Не хочется вспоминать свое униженное, голодное, холодное детство. Но воспоминания приходят сами по себе.
МЕНЯ ПРИНЯЛИ В ПИОНЕРЫ
В четвертом классе наш учитель-фронтовик Сергей Павлович Григорьев сказал, что мы все достойны быть принятыми в пионеры, что на будущей неделе из Петровского дома пионеров приедет старшая пионервожатая и всем нам повяжут красные галстуки. Галстуки надо было купить самим, так как школа деньгами не располагала. Дома я сказала об этом тете. Она сначала обрадовалась, а потом два раза переспросила меня:
— А точно тебе сказали про галстук?
— Да, да, конечно.
— Ну хорошо, пойду займу денег у Надежды Герасимовой и накажу с кем-нибудь галстук тебе купить. Чай, из Филимонова не одна ты будешь вступать в пионеры.
— Нет, мы всем классом.
Галстук тетя купила. Конечно же, не шелковый, а сатиновый, но когда отгладила его, то выглядел он не хуже шелкового.
Пионервожатая приехала из поселка на лошади. Автобусов тогда не было, дорог тоже. Основной транспорт — лошади. Сергей Павлович был секретарем партийной организации в колхозе «Правда» и, наверное, для такого торжественного события попросил лошадь, чтобы привезти представителя.
Нас выстроили в коридоре школы. На стуле около молодой женщины лежали наши галстуки. Сергей Павлович называл одну фамилию за другой. И вот названа моя. Я уже вышла из строя, зажав в ладони листок со словами пионерской клятвы, но женщина в галстуке переспросила:
— Как фамилия девочки?
— Мартьянова.
— Ей придется подождать — и к учителю:
— Я же вас просила все тщательно проверить. У нее мать репрессирована!
Я осталась в строю одна без галстука. Он сиротливо лежал на стуле. Представитель из Петровского района сказала: «Теперь в класс, я расскажу об обязанностях пионеров. Мартьянова может идти домой».
Школа от нашего дома была в нескольких метрах. Как я их прошла — не помню. Помню только, как тетя встретила меня на пороге избы, обняла, поцеловала в мокрые от слез щеки, прижала к себе: «Что ты, Ланушка, не плачь. Все равно ты самая лучшая. И мать твоя не враг народа, и ты не вражонок. Вот подожди, все наладится. Справедливость восторжествует».
КНИГА ПЕЧАЛИ
И снова я вспомнила, пережила все события жизни, когда читала воспоминания Розалии Федоровны Московой и слушала рассказ ее мужа Владимира Викторовича. Эти воспоминания — книга Печали. Вот только некоторые отрывки из нее:
«Может быть, о том, что я напишу, — так начинаются записи Розалии Федоровны, — вам не очень интересно, но таких людей, переживших те муки ада, которые пережило мое поколение, в живых осталось мало. Многие уехали из России, мы остались. Она как была для нас родиной, так и осталась.
Мне до боли обидно, что никто никогда не вспоминает о живых репрессированных, а именно, о нас, немцах. Мертвые уже ничего не расскажут.
Свое детство я стараюсь не вспоминать. Родилась в 1927 году, 19 декабря, в Добринке. Там была республика немцев Поволжья. Жили мы в своем доме: бабушка, дедушка, папа, мама, брат, сестра и я. Напротив нашего дома был дом брата отца. Он недавно женился. Детей у них не было. Хозяйство вели все вместе. Работали от зари до зари, и хозяйство было справное: две лошади, коровы, поросята.
Мне был пятый год, я старшая из детей. И вот однажды утром пришли нас раскулачивать. Было это в сентябре 1932 года. Забрали у нас все продукты, одежду, постели. Оставили только две подушки, матрасик и одеяло для детей. Подвода нагружалась за подводой. Мы просили у родителей кушать, но у них ничего не было. Я никогда не забуду этот ужас. Мама пошла к соседям попросить что-нибудь, но соседи боялись. Дали маме шелухи картофельной, да еще и завернули, чтобы никто не видел, чтобы не донесли. Мама с папой собирали крапиву и разную траву, чтобы нас накормить. Когда убрали поле, родители и папин брат пошли ловить сусликов на еду. За это папиного брата посадили в тюрьму, а папу с мамой отпустили. Больше мы папиного брата не видели. Или он умер в тюрьме, или его убили.
За полмесяца, что мы жили в своем доме, от голода умерла сестричка, ей было семь месяцев. Затем умерли дедушка и бабушка. Нас из дома выгнали. Меня мама с папой оставили у знакомой женщины, а сами уехали в совхоз работать. Брата (ему не было трех лет) взяли в детский садик. Женщина, у которой я жила, не выпускала меня на улицу, боялась, что на нее донесут в управление.
Работа в поле была тяжелая, еды не было, и мой папа упал в поле и умер. Маме только успел сказать: «Клара, береги детей». Папу похоронили в поле, потому что кладбища там не было. Схоронив папу, мама приехала за мной и увезла в бригаду. Наутро бригада переезжала на другой стан. Мама везла для рабочих всю кухонную утварь. Когда быки шли мимо арбузного поля, ничто не могло их удержать. Мама покалечила ногу. Ее увезли в больницу, а меня в детский дом. Там уже жил мой брат. Мы пробыли там полтора месяца, пока мама лежала в больнице. Начались новые мытарства, из детдома нас выписали. Мама стала работать, и мы при ней. А поселили нас в курятник, где были сделаны двойные нары, затем перевели в барак, где были сплошные нары. Это был кошмар. Спали вповалку все вместе, и взрослые, и дети. Заразились чесоткой, вшами. Маму взяли на работу в свинарник. Стало немного получше, ведь свиней надо кормить, и какие-то крохи перепадали нам.
Осенью я пошла в первый класс. Училась хорошо, через полгода учебы меня перевели во второй класс. По окончании его меня забрал муж двоюродной сестры, нянчить детей. Я ходила в школу и нянчилась. Мама с братом жили в совхозе, за пять лет я видела их всего один раз. Муж моей двоюродной сестры был ученым человеком, ветврачом. За год до войны он был назначен вторым секретарем райкома партии. В школе, в которой я училась со 2-го по 7-й класс, был директором мой двоюродный брат Костя. В июле 1941 года на фронт взяли Костю и второго двоюродного брата Романа. Роман погиб в первые месяцы войны.
НОВЫЕ МУКИ АДА
В августе 1941 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР N 21160 «О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья». Начались новые муки ада. При переселении нам разрешалось взять с собой продуктов не больше 12 килограммов. Из одежды на один раз переодеться. Люди плакали, терялись, не знали, за что взяться. На все это давались одни сутки. Люди выпускали скотину на улицу, в том числе и мы. Повезли нас в Сибирь. Ехали целый месяц. По дороге выносили мертвых на каждой остановке. Старики и дети умирали первыми. Ехали в товарниках, без туалетов. Тех, кто доехал живым, распределяли по колхозам. Мы попали в колхоз «Красный Пахарь». В 1942 году мне исполнилось 14 лет, и меня приняли в комсомол. Жили мы очень скудно. Хлеб выдавали на рабочего 300 граммов. После работы я собирала кусочки.
На втором военном году мужа двоюродной сестры, ветеринара по профессии, забрали в трудовую армию. Меня отправили в трудармию в октябре 1943 года. Перед моей отправкой с фронта вернулись Костя (директор школы) и муж другой двоюродной сестры (учитель). Всех советских немцев тогда убрали с фронта. Меня отправили в поселок Воркута. В дороге к нашему поезду цепляли все новые и новые вагоны. Везли нас товарником как скот. Без воды и туалетов, на нарах. Меня назначили старшей вагона. Я с четырьмя трудармейцами каждый день ходила за хлебом к начальнику эшелона. Делили по 300 граммов. Кипяток был редко.
Много людей заболело, многие умирали дорогой. В городе Молотов (теперь Пермь) я случайно нашла свою маму с братиком. Мама оставила сначала брата учительнице. Та сказала: «Если вернешься живой, то я отдам тебе сына. Если нет, он будет мне сыном». У этой женщины был один сын, он воевал. Маму забрали, а брат пришел на другой день к ней. Когда он пришел, мама не знала, что делать. Выручили женщины, спрятали мальчика в вагоне. Приехали в Воркуту 20 октября 1943 года. Нас сразу под конвоем отправили на работу. Мы с мамой умоляли оставить нас вместе, ведь мы только нашли друг друга. Но конвой силой оттащил меня, и отправили в песчаный карьер. Мне было тогда 15 с половиной лет. Маму угнали в совхоз «Заполярный»…
Один раз вечером пришли двое в военной форме и отобрали у нас комсомольские билеты, надсмехаясь, мол, немцам билеты ни к чему.
Работы было много, а еды никакой. Утром давали кипяток и кусок турнепса. У окна, где выдавали еду, бегали крысы. В бараке их было столько, что боялись заснуть. Комендантом у нас был заключенный по фамилии Муке. Он был хуже зверя, издевался над девчонками. Ему на каждую ночь приводили девчонку, на которую он покажет.
На вахте, если опоздаешь, девчонок тоже насиловали и заставляли мыть полы. Один раз я пошла за книгой в библиотеку и опоздала на десять минут. Меня поймали, всю ночь я мыла туалеты.
Было много бригад «доходяг». Несмотря на то что они падали от голода, их гнали на работу. Они умирали один за другим. Сколько раз видела, как убивали людей ни за что.
Мне повезло, пришла женщина из больницы, отбирала девчонок для санитарок. Я попала в их число. После меня послали на курсы медсестер, я их окончила на «отлично» и была назначена медсестрой в хирургию. Потом была медсестрой в стационаре. Там лежали наши парнишки: измученные, худые. Они умирали друг за дружкой. Мы ждали с нетерпением Победу как избавление от мук.
Победа пришла, но избавления не принесла. Нас перевели на спецпоселение до февраля 1956 года как граждан немецкой национальности. Мы отмечались каждый месяц. Выезд был запрещен.
В конце 1947 года нас отправили в совхоз «Новый Бор». Там же работала и мама. А брат шил рукавицы и продавал их, чтобы нас прокормить. Потом брат окончил техникум и долго работал в совхозе «Новый Бор». Он имел много наград за свой труд. Давно уже нет в живых ни мамы, ни брата.
У каждого человека есть своя маленькая родина — там, где он родился, сказал первое слово, сделал первые шаги. У нас, русских немцев, отняли все. Мы даже не имеем возможности приехать на могилы своих родных.
Порой хочется кричать: за что нам такие муки, в чем мы провинились?!»
ОТНЯЛИ ВСЕ
Наверное, этот вопрос задавал и Владимир Викторович Московой, муж Розалии Федоровны. Он воспоминаний не писал. О своей судьбе Владимир Викторович рассказывает мне. Он тоже маленьким вкусил все «прелести» несправедливых репрессий.
Владимир Московой родился в 1935 году, 18 сентября. Имел несчастье родиться. Его родителей, справных крестьян, раскулачили в 1931 году. Материнская семья — муж, жена, два брата, бабушка, дедушка и дети — жила одним большим домом. Работали не покладая рук. Работников не нанимали. С большим хозяйством справлялись сами.
Кировская область — зона рискованного земледелия. Пашни было мало, выделяли наделы на родившихся мальчиков. Состояли они из мелколесья, кустарников, болот. Сводили лес, корчевали, осушали, окультуривали. С весны до глубокой осени спали по четыре часа. Зимой нанимались в извоз, чтобы иметь «копейку» для покупки сортовых семян, продуктивного картофеля, сбруи, инвентаря. Достаток сам по себе не приходил к крестьянину никогда. Он -результат непосильного труда. Те, кто пришел их раскулачивать, предпочитали землей не заниматься.
У Московых отняли все: лошадей, коров, зерно, картофель, дом, пристройки. Перевезли в город Вятку, а оттуда по реке Северная Двина и дальше, морем, в трюме парохода доставили в город Нарьян-Мар…
Маленькая передышка перед другой дорогой. Сняли с парохода мертвых. Затем уцелевших погрузили на баржу, и поплыли бедолаги вверх по Печоре. Высадили на крутом берегу, примерно в 120 километрах от Нарьян-Мара. До наступления зимы копали землянки, чтобы было где укрыться от непогоды. Это были земли совхоза «Новый Бор». На раскулаченных и держался совхоз, чего другое, а работать они умели. На чужой земле и родился Владимир.
В 1941 году забрали всех мужчин на фронт, в том числе и отца Володи. Ему к этому времени не исполнилось еще и шести лет. Мать осталась с четырьмя детьми. От переживаний, лишений, голода она тяжело заболела. Выжила чудом. Старший сын, оставшийся за хозяина, был вынужден отдать младшую сестренку Тамару на воспитание в бездетную семью. Ей тогда было четыре месяца.
— Она нас не простила, посчитала предательством наш поступок. А разве бы мы смогли поднять кроху, оставшись без отца и с умирающей матерью, — с горечью говорит Московой. — Приемные родители вырастили ее, дали хорошее воспитание, выучили на адвоката. Она, как и Нина, живет в Сыктывкаре. В декабре были в гостях у сестры Нины. Тамара туда приходила, но не стала с нами беседовать дружески, как с родными. Столько лет прошло, ей уже 61 год, мне 72. Годы идут, надо прощать.
НАДО ПРОЩАТЬ
… Да, надо прощать. Надо учиться прощать. Это я уже себе говорю почти каждый день. Потому что те унижения, враждебное к себе отношение в детстве и юности, кличка «вражонок» вместо красивого имени Светлана не прошли даром.
Я так озлобилась на весь мир, окружавший меня, что, получив очередную «пощечину», отходила от этого человека и клялась, что, когда вырасту, я буду мстить ему. Умрет он, стану мстить его детям. Всепоглощающая любовь ко мне тети Анны Алексеевны Мартьяновой приглушила сладкое чувство мщения, постоянно жившее в моей душе.
С удовольствием могу сказать, что я никому не мстила. Никому и никогда. А вот простить?! Прощать так и не научилась. И оттого больно и горько на душе. Ведь некоторых своих обидчиков я уже опоздала простить. «Годы идут, надо прощать»…
Познакомились Розалия Федоровна и Владимир Викторович в совхозе «Новый Бор». Ссыльных немцев пригнали туда работать. Создали семью в 1959 году. К этому времени Владимир Викторович окончил ремесленное училище и сельскохозяйственный техникум. Работал механиком в совхозе. Совхоз работал на поселок, а потом на город Воркуту. Но малоплодородные почвы не давали урожая. А разрастающийся город со строящимися шахтами требовал молоко, мясо, картофель, овощи. Все это хоть и мало, но производили в совхозе.
Сельскому труду отдали Московые лучшие свои годы. В совхозе родились их дети. Затем Владимира Викторовича переводят в другое хозяйство, пригородный
совхоз. Семья переезжает жить в Воркуту. В Воркуте они понесли первую утрату, на шахте погиб их сын Геннадий. Еще раньше, в младенчестве, умерли две их дочки.
Как Московые оказались в Шурсколе? Узнали, что в самом центре России есть строящийся поселок Шурскол. Оставили квартиру и переехали сюда. Вслед за ними переехал один сын, квартиру купил на свои деньги, хотя при переселении было обещано государственное жилье. Другой сын остался жить в Воркуте. Ему с семьей просто не на что оттуда выехать.
Владимир Викторович и в Шурсколе успел наработаться. Был заместителем директора сельхозпредприятия, заведовал домом культуры. И всегда рядом с ним Розалия Федоровна. Вместе вели общественную работу, вместе пели в хоре, вместе организовывали художественную самодеятельность.
Она по-прежнему красива и в свои восемьдесят лет. Живой блеск в глазах. Какая-то присущая немецким женщинам аккуратность в одежде. И в манере общения тоже.
Он полная противоположность своей жене. Порывист, общителен. Увлечения у него чисто мужские: рыбалка, охота. Но есть у них одна любовь, одно увлечение на двоих — дом в деревне Ломы, сад, огород. Теперь живут они там по полгода, а то и больше.
В нынешнем году печальный юбилей — семьдесят лет со дня политических репрессий. Мои герои подверглись репрессиям значительно раньше. Владимир Викторович родился уже в ссылке. Розалия Федоровна с пяти лет ощутила преступную несправедливость по отношению к себе. А вся ее вина перед государством, Россией состояла в том, что она родилась на российской земле, но немкой. Дальние ее предки, со времен правления Екатерины II, по ее призыву приехали в Россию, чтобы осваивать бескрайние русские просторы, облагораживать землю, растить на ней отличные урожаи, разводить породистый скот. Во всем они преуспели.
Розалия Федоровна в своих воспоминаниях писала, что у них отняли родину. А мне кажется, они ее теперь обрели в самом центре России, маленькой деревушке Ломы.
