Удивительно, но никому не успело прийти в голову, что Евгений Миронов — тоже Миронов. Правда, в свое время Мария Владимировна подошла к нему и сказала, что Миронов может быть только один, но она была лицом заинтересованным, как никто. Да в общем-то и она, посмотрев фильм «Любовь», передумала, поцеловала и благословила. Он переиграл такую фамилию без борьбы, Мироновых стало два. Его все любят — зрители, его учитель Табаков, у которого он сначала мечтал учиться, потом учился, а теперь работает. Жюри фестивалей, которые надавали ему все возможные российские призы, режиссеры, которые удачно его снимали — в «Любви», «Лимите», «Мусульманине», «Дневнике его жены», «Идиоте» и многих других хороших фильмах. Его любят папа и мама, которая сначала присылала ему из Саратова продукты, а потом просто переехала жить в Москву, когда он разболелся в своем театральном общежитии. Питер Штайн, наконец, любит! Миронов играл у него в «Орестее» и «Гамлете». А что касается громкой фамилии, то остается только добавить, что девичья фамилия его мамы — Доронина…
— Вы не даете интервью, никогда не говорите о своей личной жизни. Но такая закрытость всегда вызывает болезненное любопытство и порождает массу слухов. Может, лучше не придерживаться позиций за-творника, и тогда спадет этот болезненный интерес? — Я не делаю из своей жизни легенду, как Грета Гарбо или Марлен Дитрих. Но рассказывать направо и налево о своих проблемах не хочу. Мне неприятно, что кто-то утром за завтраком будет читать в газете о моих личных проблемах. Я делюсь сокровенным, иначе беседа не имеет смысла. Встретиться, поболтать, похохотать мы с вами можем и без диктофона. Хочется быть честным, а это не всегда просто. Поэтому я не хожу на передачи, на всякие шоу, в которые меня зовут каждый день. Я не хочу быть растиражированным. — А как вы и ваша семья относитесь к слухам и сплетням в прессе? — Спокойно. Раньше я очень болезненно на это реагировал, а потом понял, что это часть вашей профессии. Уж извините, не имею в виду вас конкретно… Ради Бога, пусть пишут, но ко мне это не имеет никакого отношения. — И критику спокойно воспринимаете? — Вас интересует, может ли меня критика раздавить? Уже нет. Это раньше я плакал из-за критики. После фильма «Любовь» я был ну просто золотой мальчик. Призы сыпались как из рога изобилия, и когда очередной приз задерживался, я слегка недоумевал, но в конце концов он всегда падал в руки. Что бы я ни сыграл, журналисты пели дифирамбы, и так продолжалось до тех пор, пока после «Орестеи» Питера Штайна один критик не написал гадость про меня и моих товарищей. Я помню имя и фамилию этого критика, дай Бог ему здоровья. И я просто не поверил бумаге. Вот тогда меня можно было раздавить, у меня еще мозги были целлофановые. Знаете, когда надуваешь целлофановый мешочек, он так легко лопается. И если бы рядом не было моих друзей и родных, которые меня поддержали, не знаю, какие могли быть последствия. Знаете, я даже благодарен этому человеку, потому что понял, что, во-первых, все относительно, а во-вторых, порой провал полезнее, чем успех. — И все же вы привыкли к роли любимца публики… — Как любимца — так и нет. Первый провал у меня был в школе. На каком-то концерте меня попросили спеть. И я решил исполнить трагический репертуар. Выучил песню про комсомольца (начинает петь): Парень девятнадцатого года Умирает на сырой земле. Тихая полтавская погода Стынет на запекшихся губах… Я пытался петь, как Кобзон, и это в возрасте двенадцати лет. Но казалось, что так хорошо получается. И вот концерт, объявили песню, все настроились серьезно. Я начал играть на абсолютно расстроенном пианино и петь. Слышу: стоит гул и мне аплодируют. Думаю: проняло. Закончил под страшные аплодисменты, учителя утирали слезы с глаз. Сошел со сцены, и тут мой одноклассник говорит: «Слушай, тебе надо идти в цирк, мы так никогда не хохотали». Для меня это была жуткая трагедия — меня не поняли. Я убежал, спрятался, не хотел возвращаться в школу. Такой я был наивный дурачок. — Когда возникают проблемы, вы по-прежнему убегаете и переживаете их в одиночку или делитесь со своими близкими? — Вообще-то проблемы я пытаюсь решать сам. Я их ни на кого не вешаю. Эту ношу, я уверен, каждый несет сам. Ну, конечно, есть человек, с которым я делюсь, но не проблемами, а радостью, счастьем. — А в проступках в детстве легко признавались? — Хотел сказать: у меня проступков не было! Ха-ха-ха! — ??? — Понимаете, у нас такая демократичная семья. Я рос, как в оранжерее. Если уронил ты ложку или вилку, тебя обцеловали бы всего — «ты мой сладенький, уронил вилочку». И я всегда с ужасом слушал, как мои одноклассники рассказывали, что их порют или еще что-то… — Вы старший сын в семье? — Да. У меня есть сестра Оксана. Она балерина. — А младших детей обычно больше любят. Не было ревности? — Нет. Такого не было. Но она рано оторвалась от дома, уехала в Питер поступать в балетную академию. — Наверное, дрались с ней в детстве? -Нет. Говорю же, у нас идеальная семья. Мы устраивали кукольные спектакли для родителей и гостей. Разыгрывали всяческие баталии, строили шалаши, окопы у нас были. Я в школе даже поставил мюзикл «Красная Шапочка», Оксана играла главную роль. — Ну а прозвище у вас было в школе? — Не-а. — И не курили украдкой, и портвейн в подъездах не пили? — Это вы к Машкову обращайтесь, к другу моему. Курить пробовал. Подумал: почему я такой хороший? Почему не курю? Взял у отца сигарету «Астра», пошел на улицу. Мы жили в военном городке под Саратовом, у нас была такая достопримечательность, как дом культуры. Я пришел туда, прикурил у какого-то пацана и тут почувствовал какой-то странный запах, но не обратил внимания. А когда вернулся домой, увидел, что опалил все ресницы, точнее, сжег их с бровями вместе. Так закончилась моя попытка закурить. — Родителям не признались в этом? — Мама у меня все видит под землей. Она взглянула на меня: «Что, покурил? Опалил все?» И даже не ругала. Я начал курить в девятнадцать лет, уже учась в Школе-студии МХАТ. В учебном спектакле я играл парня, который издевается над учителями, закрыв их в сарае и держа прикуренную сигарету над бензобаком. Отрывок шел двадцать минут, и все это время нужно было курить. Наш педагог Авангард Леонтьев, увидев, как я обращаюсь с сигаретой, сказал: «Это нужно немножко откорректировать». И я откорректировал. Десять лет курил по пачке в день. — Как же вы тогда смогли бросить? — Я начал курить из-за работы и бросил из-за работы. Полтора года назад, 1 августа, у меня начались репетиции «Гамлета». Во время репетиций Питер Штайн объявлял «eine kleine pause». Это перерыв на семь-пять минут. Все шли курить, а меня Штайн задерживал, чтобы обсудить монологи. И так получалось, что курить я не успевал, а потом понял, что этим заниматься просто некогда. Да и Гамлет не курил… — Вы купили новую квартиру на Чистых прудах, специально этот район выбрали, чтобы до родного театра близко было? — Нет, раньше в этой квартире жила моя знакомая. И когда выяснилось, что она переезжает, я решил купить эту квартиру. Я увидел это место и влюбился, я всегда влюбляюсь с первого взгляда. Что-то екает такое… — Вы живете вместе с родителями, не мешает ли это личной жизни? — Конечно, бывают конфликты. Рано или поздно у меня будет своя квартира, может быть, недалеко от этой. Пуповину, которая нас соединяет, перерезать нельзя, да и не хочу ее перерезать. Не потому, что я такой хороший мальчик-колокольчик, просто мои родители ради меня и Оксаны отказались от своей жизни. У них нет профессии, они продали свой дом в Саратове, и они только занимаются нашими «болячками». И как я могу поступить? Сказать: все, спасибо, до свидания? Нет, мы вместе навсегда. — Существует такое выражение — «папенькина дочка», «маменькин сынок». У вас есть такое разделение? — Наверное, есть. Когда Оксанка уехала учиться в Питер, папа поехал туда, чтобы ее поддерживать, устроился на работу. Когда я учился в Москве и сильно заболел, приехала мама… — Кто ваши родители по профессии? — Мама работает в «Табакерке», она первой встречает наших зрителей — билетики на входе проверяет. Папа — шофер. Он у нас все может, у него золотые руки. — Вам это не передалось? — Все вам расскажи. Нет, не передалось. И машину я пока не вожу. — Времени нет учиться? — Нет, да и лень. Надо бы заняться. Права подарили. Но я хочу сам научиться, честно. — Гонорар профукать можете? — Родители не дают. Каждый раз мечтаю профукать! — А вы с мамой советуетесь, например, сниматься в этой картине или не сниматься? — Решаю всегда я сам. Просто иногда даю ей сценарий, потому что она очень непосредственно реагирует и я доверяю ее природному чутью. — А она вас до сих пор пытается воспитывать? — А как же! У меня была серьезная проблема. Мне казалось, что родители в какой-то момент перестали меня понимать и что они не растут вместе со мной, не въезжают в мои проблемы. Я ужасно мучился и стал их перевоспитывать. Но это бесполезно. Их надо любить такими, какие они есть. А все претензии оставлять самому себе. — Ваша мама рассказывала мне о том, как она выносила чай на лестницу вашим поклонницам, разговаривала с ними. К девушкам, которые проявляют к вам интерес, она относится хорошо, а как она относится к девушкам, к которым проявляете интерес вы? — Серьезно. Это флюоро-графия, я вам доложу. Она очень гостеприимная. Но если ей что-то не понравится, это тяжелый случай. Правда, ее природная интуиция никогда ее не подводит. Но я всегда старался не быть маменькиным сынком, и даже если она права, я поступаю по-своему. — А роль из-за романа можете упустить? — Из-за романа я профукал роль Чонкина. Никита Сергеевич Михалков и Олег Павлович Табаков посоветовали режиссеру фильма Иржи Менцелю взять на эту роль меня. А у меня в это время был красивый роман, я не ходил, а летал и думал: как хорошо все складывается. И когда пришел на пробы, то просто взгляд с трудом фокусировал. Но не от перепоя, а просто перед этим не спал ночь. — Роль упустили, а роман-то продолжился? — Нет, завял. — А вы красиво ухаживали? — Очень неумело. Скорее ошалело, а не красиво. — Вам трудно было назначить свидание в первый раз? — Назначить было нетрудно, только толку от этого было мало. Как сейчас помню, в двадцатиградусный мороз я ждал у станции метро «Аэропорт» на улице. Бегал греться в телефонную будку, где не было одного стекла. Я ждал с десяти вечера до трех часов ночи. Стоял с букетом, который к ночи превратился во что-то странное. А я все стоял, на лбу у меня уже было просто написано: «И-ДИ-ОТ». Понимал уже, что никто не придет, но ждал. Запомнил это свидание на всю жизнь. — А сейчас способны вот так кого-нибудь прождать? — А кто знает? Не знаю, не могу сказать. — А какими качествами должен обладать человек, которого бы вы хотели видеть рядом с собой? — Она должна меня понимать. Трудно сказать, когда встретится такая девушка. Все может случиться совершенно спонтанно. Это не прогнозируется. Екнуло что-то такое и думаешь: твое это или нет? Но екает постоянно. — Так вы влюбчивый? — А как же! — Какой вы представляете свою семью. Рэйф Файнс говорил, что хочет большую семью, а детей не хочет… — Я к семье отношусь очень серьезно. Ведь у меня есть пример перед глазами — моя семья. Сейчас нет почвы для создания семьи. Квартира нужна… Может, я не прав… Но тогда нужно было жениться в восемнадцать лет, когда плевать на все и с милой рай в шалаше… Но случилось по-другому, значит, так надо. — Как складывается ваш распорядок дня, на чьих плечах лежит весь быт? — Я дома бываю месяца три в году. Я гость дома. Мама уже достает фотокарточку, чтобы вспомнить, как я выгляжу. Все на себя берут мои близкие. Иногда возьму пылесос, но что-то меня отвлечет, я все брошу, потом вспоминаю: о-о-х! недоделал! А все уже сделано… — Женя, раньше вы часто рассказывали огромное количество смешных и нелепых историй. А сейчас курьезы и нелепости имеют место? — Был курьез. Решил недавно проехать в троллейбусе одну остановку. Захожу в троллейбус, билета нет — и вдруг контролеры. Увидев меня, один из них как закричит: «Сла-а-а-в! Миронов попался! Что ж вы без билета! Не стыдно?» С одной стороны, смешно, с другой — все обернулись и смотрят. Я чуть не провалился. Мы вышли на следующей остановке, они взяли у меня автограф и штраф! — Раньше вы с Машковым были не разлей вода — вместе учились, жили в общаге, играли в спектаклях, вас непроизвольно всегда сравнивали друг с другом, и казалось, что вы соперничаете. Было такое? — Мы с ним как два клоуна — белый и рыжий. Как они могут соперничать? Только шутя и придуриваясь. Да, я не пошел в секс-символы, хотя звали. И не раз, особенно после фильма «Анкор, еще анкор!», предлагали кучу сценариев, где надо было чуть подкачать грудь и торсом заняться. Но мне это быстро надоело. — Не жалеете, что у вас совсем нет свободного времени? — Нет. Я люблю свою профессию, потому что очень любопытный.
