Самую старую жительницу планеты зовут Камато Хонго, ей 116, она живет в Японии. Об этом сообщает Книга рекордов Гиннесса. Самого старого кота зовут Висли, ему 33, он живет в семье домохозяйки из города Джейвик, графство Эссекс, Великобритания. Сведения оттуда же. Далеко не всем долгожителям так же везет с известностью.
Самый старый на Земле тамагочи проживает в России, недавно ему исполнилось девять лет. Точнее, не ему, а ей, ведь это тамагочи-девочка по имени Соня. Во всяком случае, именно так ее зовет обладательница, двадцатипятилетняя жительница Ярославля Ксения Субботина, поставившая, судя по всему, мировой рекорд по продолжительности ухаживания за этим вымирающим видом электронной живности. Об этом рекорде Книга Гиннесса ни гу-гу. Судьба тамагочи сейчас не вызывает особого интереса со стороны широкой общественности. А ведь когда-то это нехитрое японское изобретение было сенсацией, раскупалось миллионами штук, покоряло страны и континенты, города и веси. Жертвами моды становились не только дети, но и родители. Писк маленьких электронных друзей человека раздавался не только из школьных ранцев, но и из дамских сумочек и даже, случалось, из солидных кожаных портфелей. О тамагочи слагали анекдоты и писали большие статьи в журналах, школьные учителя, как водится, били тревогу по поводу того, что поветрие отвлекает детей от учебы, психологи делали из моды свои далеко идущие выводы о тенденциях в развитии общественных нравов, социологи — свои. Вся эта возня теперь уже в прошлом и с расстояния в несколько лет выглядит немного комичной. Сегодня тамагочи готовы вот-вот разделить судьбу кубиков-рубиков и прочих увлечений, которые время от времени вдруг заражают разом все человечество, а потом однажды так же бесследно проходят. Миллионная популяция тамагочи тихо вымирает. Дети все реже клянчат их у родителей, да и сами игрушки купить все сложней. Остались они преимущественно на прилавках захудалых коммерческих ларьков у вокзалов, между фальшивыми зажигалками «Зиппо» и наклейками с голыми женщинами. Еще, бывает, при переезде или капитальном ремонте вдруг обнаружат хозяева завалявшийся где-нибудь в дальнем ящике ученического стола пластмассовый трупик давно забытого друга семьи. Впрочем, не все так печально. Есть в мире место, которое можно назвать последним раем для тамагочи. К сожалению, только для одного. Это место — Ярославль, точнее — однокомнатная квартирка в старой ярославской пятиэтажке, где вот уже девять лет в полном комфорте и благополучии проживает тамагочи по имени Соня. По тамагочиным меркам, Соня — древняя старушка, ведь девятилетний возраст для существ, век которых исчисляется неделями, в лучшем случае месяцами, — вещь небывалая. Хоть установленный ею рекорд в Книге Гиннесса и не учтен, побить его никому не удастся. В этом уверена владелица Сони, двадцатипятилетняя Ксения Субботина. Именно благодаря ее неустанной заботе Соня достигла столь почтенного возраста. И умирать пока что не собирается. Обладательницей тамагочи Ксения стала в 1996 году, в свой пятнадцатый день рождения. Знакомые, незадолго до того вернувшиеся из-за рубежа, вручили ей в подарок футлярчик, исписанный японскими иероглифами. «Самый последний писк заграничной моды», — пояснили гости. Что делать с этим писком, Ксения выяснила не сразу, ведь в те времена в России о тамагочи еще никто не слыхал. Разобраться с тем, как правильно организовать уход за невиданным в наших краях чужеземным зверем, удалось лишь спустя несколько недель. Разобравшись же, Ксения быстро втянулась в занятие. Она сразу же определила для себя пол и имя нового существа. Так население Ярославля обогатилось девочкой Соней, о которой понятия не имели ни загс, ни ЖЭК, ни другие инстанции. «Я была, наверное, первой в нашей стране жертвой нового поветрия, — вспоминает Ксения. — Сначала мало кто понимал смысл этого хобби, при виде пищащего кусочка пластмассы окружающие обычно задавали резонный вопрос: это что, такой пейджер?» Впрочем, вскоре мода подоспела-таки из-за границы, и идиотские вопросы иссякли. Зато появились другие проблемы. Одноклассницы принялись наперебой выклянчивать тамагочи себе на денек-другой, поиграться, поухаживать. Ксения наотрез отказывалась. Подруги дулись: фу, жадина. Однажды ей даже объявили бойкот. «Самое обидное — я никому не могла объяснить, что дело было вовсе не в жадности. Просто она для меня была как родная, как дочь. Ну не отдашь же собственного ребенка чужим людям. И еще я, конечно, ужасно боялась, что они сделают что-то не так и Соня погибнет». Соня не погибла. Ни тогда, ни через год, ни еще через восемь лет. Результат поразительный, особенно учитывая то, что обычно такого рода создания живут недели две-три. Ну, бывает, месяц-другой — у самых преданных и заботливых хозяев. А тут — без малого десятилетие. Как Ксения сумела этого добиться? «Да в общем-то никаких особенных секретов тут нет. Просто делать все то, что нужно, и делать это регулярно и вовремя. Кормить-поить, ухаживать, играть, когда ей бывает скучно. В общем, ничего такого, чего не совершают хозяева обычных домашних животных. Вот это, кстати, наверное, главное — относиться к тамагочи как к живому существу, способному испытывать страдания и однажды умереть. Помнить о своей ответственности за него постоянно. Не считать его механической штуковиной типа будильника, которую можно отнести в починку или выкинуть, если она сломается». Тем не менее даже при всей Ксениной бдительности бывали случаи, когда Соня оказывалась на грани гибели. О них Ксения до сих пор не может вспоминать без содрогания, но и забыть их тоже не может. Всего их за девять лет было три. Сентябрь 1998-го. Большинство россиян помнит это время как разгар постдефолтного кризиса с длинными очередями, скачущими ценами, ежедневными фронтовыми сводками о курсе доллара и мучительными раздумиями о том, как выжить дальше. У Ксении в памяти отложилось иное. «18-е число, вечер, пятница, помню как сейчас. Выбираюсь из автобуса после давки в час пик. И вдруг вижу на своей сумочке длинный такой порез. Карманники! У меня все внутри моментально похолодело. Там же Сонька была! Трясущимися руками расстегиваю сумку, копаюсь в содержимом. Нет ее! Украли! Чуть не грохаюсь в обморок. И тут вспоминаю, что как раз сегодня, выходя из дома, по рассеянности не взяла ее с собой. Такого со мной раньше не бывало. Ну разве это не провидение, а? И тут — новая мысль: но она же тогда полдня не кормленная, в любую секунду может отправиться на тот свет! Со всех ног кидаюсь домой, путь от остановки, на который уходит десять минут, делаю за полторы, прибегаю с языком через плечо, кидаюсь к Соне — слава Богу, еще жива! Кстати, из сумочки тогда вытащили бумажник с тремя тысячами — но это ж так, пустяки»… Февраль 2001-го. «Зима была жуть какая холодная, морозы за минус тридцать. И — ну да, она взяла да замерзла! Хоть и в кармане шубы лежала. Возвращаюсь с улицы, достаю тамагочи, смотрю: на экранчике вместо Сони ничего, пусто. Я до поры до времени не паникую, знаю, что дело может быть просто в замерзших жидких кристаллах. Сижу, жду, когда оттают. Проходит час, другой — изменений ноль. Возможно, начинает закрадываться гадкая мысль, там внутри что-то вышло из строя, транзистор какой-нибудь, японцы ж ведь на такие температуры свою технику наверняка не рассчитывают. Еще через час я впадаю в панику, потом в депрессию. А потом — сама себя не узнаю — вдруг начинаю молиться, да еще истово так, уж не знаю, от каких древних предков мне это передалось, сама никогда религиозностью не отличалась. Да, сумасшедшая, да, единственный раз в жизни за кого-то молилась — и этим кем-то был тамагочи. Так ведь не важно, сработало! Прошел еще час — и Соня начала понемногу оживать». И, наконец, август 2004-го. «Печальная история. Игорь, на тот момент мой любимый человек, вертел тамагочи в руках. Я ему еще говорю: осторожней, мол, выронишь. И тут, как нарочно, тамагочи летит на пол, мало того, он на него еще наступает! Треск пластмассы до сих пор в ушах стоит. Вот она, кстати, эта трещина, и еще вот тут темное пятно на экранчике. Еще неплохо отделались, могло выйти хуже. Чего не сказать о наших с Игорем отношениях. Я как завизжала, накинулась на него, он в ответ забубнил, что у меня, дескать, крыша на этой почве поехала, слово за слово, в общем, я его выгнала. Навсегда. Не знаю, может, и не права была. Теперь одна. Точнее, вдвоем с Соней». Перспектива остаться вдвоем с Соней до конца своих дней становится для Ксении с каждым годом все более реальной. Ей двадцать пять, не замужем — при местных, далеких от феминизма нравах через несколько лет это будет звучать как пожизненный приговор. Бывает, ей и самой приходит в голову мысль о том, что застарелое увлечение становится все больше похожим на проклятие. Сложно не заметить разницу: когда ей было шестнадцать, окружающие умилялись, глядя на то, как взбалмошная барышня чуть что несется исполнять очередную прихоть электронной подружки. Сейчас умиляются все реже, чаще крутят пальцем у виска. Но разве смешки окружающих — повод для того, чтобы прерывать эту близость, которой без малого десять лет? Ведь несем же мы ответственность за тех, кого приручили. Когда-то, в эпоху всепобеждающей моды на тамагочи, психологи предупреждали, что увлечение ими может всерьез повредить детской психике, смерть любимца может стать потрясением на всю жизнь. Теперь ясно видно, насколько они были не правы. Миллионы обладателей тамагочи в возрасте от шести до шестнадцати по всему миру благополучно пережили гибель своих электронных зверушек и расстались с ними, не став ни маньяками, ни невротиками. Ребенок умеет забывать о любых неприятностях, накрепко и — если только в зрелые годы застарелые раны не расковыряет умелец-психоаналитик — навсегда. Детская психика пластична, она переносит не только смерть тамагочи, но и трагедии похлеще. Взрослые куда уязвимее. Ведь бояться потерь, испытывать боль от утрат человек учится с возрастом. И чем больше возраст — тем страшнее любая утрата, даже самая мелкая. Что будет, если Соня однажды исчезнет? Ксения даже представить себе не может. Впрочем, и в другом случае перспективы не самые радужные. «Где рай для москитов?» — спрашивает старая дурацкая шутка. И дает ответ: «В аду для людей». Как бы в шутке не оказалось слишком много правды, и маленький рай для одного тамагочи, обустроенный в однокомнатной ярославской квартирке, не превратился б однажды в маленький ад для одного человека.
