Девятнадцать ран насчитали на теле убитого колхозного сторожа. Отметили также, что погибший, судя по расположению ранений, отчаянно сопротивлялся. Пытался ухватить и отвести нож, прикрывал грудь обеими руками. Шансов выжить у него, однако, не было, нож раз за разом попадал в самые уязвимые участки тела.
Утро того летнего жаркого дня не предвещало ничего недоброго. Пить, правда, начали рано, чуть ли не с восходом. Но это для компании рабочих животноводческого комплекса у деревни Талибино было не в диковинку. Каждый день, выгнав скот на пастбище, отправлялись они в сторожку смуглого красавца Ширина. Компания была устоявшаяся, спевшаяся, как говорят, и спившаяся. Входили в нее скотник Санька, его давняя сожительница доярка Лена, пастухи Маша с Володей и еще одна «возлюбленная пара», проживающая в гражданском, то бишь незарегистрированном браке. Распорядок обычный: пока солнце не начинало пригревать по-хорошему, сидели в сторожке. Потом отправлялись на «зеленую». Чаще всего на берег Волги. Купались, загорали, не забывая, естественно, пить и закусывать чем Бог пошлет, то есть чисто символически. Огурчиками, к примеру, перьями лука. Картошку еще пекли, но редко и неохотно — жара и без костра донимала. А вот водки всегда было море разливанное. Причем ездили за ней на другую сторону Волги, благо на берегу всегда лежали чьи-то весельные лодчонки. Среди приятелей, едва-едва разменявших третий десяток, сорокапятилетний Ширин считался чуть ли не дедом. Но в паспорт к нему не заглядывали, а с виду мужик мог дать сто очков вперед любому из деревенских. Поэтому на высокого, гибкого и мускулистого южанина местные женщины откровенно засматривались. Лена тоже, но, как водится, об этом знали все, кроме ее сожителя Саши. Как и о том, что зазывные взгляды разбитной доярочки не остались без ответа. Сейчас уже не узнать, кто из доброжелателей открыл Саньке глаза. Но что кто-то да открыл, сомнений не вызывает. Во всяком случае, спокойный и веселый с утра Санька к полудню стал нервным, злым, раздражительным. Бросал недобрые пронзительные взгляды на Лену, косился на Ширина. Садился, ложился, ворочался, вставал и все никак не мог найти себе места. А к вечеру неожиданно для всех надумал бороться с приятелями. Вроде бы шутка, игра, но слишком уж рискованная. Очевидцы потом говорили, что заметили тщетно скрываемое озлобление, с которым Санька бросал и катал по траве соперника. Взыгравшую от ревности кровь даже Волга не остудила, хотя почувствовавшие неладное друзья частенько затаскивали парня купаться или посылали на другой берег за водкой. Напряжение нарастало с каждым часом, но беспокоились, казалось, все, кроме Ширина. Он как ни в чем не бывало ел, пил, смеялся, поигрывал кинжалом с изогнутым клинком. Этот зловещего вида нож южанин носил с собой постоянно, любил рассматривать, вынимая из потертых кожаных ножен. День тянулся бесконечной чередой окрашенных подспудным страхом часов и минут. Но компания сидела на берегу как приклеенная, только в сумерках позволили себе уйти. Держались тем не менее кучкой. Домой отправилась лишь парочка из Талибина, остальные вернулись к сторожке, допивать остатки водки. Миша с Володей облегченно вздохнули, когда Ширин заявил о потере ключа. Не бежать же на розыски. Поэтому гостей к себе не зовет, самому придется через окошко залезать. А водку можно и на улице допить. С разумностью доводов согласились все, кроме Саши. Тому вдруг приспичило лезть внутрь хибарки вместе с хозяином. Объяснял на следствии, что злого умысла тогда не держал, хотел просто побыстрее получить деньги, которые сторож обещал дать в долг. Пожав плечами, Миша с Володей отправились восвояси. Лена, поджидая друга, прислонилась к стене. Очень странно, конечно, что женщина не услышала возни, шума драки, но факт есть факт. Мысль о случившейся беде пришла к ней лишь при виде окровавленных рук и куртки Александра. А он и отпираться не стал: да, порезал! Чтобы в другой раз не наглел, не предлагал в счет процентов по долгу отдать ему на ночь Лену. Тоже, нашелся гордый горец! Взбесившись от ревности, он, Саша, бил, себя не помня. Один нож уронил, кинжал из ножен вытащил. Втайне посмеявшись над рыцарской наивностью сожителя, вслух женщина поблагодарила его за заступничество, взяла за руку, повела к дому. По дороге от греха подальше выбросили в пруд нож, который Саша продолжал судорожно сжимать в кулаке, закинули в чей-то огород испачканную куртку. Развязка наступила следующим утром. Пастух Миша, как обычно, заявился в сторожку к Ширину и увидел там полный разгром. Посреди разбросанных вещей, документов, осколков стекла и денег лежал мертвый хозяин. Чьих рук дело? Санькиных, конечно… Ревнивца Саньку суд приговорил к одиннадцати годам колонии строгого режима, его истекшую кровью жертву отвезли хоронить в родные горы. Лена за время следствия и суда превратилась в тень. Стала нелюдимой, замкнутой. Растит двоих Санькиных детей, возится в доме, на огороде. На работу придет — слова не вымолвит. В деревне ее очень жалеют.
