует враг народа. Это Владимир Ковалев». И в гробовой тишине без всяких купюр пересказал анекдот про славную аббревиатуру. Ковалева осудили по 58-й статье на семь лет. И отправили на Колыму, где он в военное лихолетье чуть не умер от непосильной работы в забое и голода. Да кто-то из начальства разглядел, что паренек культурный, пишет стихи, и пристроил его дневальным в бараке. Благодаря этому он выжил. О судьбе предавшего его друга Ковалев узнал уже после своей реабилитации, когда жил в Мышкине, другой его коллега по бурятской школе, полковник Самсонов, в центральной газете прочитал стихи и написал в Мышкин: тот ли это Ковалев, с которым когда-то в Кяхту учили детей? Оказалось — тот, уцелел. Жил Самсонов уже в Пензе, встретились, и он рассказал, что друга-предателя тоже посадили. И дали ему 10 лет, поскольку он в отличие от Ковалева вел массовую агитацию, то есть огласил анекдот на собрании. А НЕ ХОЧЕШЬ В МАГАДАН? Весной 1947-го, когда Ковалев уже освободился, при Магаданском горном техникуме закончил маркшейдерские курсы и работал на руднике им. Матросова, его будущая жена в Ярославле стояла перед комиссией, раздающей направления молодым врачам. — В первый день нас распределяли 50 человек. Я вошла. Спрашивают: «Ну, куда вы хотите?» Я отвечаю: «В Мышкин…» — «К папе с мамой?» — «Да». Но в Мышкине вакансии не было. Татьяне предложили поехать в Брейтово, оно рядом. Она огорчилась: «Как рядом? Я там была — туда и добраться-то нельзя». — Так что же ты, милая? Туда — не хочу, сюда — не хочу. А не хочешь в Магадан? — решил ее судьбу суровый голос. Она вышла, однокурсники окружили: «Ну, куда?» «Не знаю, девчонки, в какой-то Магадан… Я о нем никогда не слышала». Вскоре их, десять человек, направленных на «Дальстрой», вызвали в Ярославле в «серый дом», заставили заполнить анкеты. И застучали колеса поезда в Хабаровск. Во Владивостоке, в красивом доме управления «Дальстроя», возвышавшемся на сопке, выдали авансом деньги. Дальше — порт Находка. Ледокол «Феликс Дзержинский». Теперь, спустя полвека, подводя итоги своей эпопеи, Татьяна Михайловна говорит: «В блокаду было тяжело. А на Колыме я увидала свет. Там мы жили кум королю». Напомним, что обороты «кум королю — сват министру» или «места, где всегда пляшут и поют» принадлежат колымскому, а проще говоря, лагерному словарю тех лет. Это в целом сейчас так глядится, когда все позади. Но было в той жизни и другое. То, что Татьяна Михайловна определяет иными словами: ужас и кошмар. ВСТРЕЧА НА РУДНИКЕ Наверное, по характеру выпадает и судьба. Татьяна Михайловна — женщина волевая, энергичная, как и положено быть медику. Попала она по распределению в Тенькинское горно-промышленное управление на рудник им. Матросова. Это не одна сотня километров от Магадана. Здесь добывали золото и работали на обогатительной фабрике им. Берия несколько тысяч спецпоселенцев, бывших советских военнопленных и власовцев. На все мужское население рудника было там 4 или 5 женщин. Все замужние, жены начальства. Татьяна Михайловна работала заведующей лечебным участком и сразу же попала в плотную осаду. Жила она в маленькой комнате прямо при медпункте. В этом же барачном строении находился клуб — к ней незваные женихи стучались, нахально лезли каждый день. Пожилому власовцу Артемычу пришлось взять девушку под свое покровительство, защищал как мог. И только один из рудниковских ухарей был не похож на всех. Красивый, кудрявый, душевный. С успехом выступал он на клубной сцене, причем исполнял не только чужие, но и свои стихи. По вечерам, когда заглядывал к молодому врачу в гости, читал Блока и Есенина, запретную тогда «Москву кабацкую». Уже через месяц тридцатидвухлетний маркшейдер и поэт покорил ее сердце. Татьяну вызвал к себе начальник рудника Макулин: «Ты подумала, с кем связываешь свою судьбу? Знаешь, какая у него статья?» «Знаю, знаю», — твердо ответила она и от своей любви не отказалась. Молодожены зажили вместе в той же барачной комнате при медпункте. Вскоре у них родился первенец, названный в честь отца Володей. Ковалев в своем праздничном двубортном костюме выглядел как орел. Начальство управления его ценило: «Не было бы у тебя 58-й статьи, тебя бы главным маркшейдером рудника поставили». Маркшейдер — это тот, кто задает направление разработкам в толще золотоносной породы. Там Татьяна Михайловна впервые увидела самородное золото, не произведшее на нее никакого впечатления: «Оно совсем не блестит». Ей даже доводилось добывать его с помощью лотка. Так называемое «сверхурочное золото». Каждому, кто жил на руднике, или прииске, давалось задание, и они были должны сдавать государству определенное количество металла бесплатно. Мыли на отработанных отвалах в нерабочее время. Вскоре начальник рудника поехал в отпуск, на пароходе встретился с женщиной, врачом. Поженились, и он привез первую леди спецпоселения на рудник. Татьяне Михайловне пришлось уступить ей свое место. Ковалевых перевели на золотой прииск «Гвардеец». Там уже были лагеря. Татьяна Михайловна, правда, их не касалась. Лечила в приисковой больнице только спецпоселенцев и вольнонаемных. Первую зиму жизнь на Колыме показалась ей голодной. В 1948 году, когда она приплыла в Магадан на «Феликсе Дзержинском», рядом с ним в порту стоял большой пароход с толом для горных работ. — Этот пароход, — говорит Ковалева, — подорвали. Была диверсия. И все склады, что были в порту, волной унесло в море. Водолазы доставали со дна мешки с подмокшей мукой. Ей и перебивались до следующей навигации. А позднее о продуктах заботиться не приходилось. Балыки, красная икра, тушенка, оленина, спирт — всего в магазинах было до отвала. С этой стороны колымская жизнь по сравнению с казенной нищетой послевоенной ярославской глубинки казалась, конечно, раем. В ШТРАФНОМ ЛАГЕРЕ С «Гвардейца» Ковалевых перевели на прииск им. Буденного. Владимир Дмитриевич продолжал трудиться по своей специальности. А Татьяну Михайловну назначили начальником лагерной больницы. Так она попала в штрафной лагерь, их лагпункт Крутой находился в сопках. Там 58-й статьи уже не было, сидели бандюги, на счету у которых было по нескольку убийств и большие сроки. — Все они делились на четыре категории, — уточняет Ковалева. — Первый блатной разряд — это честняги. Играл в карты и кому-нибудь не заплатил проигрыш — становишься сукой. Сука проигрался — уже попадает в беспредельщики. Потом — махновцы. Все друг с другом враждуют. И на Буденном лагпункт соответственно этим категориям был поделен колючей проволокой на четыре части. Наша больница была отдельно огорожена. Начальником медчасти был старший лейтенант Маринин. Первое время я бандитов очень боялась. На вахте стоят два охранника. Я захожу в лагерь и остаюсь среди зеков одна. Со мной в больнице фельдшер и санитар — тоже из зеков. А остальные все бандюги, 59-я статья. Что там делалось? Начальник лагеря Демченко уехал в отпуск. Прислали ему на смену другого майора. А в зоне строили новый барак. И вот утром идем на работу, а там на стропилах висит человек. Повесили его заключенные, как они говорили, вместо флага. Так они отсалютовали новому начальнику лагеря. ИЗНАСИЛОВАЛИ БЕРЕМЕННУЮ — С рудника им. Матросова везли в нашу приисковую больницу, — продолжает Ковалева, — женщину рожать. С ней на автомашине ехал муж. Наши сволочи как-то ухитрились, из штольни убежали. Работали они в ночную смену. Машину остановили и роженицу изнасиловали прямо при муже. Его порезали ножами. А на вольном-то поселке врачом работала жена нашего опера, а она, как нарочно, была в командировке. Поэтому, чтобы оказать помощь пострадавшей, вызвали меня. Прибежал ночью дневальный начальника лагеря Аркаша: «Пойдем! Изнасилованную уже привезли в медпункт, Володя выпустил меня, закрыл за мной дверь». Ковалева в сопровождении Аркаши двинулась к речке. И тут с моста из темноты к ним вынырнули двое. Видимо, из той бригады, что насиловала роженицу. Один чиркнул спичкой, поднес к лицу, узнал, кто идет, и махнул рукой: проходите! А следом шел сосед, горный мастер, заступать на вахту. Выскользнув из рукавов, ему в бока уперлись два ножа. Отобрали фуфайку, папиросы. Хорошо что хоть самого не тронули. — Вас бы тоже они могли не пощадить? — спрашиваю я. — Нет, не могли, — твердо отвечает моя собеседница. — Я была у них в законе. Вообще все медики у них там были в законе. Нас они не трогали. А болезнь, от которой чаще всего их приходилось лечить, — цинга. Кстати, уже тогда среди бандитов было немало наркоманов. Они делали себе уколы каким-то снадобьем. От грязных шприцев получались нарывы, которые приходилось вскрывать. ПЛЯСАЛИ, ПЕЛИ И ЕЛИ ЧЕЛОВЕЧИНУ — Раз ночью вызывают меня и Маринина в изолятор. Что-то случилось, — начинает новый колымский рассказ Татьяна Михайловна. — А накануне к нам в лагерь пришел новый этап. И что же наши, местные, для устрашения новеньких сделали? Затащили четырех человек в изолятор и приговорили их к смерти. А перед этим заставили почти всю ночь петь и плясать. (Вот как обернулась лагерная поговорка про «места, где всегда пляшут и поют». — Н. С.) Потом на шею им надели удавки из брезента с пряжками. Медленно их закручивают и опять в последние минуты заставляют петь. Надавят на сонную артерию и — конец. Так четверых с песнями и удавили. Положили на пол. А сами, как ни в чем не бывало, улеглись спать. Другой случай, который Ковалева тоже назвала кошмарным, произошел все на том же прииске им. Буденного. Пять человек из лагеря ушли в побег, скрывались в сопках. Одного из пятерых беглецы с собой взяли на мясо. Зарезали, и в первую очередь, видимо, были среди них людоеды с опытом, съели печень. Мягкие места срезали, сварили на костре. И с запасом этих страшных продуктов были пойманы стрелками. ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ С КОЛЫМЫ На Колыме Ковалевы проработали до 1954 года. После смерти Сталина с сыном Владимиром и дочкой Леной они приехали в Мышкин, в родной дом Татьяна Михайловны. Здесь начинается уже совсем другая полоса их жизни. Владимир Дмитриевич большей частью работал в мышкинской районной газете. А вскоре получил признание как поэт. В сорок лет у него вышла первая книга «Небо остается синим». С тех пор стихи его часто стали появляться не только в областных, но и в столичных толстых журналах. Татьяна Михайловна стала врачом-рентгенологом. Растили детей, занимались огородничеством и читали. Сама хозяйка, как она мне сказала, не любила фотографироваться, а вот мужа часто снимала. Один из таких снимков она подарила мне после нашего разговора. У Ковалева немало стихов, которые он посвятил своей верной подруге. Он умер на 71-м году, выпустив девять книг. В Мышкине его именем названа одна из новых улиц. Проживи он еще несколько лет, то, без сомнения, рассказал бы о колымских лагерях страшной военной поры. А в семидесятые он написал всего лишь один цикл на эту тему. Стихи вырастают из повторяющихся снов, в которых поэт видит себя беглецом, уходящим по таежному краю из зоны. «Двадцать лет от зимы до зимы возвращаюсь домой с Колымы. Вижу в северном небе звезду — до моей ли ей крохотной боли? И боюсь — не дойду, упаду в сумасшедшем, завихренном поле». На снимке: Владимир Ковалев в 60-е годы. Фото Татьяны КОВАЛЕВОЙ.
