Ярким июньским днем я оказалась на одной из центральных переславских улиц, пропахших сиренью, исчерченных причудливым рисунком из света и теней, в которых сплелись солнечные лучи, пробивающиеся сквозь молодую сочную листву. Но мне было не до летних красот. Я тщетно пыталась разыскать дом, номер которого был указан на конверте. В конверте лежало письмо.
Двенадцатилетняя девочка написала его президенту страны. На конверте черным по белому так и значилось: «Москва. Кремль. В.В. Путину». И в отведенной графе ее обратный адрес, по которому я ее и разыскивала, но никак не могла найти. Вот он, дом, номер которого совпадает с нужным мне, — добротный коттедж с глухим забором, над которым возвышается лишь второй этаж. Что там во дворе — не разглядеть: заперты калитка и ворота, внушительные, под стать забору. По обе стороны вплотную стоят другие строения с полагающимися им порядковыми номерами. А дома, номер которого отличается от найденного только приписанной к нему буквой «А», нет как нет. Так и не разрешив загадку, я обратилась за помощью к ребятам, весело галдящим во дворе расположившейся неподалеку школы. Шустрый пацан провел меня по узенькой тропинке, уходящей в глубь квартала к неказистому зданию: ну в аккурат на задворках своего шикарного однофамильца. Но этот, с буквой «А» после номера, откровенно напоминал барак, каковым при более близком знакомстве и оказался. Девочку, которую я искала, мой сопровождающий не знал и, естественно, ничего рассказать о ней не мог. И я пошла искать ее, Юлю.… Юлькина просьба совсем непритязательна. Ей страстно хотелось ко дню рождения, дату которого она бесхитростно указала в своем послании, получить в подарок телевизор. Но вместо телевизора прибыла я, что изрядно разочаровало и ее, и оказавшегося дома в момент моего появления Юлькиного отца. Матери дома не было, мы познакомились позже. Убогая комнатенка чуть более 10 квадратных метров. Таких в этом общежитии — 18. Один туалет на всех, ни кухни, ни самого захудалого чулана или сарайчика. Вся нехитрая кухонная утварь — под кроватью, современный комфорт ограничивается электроплиткой, угнездившейся на единственном табурете, да потемневшим от времени крошечным холодильником. Впрочем, телевизор тоже присутствует, и даже цветной. Только разглядеть в нем мало что можно. Но она смотрит, не отрываясь, смотрит все, что показывают. Это единственное ее страстное и всепоглощающее увлечение, перерастающее в обожание, когда в эфире «Фабрика звезд», «Поле чудес» и тому подобные, вполне заменяющие этой современной Золушке волшебную палочку доброй Феи. Внешне она выглядит вполне благополучно: рослая, крепенькая, не то что хрупкая героиня сказки. Симпатичная. Открытое лицо с чуть вздернутым носиком, пышная белокурая коса. И глаза голубые-голубые, совсем как у мамы. Только у Юли они всегда готовы к веселым детским смешинкам, а у мамы во время нашего недолгого разговора то и дело наполнялись слезами. Да, была когда-то молодость, были мечты, любовь, веселая свадьба, рождение сына-первенца. Потом день за днем, год за годом все это ушло неведомо куда, растворилось в неустроенном быте, ссорах с вечно пьяным мужем, который в конце концов потерял даже неквалифицированную работу грузчика. Сама она без малого двадцать лет трудилась на знаменитой на весь мир вышивальной фабрике «Новый мир». Ждала, как самого великого чуда, получения отдельной квартиры, в очереди на которую простояла все эти годы. Наконец заветный миг настал — пришел ее черед. И в этот самый миг все ее планы и мечты рухнули. Оказалось, что по новым законам квартиру ей надо выкупать. Где было взять пять миллионов? — Неси хоть задаток — половину суммы. Остальное будут вычитать постепенно, из зарплаты, — предложили ей в профкоме. Но и половину ей не удалось наскрести, как она ни металась. Так и остались они вчетвером в своей убогой каморке, где и ступить-то было некуда. Немудрено, что подросший сын большую часть времени проводил с друзьями вне дома. Что это были за друзья, легко догадаться по тому факту, что в один не самый прекрасный день он оказался на скамье подсудимых, а потом и в тюремной камере. Срок за участие в групповой драке ему дали немалый — девять лет. Мать считает, что такая суровость — из-за собственной его глупости: взял всю вину на себя. — Вот и сидит теперь, — обреченно вздыхает она, и глаза снова наполняются влагой. Я готова ей посочувствовать, но вольно или невольно задумываюсь: а что будет, когда он вернется домой, как станут они жить на площади, где и одному тесно. Так и не получив долгожданной квартиры, женщина ушла с фабрики, устроилась дворником в МП ЖКХ на зарплату в полторы тысячи. От мужа помощи никакой — одни огорчения. Она так и говорит, не смущаясь его присутствием. — Как, а рыба?! Не зря же я на рыбалку езжу! — оправдывается этот крепкий с виду мужик лет пятидесяти и указывает на стоящий у стены велосипед. Дворником пошла она еще и потому, что так больше времени оставалось на дочку-первоклассницу. Но несмотря на все ее попытки помочь, Юля занималась очень слабо. — Вроде неглупая, — рассуждает мать, — а то вдруг раз — и словно за-клинивает у нее в голове, ничего не добьешься. И еще этот коррекционный класс, куда ее перевели… Юлю перевод в класс, где занимаются самые слабые ученики, не слишком огорчил. Как и то, что по всем основным предметам у нее здесь дохлые троечки. — Но есть и пятерки, — торопится она объяснить ситуацию. — По музыке, физкультуре, рисованию, ОБЖ. — А как с математикой, русским? — спрашиваю, хотя ответ очевиден — передо мной пресловутое письмо, аккуратно написанное ее рукой, но с таким количеством ошибок, что просто оторопь берет. — А читать ты любишь? — Люблю, — неуверенно сочиняет она и даже приблизительно не может вспомнить, о чем та книга, которая в последний раз побывала у нее в руках. — Так они же в школе читают, — приходит на помощь папа и добавляет: — Зато она на рыбалку со мной ходит, бабушке больной помогает… Это правда. Да и живет Юлька больше у бабушки, в другом конце города. В том же микрорайоне и школу посещает, там и все ее подружки живут. И только там возможно вымыть ее длинную косу. Одна беда — телевизор у бабушки старенький, маленький, черно-белый. А на новый денег нет. Так и живет эта девочка. Она, как любили говаривать в прежние комсомольско-пионерские времена, на пороге взрослости. Вот только продолжить красивую фразу, что, мол, перед ней открыты все пути-дороги не получается, потому что перед ней они как раз закрыты. И, быть может, именно поэтому она не задумывается о будущем, о том, кем станет, будет ли учиться дальше или пойдет работать и кем. Я смотрю на нее, на измотанную заботами мать, на торопящегося на рыбалку отца, и укорить их в отсутствии высокой мечты никак не могу. Хуже того, отчетливо сознаю, что таких семей и таких Юлек тысячи, десятки, а может, и сотни тысяч. Ничего им не светит, и никому, по сути, дела до них нет. Пусть вертятся, как умеют, на своих задворках. Чего им ждать? Помощи, сострадания, понимания к себе? Подачек, благодеяний? И от кого? Может быть, от благополучных соседей, живущих за высоким забором в двух десятках шагов от них? — Почему же хоть квартиру у президента не попросили? — брякаю неожиданно для самой себя, чувствуя полную свою беспомощность. — А чем наша плоха? — встревает в разговор папаня. — Над головой не каплет. Другие и похуже живут, а то и вовсе бомжуют. — И подытоживает разговор: — Не видать тебе, Юлька, нового телевизора. А мне слышится иное: — Не видать тебе, маленькая девочка, чуда и мечтать нечего. А она как-то равнодушно помаргивает светлыми своими ресницами, молчит, словно давно знает: чудес на свете не бывает.
