Эта удивительная история произошла в середине 60-х как раз под Старый Новый год, почти что в полночь. Хоть и был в стране расцвет социализма и воинствующего атеизма, но русская деревня все еще хранила в себе чудеса и народные поверья, известные с незапамятных времен. А самое главное, не переводились в ней «штатные» колдуны и ведьмы.
Была и в нашей деревне одна такая ведьма Марена Гусариха. Говорили, ее дед в гусарах служил — отсюда и прозвище прилепилось. Народ к Марене привык и почти не боялся, но на всякий случай с ней никто не связывался, а то мало ли что… Потому что рассказывали всякое про нее. Например, будто бы однажды Варька Петрова не дала ведьме банку молока — пожалела, так она у нее корову извела. Заболела буренка, перестала доиться. А когда корову зарезали и стали хлев чистить, то нашли там узелок со всякой нечистью — были в нем и иголки, и спутанные волосы, и какие-то лоскутки, и даже мышиный хвост. Разве это не колдовские проделки? Еще какие колдовские. Вообще-то в то, что Марена ведьмой была, верили одни старики, молодые-то не очень верили, но однажды пришлось поверить… Жила Марена с единственной дочкой Нонкой на краю деревни и дружбу особенно ни с кем не водила, не сидела на лавочках вместе с другими тетками, не судачила у колодца — нальет молча воды и уйдет. А когда ее девчонка Нонка в тело вошла, то Гусариха и вовсе перестала к колодцу ходить — дочку посылала. Вскоре и к Нонке, словно по наследству, прилипло мамашкино прозвище — Гусариха. Нонка в отличие от матери была девка статная, лицом красивая, глаза огромные, не просто зеленые, а с какой-то желтоватой искоркой — как у настоящей ведьмы. В деревне всегда с опаской и настороженностью относились ко всему, что было не как у всех. Но и подшутить над такими втихаря были не прочь. Особенно молодежь. На Святки молодые парни и девки собирались стайками, придумывали какую-нибудь забаву, иногда и не безобидную. Особенно любили «хрипеть» под окнами поздним часом, когда половина добрых людей спать собиралась, а иные уже десятый сон видели. Например, как-то к старушке Дуне, немножко блаженненькой, забрались на крышу и закрыли печную трубу стеклышком. Затопила Дуня с утра печку, а весь дым — в избу. Бегает Дуня вокруг избы, руками машет, ахает, понять ничего не может, пока сосед Ванька Егоров не догадался, что ребята вечером напроказили. А что бы ему не догадаться? Сам давно ли в молодых компаниях такие же проказы творил? Только женившись, утихомирился… Залез Ванька на крышу, стекло с трубы убрал, и закурился нормально дым над Дуниной избушкой. А то к оконному стеклу пуговицу или картошину на суровую нитку прицепят, сами спрячутся за сугробом — и давай дергать за нитку. Пуговица по стеклу — блям-блям, картошина — бум-бум! Выглянет хозяин или хозяйка из окна — никого, а блямканье да бумканье продолжается. А в тот раз собрались парни с девками «хрипеть» к Марене. Привязали, как положено, к окну картошину, спрятались за стожком сена. Стожок-то близко к Марениному крыльцу притулился. Надо сказать, ночь была особенная, настоящая святочная — мороз под ногами хрустит, как свежий капустный лист, луна во всю веселится — аж снег искрится. Вот раз дернули нитку парни, второй… Вдруг дверь из избы распахнулась, и в проеме обозначилось что-то невообразимое, совсем потустороннее: на пороге стояла Нонка, вся в чем-то розовом, в клубах белого пара. От света лампы, идущего из глубины избы, она казалась какой-то прозрачной, чуть ли не призрачной и как будто голой. И кудри, рассыпанные по груди и плечам, сияли неземным блеском и как бы тонули в клубах морозного пара. Темным светом горели Нонкины глаза, и улыбка, высветившая белоснежные зубы, всем показалась зловещей. — Ведьма! — кто-то за стожком выдохнул с ужасом, и все бросились врассыпную. Только красивый парень Колька Темин почему-то, наверное от страха, побежал не в сторону, а к крыльцу, где стояла призрачная Нонка. Едва отбежав, оглянулись ребята на колдовскую дверь: темнота, тишина, ни Кольки, ни Нонки. Как и не было… Крадучись, обошли избу. Нет Кольки — как сгинул. А кричать боятся. — Неужели сожрала его? — всхлипнула тощая девчонка Валька. И замолчала, не услышав ответа. Так и разошлись с обомлевшими от страха сердцами. На другой день никто глаз на улицу не показывал: наверное, ждали, что Колька Темин сам объявится. А он не объявился. Ни через неделю, ни через месяц не объявился. Только через год с лишним вся правда выяснилась. Колька с Нонкой, как оказалось, давно шуры-муры разводили, и вышла Нонка на стук, потому что каждый вечер поджидала своего красавчика. В ту полночь никто и не понял, что Колька исчез ни где-нибудь, а в ее, Нонкиных, жарких объятиях. Наутро же ни свет ни заря, как меж ними раньше было договорено, укатили оба в город, там расписались и стали жить-поживать, деток наживать. Новость эта потрясла деревню до глубины ее наивной души, когда Колька с Нонкой под крендель и с пищащими детскими саночками в родные края погостить заявились. Бабы у колодца так раскудахтались, разглядывая розовощекого зелено-глазого малыша, что и мужики не выдержали — из избенок повылезали. А когда Марена павой навстречу молодым вышла, все расступились, заулыбались: — С прибавлением тебя, Марья Семеновна!
