В последнее время Динка стала чувствовать себя совсем по-другому. Какая-то тревога подчас овладевала ею, но скоро проходила. То сон нападал, то, наоборот, ей хотелось бегать, прыгать, и она никак не могла сомкнуть глаз ни на минуту. Даже днем.
А тут она почувствовала какую-то истому во всем теле, какой-то позыв, ранее неизвестный и небывалый. Вот уже третий день начисто пропал аппетит. Охладела она и к своему любимому хозяину. Мало того, вчера даже огрызнулась на него. Динка, правда, заметила, что Иван Ильич, ее хозяин, как-то странно усмехнулся в свою бороду и произнес совсем непонятное для нее: «Ну-ну. Понятно, понятно. Не ты первая, не ты последняя. Пора пришла, матушка. Пора пришла, видно». Иван Ильич и Динка были верными друзьями. Уважали друг друга. Динка готова была в любую минуту идти за хозяином куда угодно, что всегда и делала, когда он ей разрешал или звал. Надо оговориться, что Динка — это лисенок. Иван Ильич привязался к лисенку так, что даже позволял ей ходить в лес по грибы и ягоды. Динка ни на шаг не отставала от своего хозяина, а о побеге даже и не помышляла. Ела из одной черепени с собакой Мухой, которая вскормила ее своим молоком. За обедом всегда занимала место под столом у ног хозяина и ждала от него угощения. Никогда не нахальничала, не выпрашивала еду, а терпеливо ждала и только изредка терлась о ногу хозяина. С кошками и собаками Динка не только уживалась, но даже подружилась с Мухиным сыном, щенком Кузей. Приходилось Ивану Ильичу в ответ на их обоюдную просьбу сажать Динку в собачий вольер. Муха благосклонно и миролюбиво смотрела на их возню. Кузя был крупнее Динки и сильнее. Зато Динка превосходила Кузю в ловкости, быстроте и лукавстве. Оба в случае ссоры прибегали к защите Мухи, которая беззлобно урчала и никого не наказывала трепкой. Ну а во время их игры был дым коромыслом. От соседских ребятишек отбоя не было — всем хотелось не только посмотреть, но и потрогать живого лисенка. Иван Ильич строго-настрого запретил ребятишкам давать Динке что-нибудь съестное — перекормили бы ее в два счета. Но погладить давал, соблюдая предосторожность. На зиму Динку поселили на светлом чердаке теплого хлева. В первые месяцы осени она нарядилась в пышную шубу. Особой ее гордостью стал пушистый хвост, которым она и укрывалась, и ложилась на него своей острой мордашкой. «Да-а. Подрастает, шельма. Что делать-то с ней теперь? — гадал Иван Ильич. — Надо, наверное, выпустить, пусть на воле живет». И он выпустил Динку на ночь. Что тут было по деревне! Сплошной, взахлеб собачий лай! Вся деревня не спала. «Нет, так дело не пойдет. Неприятностей не оберешься от соседей. Пристрелят еще неповинную», — думалось ему. Некоторые из мужичков догадывались о причине переполоха, а таких попыток было три, и стали косо посматривать на Ивана Ильича. Каждую свою ночную прогулку Динка завершала возвращением к родному дому. Приходилось Ивану Ильичу ночью вставать с постели и пропускать ее в избу. Хозяйка ворчала, недовольная лишним беспокойством. Вот и пришлось ему определить Динку «на постоянное место жительства». Иван Ильич был спокоен за Динку, как-никак он был все же охотником и разбирался в звериных и птичьих повадках. Он исподволь наблюдал за мучениями Динки и ждал, когда наступит неотвратимое. «Да-а. Природу-матушку не обманешь. Она свое всегда возьмет. Вот ты, Динушка, и стала взрослой», — рассуждал Иван Ильич. Очень хотелось ему посмотреть на возмутителя Динкиного спокойствия. Из слухового окна своего дома он в лунную ночь наконец-то увидел красавца-лисовина. «Ой, хорош зять. Ой, красавец…» — прошептал про себя Иван Ильич. В первую минуту его охватила ревность к этому щеголю и мелькнула мысль о ружье, но тут же он ее отогнал, ругая себя. Утром он рассмотрел на свежем снегу крупные лисьи следы вокруг хлева и лежку под решетчатым окном Динкиного жилья. На другую ночь повторилось то же самое. А на третью «зять» пришел с вечера, не обращая внимания на заливистый лай Мухи и Кузи. Иван Ильич хотел было взять Динку и выпустить. Но не тут-то было: Динка злобно оскалилась и чуть не схватила зубами за руку. Наутро Иван Ильич Динку на чердаке хлева не нашел. Зато увидел в крыше отверстие и пару лисьих следов, уходящих к ближайшему лесу. «Дай-то Бог тебе, Динушка, счастья. Не поминай меня, старого, лихом. Да-а, природа берет свое… Любовь…» — шептал Иван Ильич.
