КОНЬ С ЗОЛОТЫМИ ДОСПЕХАМИВ детстве окна в сказочный мир открыты широко. В Мышкинской детской библиотеке я прочитал три десятка сочинений школьников, поступивших сюда во время недавнего конкурса «Книга — любовь моя». Большинство из них навеяно, конечно, мультиками. Например, про мотоцикл Ежик, который научился «самостоятельно кушать». Или про Замок Страха, пробираясь к нему, ребята сражаются с привидениями.
Гораздо меньше сочинений на основе традиционной фантазии, корни которой в старом деревенском мире. Таков рассказ о козочке-золотые рожки, исполнявшей все желания хозяйки. Да еще сюжеты братьев Кудрявцевых: одному девять, другому — одиннадцать лет. Они, кстати, подписались под своими сочинениями не звучными псевдонимами Пират, Алиса, как другие, а по-взрослому, с именем-отчеством. Я попросил Сашу и Алешу сочинить еще несколько фантастических рассказов. И братья охотно это сделали. В одном Саша, как Садко, попадает на дно Волги и пирует вместе с рыбами. Алеша едет в деревню, засыпает на сеновале, и к нему является собрат Сивки-Бурки — конь с золотыми доспехами. Мальчишка облачается в них — и в путь по сказочному царству. Алешиному приему — поехать в деревню — последовал и я, чтобы продолжить эту тему. Только старинная деревня, где творились чудеса и рождались сказки, теперь умерла. Поэтому сначала надо разыскать людей, у которых память такую старину сохранила. ЗНАКОМЫЙ ГОЛОС В поселке Волга живет хорошо известный в Некоузском районе Николай Арсеньевич Сахаров. До выхода на пенсию он работал учителем истории и со школьниками во время летних походов обошел все старинные места на Сити. А там что ни село, то предание или легенда о битве с татарами. Как-то Николай Арсеньевич не без горечи признался мне, что он — «ни в тех, ни в этих». То есть во фронтовые поколения не попал, поскольку родился в 1929 году, а к новым поколениям, что, оторвавшись от корней, подались в город, не присоединился. Но именно благодаря этому на стыке двух времен он стал хранителем памяти многих захиревших или вовсе исчезнувших селений. Особенно маленьких, лесных, что находились вокруг станции Шестихино. Вокруг них по холмам еще и сейчас угадываются родовые крестьянские наделы. Сахаров все знает о Евлановской, о Лемятовской, где родился и на месте которой был поставлен большой деревянный крест. Лемятовская, как невидимый град Китеж, продолжает вести свой живой диалог с учителем истории: «А сегодня снится снова моя деревня. Будто цела и невредима аллея стройных елок, что посадила в прошлом веке тетка Манефа. И сидит под самой толстой из них Владимир Дмитриевич Непряхин, показывает мне корзинку, полную белых грибов, и шепчет: «Теперь и в лес не надо ходить — почти в деревне растут грибочки». Теперь, то есть в наши дни. Там, за деревянным крестом, все будто продолжается таинственная жизнь умершей деревни. ВАСИЛЬЮШКО БЛАЖЕННЫЙ Мы знаем, хотя бы из литературы, что в том ушедшем мире почти в каждом селе был свой юродивый, ходили странницы и святые подвижники. Но устных рассказов о них в 60 — 80-х годах почему-то не приходилось слышать. И вдруг в 90-х они начали всплывать, точно какая-то сила развязала людям языки. Недавно пошел я в Мышкине к восьмидесятилетней Надежде Александровне Самоваровой вручить приз «ЗК» за победу в конкурсе «Песни нашего двора». Она спела несколько старинных песен, а потом говорит: «А вы не слышали про Васильюшка блаженного, что жил в деревне Гневашово? Он умер в 1935 году и был мне родным дядей». Обитал Васильюшко у своего брата на чердаке. Если люди к нему за советом приходили с верой, то он им помогал. Если же из праздного любопытства, то их приношения сбрасывал с чердака в хлев на навоз. Самоварова рассказала, как вылечил блаженный шестнадцатилетнюю девушку из угличской деревни Кабаново. Ее родители привозили оттуда на лошади, а в Гневашове до дома блаженного, как он сам велел, всегда несли на руках. Васильюшко матери Самоваровой напророчил, что та в будущем станет его родней. Шла она с девками с теребления льна — Васильюшко навстречу. Положил ей руку на плечо и сказал: «Сестрица Марья, ты мне родная». И это через несколько лет сбылось. У брата Васильюшки, Александра, умерла жена, и он во второй раз женился на Марье, которая и стала мамой моей рассказчицы. Одно из его памятных предсказаний — о храме в селе Ивановском, что находится неподалеку от Мышкина. Раз стоял Васильюшко там на службе и вдруг при всем народе «начал в холщовых штанах шарить» и как-то необычно их теребить. Это показалось крестьянам неприличным, стали его выводить из церкви. А он сказал: «Погодите, скоро и вы здесь так же делать будете!» «И что же? — говорит Самоварова. — Вскоре церковь закрыли и сделали в ней льнотрепальный пункт». И действительно, там колхозники сидели и делали так, как Васильюшко на своих холщовых портах показывал. От Ивановского теперь почти ничего не осталось, церковь давно в развалинах. ДВОЙНИК В ОГОРОДЕ Но все это старина. А вот недавно 64-летний житель Мышкина рассказал мне, что ему не раз приходилось иметь дело с нечистой силой уже в наши времена. Слушая его, я будто заглянул в существующий здесь же, на знакомых улицах, параллельный мир, похожий на тот, что описали в своих сочинениях братья Кудрявцевы. Только рассказчик говорил, что все это правда. Но просил не называть в печати его фамилии, чтобы не возникло кривотолков. Привожу три его рассказа. «За Николо-Кормой, тогда это село было в составе Мышкинского района, я работал от Угличского пожарного депо. В Никольском у старушки печь клал. И жил у нее. Она мне свою кровать уступала, а ночевать уходила к соседке. Придет утром от нее и все жалуется: не знаю, что у них такое творится, ни одну ночь не уснула. А в последний день, когда я работу закончил, послала меня к этой соседке ночевать. Я лег в чулане, смотрю — пазы не мшены: сквозь них улицу видать. Так и пролежал всю ночь, глаз не закрыл. Утром хозяйка мне объяснила: я сколько, говорит, в этом доме ни живу — никогда по ночам не сплю. И днем хожу бодрая. Вот какой у нее странный дом был. Это все было в 61 — 63 годах». «Второй случай, — продолжал рассказчик, — был в 1988 году, весной. Копаю огород, а мать уже была плохая: зрение ослабло, да и делать по дому ей стало ничего нельзя. Сидит на крылечке и смотрит. Копал я до обеда. И вдруг чувствую: устал, больше не могу. Говорю: «Я пойду отдохну». А она говорит: «Уж докопал бы, немного осталось». Но я тогда болел, пошел и лег, заснул часа на два. Встал — снова копаю. Мать сидит на крылечке и говорит: «Ты только ушел — мужчина какой-то из-за огорода вывернулся. Спрашивал тебя. Я ему сказала: спит и будить не велел». Я удивился, стал спрашивать у матери, как он выглядел. Она вспоминала-вспоминала и говорит: «Одет, как ты. На голове шапка такая же и в брезентовом костюме». И я догадался, что это мой двойник был. А в таком образе, говорят, смерть за человеком приходит. Выходит, что я от смерти тогда ушел». «А третий случай был года четыре назад. Вышел я в сени. Вдруг слышу — на бетонной лестнице крыльца кто-то бубнит. Дверь у меня на запоре. Думаю, это, наверное, бомж какой-нибудь. Они сюда часто забредают — дом-то развалюхой стал. Стоит, бубнит, да так странно, что понял я — это не человек! Голосом ананьинского мужичка Валентина Крохина напевает быстро-быстро: тили-тили-тали! И вдруг: ха-ха-ха! Я испугался. И в этот момент, на мое счастье, из комнаты выскочила собака. Шерсть на ней поднялась дыбом. Я открыл дверь — пес рванулся на улицу. И вижу — никого нет. Валентин, если бы даже это он подшутил, так быстро спрятаться не мог. Только собака, вижу, по картофельной полосе гоняется за кем-то зигзагами. А за кем — не видать. Говорят знающие люди, что смерть зигзагами ходит. Может, опять она приходила»… Валентина Крохина, конечно же, ничего не знающего об этом чудесном происшествии, я и теперь на той улице часто встречаю. У печника, проведшего ночь в странной избе, где не властен сон, на памяти немало таких рассказов. Слушаешь — и кажется, что чудесная старина не умирала, а живет себе поблизости, затаившись за березками. И есть еще люди, которые умеют различать ее знакомый голос.
