Господи, жизнь-то как торопится! Кажется, вчера было — первый номер новой, ни на какие другие не похожей газеты «Золотое кольцо». А вот, поди ж ты, и я, будто вчера переступившая порог редакции, уже 13 лет здесь работаю. Столько всего за плечами: встречи, события, поездки по всей области, а за ними — люди, интересные и разные, открытые и несговорчивые, обиженные и счастливые. И судьбы моих знакомых и незнакомых, не всегда до конца раскрытых героев, мелькнувших, будто за вагонным окном спешащего поезда.
Еще больше не рассказанных на страницах моей любимой газеты историй, прошедших через мою душу. Одну из них я поведаю сегодня — не потому, что она выбивается из ряда житейских историй, а потому, что окрашена какой-то особой эмоциональностью, человеческой сердечностью… Это было довольно давно, и главный герой этой истории уже совсем большой мальчик, а иные ее участники — живы ли? Я изменила их имена, чтобы не было никому обидно. К бабушке на каникулы в некрасовскую деревню Алферово привезли восьмилетнего Вовку из большого города Костромы, где он жил с мамой, ходил во второй класс и уже как пять пальцев знал свой родной двор, дорогу в школу, даже в магазин за хлебом и молоком ходил, не боясь заблудиться, вполне самостоятельно. Чего в деревне-то, где всего домов пятнадцать в два порядка, бояться? Он и не боялся. Деревенька такая уютная, на краю леса. Дома разбегаются на две стороны от небольшой березовой рощицы с тенистым прудом, в котором в летнюю пору до посинения плещется детвора, утки да гуси с гусятами. Лес за деревней тоже был нестрашный — светлый такой, осиновый да березовый. На опушках ребятня собирала голубику, по-некрасовски — гонобобель, на солнечных полянках дразнилась земляника, а большой и страшный лес был далеко и как будто не здесь, а где-то на небе. В этот лес вползала змеищей большая желтая дорога, по которой Вовка и не собирался ходить. Но однажды случилось, что деревенские мальчишки решили в лес пойти за грибами — говорили, мол, белых понаросло за полигоном и надо бы сходить. Что такое полигон, Вовка не знал. А деревенские знали, что почти при каждой воинской части такой есть, и там, недалеко от села Левашова, был… Народ за грибами туда хаживал и езживал, даже из города приезжали и богатый грибной урожай еле уносили на плечах в картофельных и бельевых плетеных корзинах. Ребята пошли, и Вовка за ними увязался, бабке своей ничего не сказал. А той, старой, и невдомек: бегает и бегает по деревне парнишка, набегается, проголодается — домой придет. Страшного ничего нет — под машину не попадет, немного тут машин ездит, редко какая закатится с большой дороги. Вот уж солнце на полдень встало. Ребята грибов понабрались, ягод напробовались, комаров покормили — пора и домой. Не сразу Вовки хватились, а хватились — начали звать мальчишку на все голоса. Испугались, рассыпались в разные стороны — они-то лес хорошо знают, не хуже, чем Вовка свой родной двор в большой Костроме, кличут-кличут по лесу, сами из сил выбились, и вроде бы завечерело, а Вовка все не находится… Поняли: надо домой бежать, старших звать на подмогу. Вовкина бабка Анна с ума чуть не сошла, узнав о пропаже. Весь народ собрала. В лес пошли почти все мужики, кто в это время дома оказался, фонари взяли, потому что дело уж к вечеру шло, и если в деревне еще светло было, то в лесу, как солнце закатится, — глаз выколи. Женщины тоже пошли. Белые платки повязали, чтобы видно было в лесу белое. Пошли в сторону Черной заводи, потому что пастух говорил, будто там мальчишку видел, но не придал значения — мало ли мальчишек по лесу шатается. Искали до звезд. В воинскую часть сходили — может, к солдатам прибился мальчонка? Ничуть не бывало… Утром, как солнце встало, опять рассыпалась деревня по лесу. А лес только возле деревни прозрачный и низкорослый, дальше-то — синь, чащоба, с болотами и старицами, заросшими камышом и ивняком. Чуть не до Костромы тянется, прерываясь и возникая вновь высокой неприступной стеной. Догадались в районную милицию позвонить и лесникам, застрекотал над лесом вертолет. К полудню к алферовским присоединились и климовские, и пироговские. Тетка Маня Федорова каркала: — Как зайдет на Чертову лапу — не найти, пропадет дитя. Там леший меня как-то целый день кругами водил. А от дурмана голова инда котел была, два дня гудела… Чертова лапа — большая болотина, заросшая осокой и багульником, который местные дурман-травой зовут. Место красоты невиданной — сквозь осоку, будто вышитые, просвечивают и желтые, и розовые, и лиловые звезды кашки, колокольчика-синюхи… И ширь, ширь, обрамленная густым лесом. Хочется побежать в этот простор, забыться в этой высокой траве и всевозможных цветах. Но нет — опасно. Обманчивое место: на полметра углубишься в эти заросли — и пропадешь, потому что вдруг неизвестно откуда поднимется до щиколоток вода, протечет сквозь траву, одну ногу вытащишь, а другая по колено провалилась сквозь зыбкую кочку… Деревенские по краям болото окашивали, да вглубь не ходили: знали, что затянет. Разве что сухое лето выдастся, подсушит воду, но все равно жутко, да и травы там грубые, стоялые, некошеные. Ясно, что место только для черта годится. Тетку Маню ругали: — Почто, старая, каркаешь? Что мальчишке делать на Чертовой лапе? Они же к полигону пошли — совсем в другую сторону! Марья же свое упрямо твердила: — Черт знает, куда вести, чтоб человека с толку сбить… Начали бояться даже волков, которых, по словам стариков, в этих краях с войны не видывали. Лесника спрашивали. — Нет, — отвечал лесник Василий Александрович. — Три года назад забрела семья из сусанинских лесов — волчица с молодняком, да видно стрельбы с полигона напугалась — ушла. Лоси шастают — это да, лису можно встретить, зайца… Змеи — вот да. Гадюк много нынче. Бабка Анна заголосила: — Ой, пропадет внучок! Уж и не жив, поди…… Вовку нашла большая тетка Пименова из Новодашкова на пятый день. Козе она косила сено как раз у края Чертовой лапы. Забежала по делу под куст, только присела и вдруг услышала: кто-то тоненько так стонет. Чуть не села прямо на месте — черта испугалась. Но любопытная баба не ушла, а стала куст осматривать. Вовка лежал под кустом, свернувшись калачиком и почти не двигался, почти не дышал, только тихо постанывал — отощал за четыре дня, усталость и свалила его под куст, не мог дальше идти ребенок. Пименова хоть и стара уж была, но со всей прытью побежала к деревне, подхватив ослабевшее Вовкино тельце на руки. Тут уж все обрадовались, ой как обрадовались! Ведь надо же — жив! Скорее из Некрасовского врачей вызвали, в машину Вовку положили да срочно — в райцентр, в больницу. Сильное истощение было у парня. Еще бы, столько времени не пивши, не евши. Сам-то Вовка и не понял, что его выручили из лесного плена, потому что был в полуобморочном состоянии, но это оказалось ничего, не страшно — подняли Вовку на ноги за три недели, уколов понаделали всяких нужных, откормили — сначала понемножку, потом уж по-настоящему, от души. Вся деревня в больнице Вовку навещала, приносили кто молочка парного, кто ватрушки, кто варенья — да мало ли у деревенских в запасе всяких угощений! А уж рады-радехоньки были все… Сам Вовка ничего не рассказывал. Только сказал, что белку видел с пушистым хвостом — такую, как на картинке в книжке. И по маме скучал…
