Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, где устраиваются те наши сограждане, которые увидели в праве на приватизацию жилья лишь возможность сразу получить большие деньги и, нимало не колеблясь, поспешили продать свои квартиры. Деньги протекли меж их дрожащих пальцев в считанные дни, а тяжкое похмелье принесло с собой не только отчаянную головную боль, но и очень-очень непростой вопрос: что делать, где приклонить непутевую голову?
Эта улица в Тутаеве, особенно ее четная сторона, не претерпевала практически никаких внешних изменений с начала века: многие купеческие особняки, дома богатых горожан и зажиточных обывателей входят в число памятников градостроительства, и об их сносе не может быть и речи. Положено ремонтировать, реставрировать, постоянно ухаживать, поддерживая в нормальном состоянии. Положено-то положено, но на какие средства? И старые дома ветшают на глазах. Постепенно, но неотвратимо некогда прочные фундаменты уходят в землю. С каждым дождем все больше протекают крыши, перекашиваются полы. При первой же возможности, хотя и со вздохами сожаления, покидают привычные стены жильцы. Воцаряется запустение. Вот эти опустевшие, признанные аварийными и непригодными для проживания людей строения и облюбованы жертвами собственной глупости. Ходить к ним в гости небезопасно — того гляди провалишься сквозь полусгнивший пол прямо в кишащий крысами подвал. Да и не жалуют здесь гостей. ВЕСЕЛАЯ КОМПАНИЯ — Да что надо-то? Живем себе и живем. И смотреть тут не на что, и говорить с тобой не хотим. Вон соседка открывала кому попало — убили в своем же доме… Но так как на убийцу я, по всей видимости, не тяну, впускают, хотя и очень неохотно. Перешагнув порог, в растерянности озираюсь. Чего только здесь нет: на самом видном месте валяется отрубленная куриная голова в окровавленных перьях, рядышком таз с окаменевшими остатками корма, птичий помет, дрова, битая посуда, мятое-перемятое ведро, о назначении которого ясно говорит ошеломляющая вонь. Хозяйка наблюдает за мной с усмешкой. — Проходить будешь или в коридоре постоим? Проходим. Обстановка комнаты, мягко говоря, нестандартная — деревянные топчаны с подобием постели, связанные проволокой стулья, не менее как столетнего возраста комод — однако чувствуется, что за помещением и мебелью следят, пусть и без особого усердия. От моей собеседницы явственно, несмотря на ядреный запашок «Примы», наносит водочкой. Но и только, внешне опьянения совершенно незаметно. — А как вы здесь оказались? — По дурости, как еще. Друзья завелись, несколько дней себя не помнила, а когда опамятовалась, поздно было, в малосемейку мою уж другие люди въехали. Продала, говорят, так куда лезешь? Документы в нос тычут… Когда продала, за сколько — до сих пор вспомнить не могу. Видно, не простой водкой поили, а с добавочками. Чувствую, что человеку хочется выговориться, пожаловаться. Поэтому слушаю внимательно, лишь изредка вставляя вопросы. — Работаете? — Три месяца на пенсии. Где работала — не скажу. Помочь все равно не помогут, а людей стыдно. — Так и прячетесь от всех? — Здесь своя веселая компания, скучать, особенно по ночам, не дают. Где поют, где дерутся, где ревут. К Берте, как стемнеет, то и дело в окошко стучат — вещи для перепродажи приносят. — Ворованные? — … Тоненькая ниточка доверительного разговора рвется. Женщина, так и не пожелавшая назвать своего имени, явно ждет моего ухода. Боится еще о чем-либо проговориться или хочет добавить к уже выпитому, а я стесняю? Без особых уговоров, только чтобы отвязаться, тычет пальцем в сторону обиталища Берты. — Откроет ли только, осторожная… ДОРОГАЯ ДАРМОВЩИНА Осторожная перекупщица, купившись на вопрос-комплимент о превратностях судьбы интеллигентных женщин, соглашается пообщаться. Она — бывшая жительница Ярославля с музыкальным образованием. Квартиру потеряла из-за неудачной женитьбы сына, не заставившего себя долго ждать развода. В результате обмена оказалась в Тутаеве в однокомнатной благоустроенной квартире. А дальше пошло по однажды пройденной дорожке. — Задумала продать, чтобы вернуться в Ярославль, доверила дела посреднику… Доверчивость и подвела, обманули… И тут из-за занавески слышится мужской голос: — Бутылка тебя подвела, не доверчивость. Обрадовалась дармовщине. Лопала, чуть не захлебываясь. — Сын это мой, сын. Вместе попали в эту нору без прописки, без денег. Старушка здесь жила, а как съехала к дочке, нас на квартиру и пустила. Охотно верится в отношении прописки, вернее, в ее отсутствие, а вот насчет денег Берта явно лукавит. Убогое жилище загромождено множеством новехоньких вещей, в воздухе витают вкусные кухонные ароматы. Да и взглянув на хозяйку, невозможно принять всерьез ее жалобы на нищету: добротная нарядная одежда, тщательная — волосок к волоску — прическа, умелый макияж. Следит за собой дамочка, отчаянно молодится. — На работу собираетесь? — Да нет, еще ни я, ни сын не устроились. — Стоите на бирже? — Так обходимся… Каким образом можно обходиться «так» двум взрослым людям, не стоит и спрашивать, поскольку на рассказ о законах и правилах перекупки «паленого» добра рассчитывать не приходится. Почему-то очень быстро устаю от разговора и, воспользовавшись первой же паузой между притворными охами-ахами, спешу распрощаться. Во дворе глубоко вдыхаю чистый весенний воздух. В доме, пропитанном смесью гнили и сырости, дышится на удивление тяжко. Как тут люди живут? ПРОПАЩАЯ СОВСЕМ БАБЕНКА Мне сегодня везет на взгляды из дырочек и щелочек. Вначале Берта в глазок минуты три моргала, сейчас кто-то наблюдает сквозь наспех сколоченную из неструганых досок дверь. Сарай не сарай, но и на человеческое жилье пристройка не похожа. Рискнуть? Стучу. Дверь с пронзительным скрипом распахивается во всю ширь. Перекос настолько велик, что непроизвольно выставляю вперед руки — как бы на голову не свалилась. В проеме, гостеприимно улыбаясь, стоит еще одна обитательница дома. Но, Бог мой, на что она похожа. Пьяная ухмылка перекашивает грязное отечное лицо, на голове ворох нечесаных волос, тело сотрясает крупная дрожь. Рваное платье, рваные остатки резиновых сапог. Однако у женщины явно неплохое настроение. Разговорчивое. — Думала, опять милиция… Сожительница я хозяина… Люська… За Люськиной спиной просматривается… Ну что там может просматриваться? Мусор, объедки, черный от копоти потолок, обрывки обоев на стенах. Странный, однако, вкус у сожителя развеселой Люськи. А она, покачавшись какое-то время в дверном проеме и улыбнувшись мне напоследок, удаляется даже с какой-то грацией. Засмотревшись на эти маневры, не сразу обращаю внимание на шаги за спиной. Поэтому и оборачиваюсь достаточно резко. Но у подошедшего старичка с палочкой настолько мирный и располагающий вид, что становится стыдно за свой испуг. — Видали? А недавно мастером-кондитером была, дом свой имела, Людмилой Николаевной звалась. Водка проклятая сгубила бабу. ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ Дядя Саша, так представился дедок, тоже был рад поговорить. — Интересуешься, кто здесь живет? Разные люди, но ведь никто долго не заживается. Одни с ума от пьянки сходят, другие в одночасье мрут. Одну, вон, убили не так давно. Боря из психушки убежал, замерз в поле. Весной вытаял — ч-и-и-стенький. Живой был, как головня, черный: кочегаром работал, а мыться не любил. Здесь заперто — сидит хозяин. Вот в этой квартирке Света дурачков селит. — ..? — Жильем она занимается, перепродажей. Наобещает с три короба, документ выманит и привезет из хорошей квартиры сюда. Пропишу, мол, скоро, ждите. Тогда и разницу в цене выплачу. А потом придет с телохранителями, — мой мирный старичок откровенно смакует детективный сюжет, — и выгоняет. Иди, говорит, куда хочешь, не получается с пропиской. Деньги? Вот бумага, все выплачено. Я уже со счета сбился, сколько их тут поменялось. Дядя Саша сыплет именами, кличками, фамилиями. За его скороговоркой не уследить, понимаешь только одно: разрушающийся дом стал пристанищем для людей с разрушенными судьбами. Для многих — последним островком тепла и определенности.
