Была у моей матери подруга Надя, такая мелкая сухонькая старушонка. На самом-то деле ее по паспорту звали Надежда Федоровна, но в силу малого роста и тщедушности, а еще в силу косноязычия и некой умственной нестандартности, в деревне таких-то не забижали, все в деревне называли добродушно и ласково — Надя немощная.
Был у нее талант — гадать она умела: и по руке, и по чаю-кофию, и по картам, по чему хочешь гадала. И всем угадывала, кто когда, например, помрет или кто когда и за скольких мужей замуж выйдет. Вот моей матери, например, нагадала, что помрет она в сорок лет с половиною. Матери как раз тогда тридцать девять было. Так она, как Надя ей сказала про смерть, так сразу помирать и засобиралась, даже халат стеганый китайский с кружевами купила поднебесного цвета, говорила: «Хоть перед смертью в таком роскошном халате похожу, а то как-то недосуг было раньше-то». Отец как такую красоту увидел на ней, так чуть в ступор и впал. Надино гадание, к счастью, не исполнилось, и матушка моя собралась к Наде права качать — почто, мол, людей обманывает. Собралась, да не дошла, замешкалась — ведь Рождество на носу было. Надо было опару ставить, тесто месить, гостинцы готовить. Она хоть и неверующей была, но все Божьи праздники чтила. И тут случилось несчастье: соседка прибежала и доложила, что у Нади дом сгорел. Не дотла, конечно, но жить там уже нельзя. Мать, конечно, Наде ее неправильное гадание простила, а потому как работала она в сельсовете, то побежала срочно к председателю просить, чтобы Надю куда-нибудь на житье пристроить. Деревня уже тогда вымирать начала, и стояло несколько пустых безродных, но еще крепких домов — только печь натопи и живи. Председатель Константин, конечно же, согласился убогой помочь, потому как не только незлобивый человек была Надя, но еще и полезный: чуть что куда отправить с курьером — Надя всегда пожалуйста, и бескорыстно. Детей нянчила, если что… И вот пошли мы Надю переселять, помогать вещички, какие остались от пожара, собирать. Ну вот собираем, а Надя все санки ищет. Ищет-ищет и не находит. Села на завалинку прямо на снег и чуть не плачет — санки сгорели или кто украл под шумок. А мать говорит: «Надя, зачем тебе маленькие санки? Председатель Константин распорядился тебе подводу дать, сейчас приедет Мишка-конюх…» А Надя причитает: «Дура ты, Линка. Что мне твоя подвода? Мне санки нужны — дедушку везти. Как я в Рожество-то без Прохорыча?» Мать решила, что Надя совсем умом тронулась: какой еще Прохорыч, когда Надя почитай уж лет сорок одна-одинешенька жила? Слово да дело, чтоб Надю утешить, послала меня мать домой за салазками. Пока я за санками ходила, в подводу уж Надин немудрящий скарб погрузили, ждали только, когда мы все рядом устроимся — надо же с ней было ехать и помочь ей устроиться на новом месте. Надя на прощанье обошла пожарище, перекрестила дверные останки, а потом взяла старый-престарый лапоть — и где она его выкопала? — и крепко-крепко прикрутила бечевкой его к салазкам, а салазки — к подводе, а потом радостным голосом таким как крикнет: «Ну, дедушка Прохорыч, поехали на новое жительство!» Уселась на подводу и велела Мишке-конюху ехать. Мы подивились такому Надиному поведению, не удержались и спросили, кого это она в лапоть посадила. — Как кого? — удивилась в свою очередь Надя. — Дак дедушку домового, Прохорыч он. Без него разве можно в новый дом въезжать? А уж Рождество справлять без домового — совсем беда». В новое свое жилье Надя сначала «дедушку» бережно внесла, приговаривая: «Вот тебе, Прохорыч, новый дом, новый шесток! Посиди пока за печкой, а я растоплю печь — погреешься. Чайком-угощеньем тебя в Сочельник порадую». Как раз Сочельник и был: мы ведь до самого вечера провозились у Нади, мыли, скребли, печку топили, самовар ставили. Раз такое дело случилось, сели у Нади и чай пить, пироги кушать — мать догадалась пирогов с собой прихватить, не забыла и бутылку наливочки смородиновой. Хорошо уселись. А Надя самую красивую чашку и самый вкусный кусок пирога Прохорычу поставила на шесток и велела всем с ним чокнуться. Вот так Рождество и справили с Прохорычем.
