… Лето 1938 года выдалось очень сухим и жарким, и жителям окрестных деревень в первую очередь запомнилось именно этим, а вовсе не слухами, доходившими из больших городов о жутких событиях, связанных с внезапными арестами и последующим исчезновением людей, позволивших себе неосторожные высказывания в адрес властей или просто состоявших с ними в родстве или знакомстве.

В двадцати с небольшим километрах от Ярославля, которому совсем недавно вернули статус губернской столицы, назвав его областным центром, жизнь текла своим чередом.

Даже пресловутая коллективизация, в других регионах бескрайней коммунистической империи протекавшая с кровавыми разборками и человеческими жертвами, здесь прошла без особого драматизма, как-то буднично и почти незаметно. Деревеньки — небольшие, крестьяне — сравнительно небогатые, у которых отбирать было особенно-то и нечего.

Крестьянская семья из десяти человек, восемь из которых были несовершеннолетними детьми, не в меру зажиточной могла выглядеть только в воспаленном воображении красных комиссаров. Когда-то у родителей отца имелась собственная мясная лавка в расположенном неподалеку селе Диево-Городище, но от той благословенной поры у главы семейства остались только одни воспоминания и профессиональные навыки мясника, пропить которые ему пока не удалось при всем своем усердии в общении с «зеленым змием» во всех его проявлениях — от водки из государственной «монопольки» до мерзко пахнущего голубовато-синего денатурата. Константин Петрович вступать в колхоз категорически отказался, сказав, что и без этого способен заработать себе на жизнь. И он вовсе не пре-увеличивал — в способности правильно одним взглядом оценить вес и, соответственно, стоимость предназначенной на убой домашней живности в округе ему не было равных. Свое дело он вершил мастерски, не делая лишних движений, так, что жертва до последнего мгновения не догадывалась о собственной участи, а разделывал туши он быстро и аккуратно. За это хозяева скотины расплачивались с отцом кто деньгами, кто мясом, кто выпивкой.

Сам он всегда был сыт и доволен, домашним же что-либо перепадало крайне редко. Чтобы как-то прокормить семью, мать и старшие сестры ходили работать в совхоз в пригороде Ярославля каждый день пешком по пятнадцать километров туда и обратно.

Ефим, которому не исполнилось еще и десяти лет, был самым младшим из детей, и пока на него трудовые обязанности не распространялись. Говорить о счастливом детстве не приходилось — суровый и строгий отец, больше всего запомнившийся тем, что требовал любую взятую вещь класть на положенное ей место и наказывал за ослушание, и вечно занятая домашними хлопотами, практически неграмотная мать, знавшая содержание одной-единственной книги — Библии в пересказе священника, не могли дать ребенку нормального воспитания и образования. Вечером перед сном необходимо было обязательно прочесть молитву. Отец сам не молился, но требовать этого от детей считал своим долгом.

В тот памятный вечер, который вместе с последовавшими за ним событиями Ефим запомнил на всю жизнь, один, встав на колени в маленькой горенке, обращаясь к невидимому Богу, он шептал непонятные слова. Текст молитвы мальчик знал наизусть, но в этот раз не мог как следует сосредоточиться. Мысли его были заняты другим. Войдя в комнату, он услышал, как снаружи кто-то скребется о стекло, а подняв глаза, увидел, что это небольшая птичка вроде ласточки, и очень испугался. О том, что когда птица стучится в окно, садится на перекрест или влетает в помещение — очень нехорошая примета, Ефим слышал и раньше, но совсем недавно в соседней деревне произошел случай, подтвердивший это древнее поверье.

Недели две тому назад в комнату к дяде Амплею, приходившемуся его матери каким-то дальним родственником, влетел голубь. А спустя несколько дней сам дядя Амплей, работавший председателем колхоза и крепко поддававший, будучи в очередном запое, попросил у жены денег на опохмелку, пообещав, что выпьет последний раз и больше пить не будет. Та не поверила и денег не дала, а он с расстройства пошел на станцию Филино и бросился там под поезд. Так что не зря прилетела та птица, принесшая в их дом дурную весть. А еще Ефим слышал, что, увидев этот знак, никому нельзя о нем говорить, иначе несчастье случится с тобой самим. Если же не скажешь, то может, и пронесет. Так он и сделал, ничего не сказав ни родителям, ни сестрам про ласточку, стучавшуюся в окно, и как ни в чем не бывало пошел спать…

Утром же тревожное предзнаменование, увиденное накануне, напрочь вытеснили новые впечатления. Ефим с ребятами своего возраста всю первую половину дня бегал по полю, гоняясь за подросшими птенцами чибисов, которых в этих краях всегда называли пигалицами. Бегали, естественно, босиком, и не только потому, что стояла жара. Просто ботинки летом для деревенской детворы были непозволительной роскошью.

— Ты чего это с грязными ногами пришел? — строго спросил отец, когда Ефим вернулся домой перед обедом. — А ну марш на речку мыться.

Выполняя приказание, мальчик нехотя поплелся к воде. Речушка с названием Шиголость протекала в нескольких десятках метров от их двухэтажного дома. Вымыв ноги, Ефим глянул в сторону деревни и обомлел. Над ее противоположным краем поднимался в небо густой черный дым. «Горит!» — что было мочи закричал он, но сразу его никто не услышал. Он оказался первым из полутора сотен жителей Скородумова, узнавших об этом трагическом происшествии.

Пожар начался с недавно ставшего колхозным амбара, покрытого соломенной крышей. Виновниками же были двое семилетних малышей, которых старшие товарищи не брали с собой играть, и они развлекали себя сами. Детские игры — это, как правило, упрощенная модель взрослой жизни. Мальчишки на этот раз решили поиграть в настоящих хозяев, держащих дома скотину, и в шутку обратились к пожилой соседке: «Тетя Зинаида, продай нам теленочка!» Та также в шутку им ответила: «За трешку продам».

Три рубля по тем временам были не слишком большие деньги, и ребята их нашли без особого труда, выпросив у старенькой бабушки одного из них. Обрадованные этой удачей, дети со всех ног понеслись к тете Зинаиде, уже успевшей позабыть о своем шутливом обещании. Саму ее дома они не застали, но теленок пасся на привязи почти у самого крыльца. Положив денежку на порог, мальчишки решили, что сделка состоялась и, взяв теленка, повели его в амбар.

Там в первую очередь они решили напоить своего питомца и, чтобы согреть воды, развели костер прямо посреди амбара. Солома, которой он был наполнен, заполыхала почти мгновенно, и считанные минуты спустя все строение объяло пламенем. Именно это и увидел Ефим, возвращаясь с речки. Тут уж было не до церемоний — и строгий отец, и суетливая мать, и сестры, и он сам принялись вытаскивать из дома все, что могли. И поспешили не зря — жертвами пожара стали все двухэтажные дома в деревне. Потом мать рассказывала, что примерно за час до того, как все началось, из дома удрали тараканы, причем шли они строем, один за другим, направляясь в сторону речки. Тогда она не придала этому значения, а потом поняла, что они предчувствовали надвигающуюся беду и вовремя на нее отреагировали…

Хотя ветра почти не было, пламя распространялось на удивление быстро. Все летело по воздуху — и искры, и птичьи перья. У многих жителей деревни в огне погибли куры. Было не до них, приходилось спасать более крупную живность. Пожар, заметный издалека, наделал много паники в округе. Первыми прибежали жители соседних деревень с иконами, обеспокоенные не только чужим горем, но и угрозой того, что огонь может перекинуться и на них. Никогда в жизни Ефим больше не видел столь жуткого и одновременно захватывающего зрелища. В его глазах это был настоящий Армагеддон, о котором мать столько рассказывала.

С запозданием, как и всегда бывает в таких случаях, приехали пожарные из города, начали разматывать шланги и поливали водой из реки те дома, что еще можно было спасти, и остатки уже сгоревших. Всего пожар уничтожил семь двухэтажных домов — один с краю, загоревшийся первым, и шесть в середине деревни. Между ними осталось несколько совершенно не поврежденных строений.

Увы, их семье тоже не повезло. От большого крепкого дома не осталось ничего, кроме печи. Не пострадало и ее содержимое. На таком сильном огне каша, готовившаяся к обеду, хорошо упрела. Сгорело все до последней щепки, зато было что поесть… А кто-то из жильцов соседнего дома, которых бедствие застало уже сидящими за столом, так и выбежал, держа в руках тарелку со щами, изо всех сил стараясь ее не расплескать. Потом, осознав нелепость своего поведения, все-таки бросил, и она так и лежала, расколотая пополам, на густой траве, и ароматные щи вытекали из нее. Ефиму эта малозначительная деталь почему-то особенно запомнилась. Может, потому, что была не такой уж малозначительной, а, напротив, весьма символичной. Так же, как эта тарелка со щами, раскололась надвое вся жизнь их семьи — на до и после пожара. И только кот, притихший, выглядевший особенно несчастным, бродил возле пепелища. Он уже понимал, что лишился дома. К людям это понимание пришло немного позже.

Так жарким июльским днем 1938 года закончилось Ефимово детство. В поисках нового жилья они временно поселились у родственников, живших в одной из соседних деревень. Но несчастья не приходят поодиночке. Осенью приехали арестовывать отца как социально чуждого элемента, не желавшего трудиться на благо общества. Таков был официальный повод. Настоящая же причина заключалась в том, что он не поладил с местным участковым милиционером и сказал ему по пьянке что-то оскорбительное.

В результате отцу дали девять с половиной лет, и песня, которую он любил петь, когда хорошо выпьет:

«Куда ни глянешь —

везут на Север,

Кого ни спросишь —

у всех указ,

Взгляни, взгляни в глаза

мои суровые,

Взгляни, быть может,

в последний раз»,

оказалась для него пророческой. Правда, отсидев свое, он вернулся, но с семьей прожил недолго, заведя себе новую. Мать и сестра получили по два года колонии-поселения, которые отбывали в Рыбинске, работая посудомойками в столовой. Естественно, никакого вклада в семейный бюджет они вносить не могли. Если бы не помощь сестер — Тони и Лиды, уже имевших свои семьи, самым младшим — Ефиму и Маше, появившейся на свет на год раньше него, было бы не выжить. Без крыши над головой они не остались, а потом, скинувшись, родственники приобрели на имя матери часть дома в Заволжском районе. Так что им с Анютой было куда возвращаться.

Предвоенные годы запечатлелись в памяти Ефима не только как нелегкое время полусиротского существования, но и как настоящий ледниковый период. Таких лютых холодов, как в 1939 и 1940 годах, не было никогда ни до ни после, а снега выпадало так много, что сугробы доходили чуть ли не до самого верха столбов электропередачи. Деревьев на переулке в ту пору еще не росло. Это была окраина города в самом прямом смысле этого слова. За дорогой, в двадцати метрах от дома начинался густой лес, в котором можно было запросто заблудиться. Граница застройки в то время проходила как раз по 14-му переулку. На его противоположной стороне дома стали появляться чуть позже. Их привозили с собой в разобранном по бревнышку виде переселенцы из готовившейся к затоплению Мологи.

Забрали в армию и обоих старших братьев Ефима, и осенью 41-го он остался единственным мужчиной в семье. Чтобы по-настоящему почувствовать себя взрослыми, они с приятелем перед 7 ноября купили бутылку вина и спрятали ее под крыльцом. Но отметить праздник так и не смогли — холода в тот год наступили так рано, что вино замерзло, превратившись в ледышку, бутылка лопнула. Настроение у всех тогда было близкое к паническому — никто никаких планов не строил, люди были готовы к бегству, ожидая, что вот-вот в Ярославль придут немцы. Когда же эта угроза миновала, жители переулка взялись за дело и засадили не только свои огороды, но и проезжую часть картошкой и овощами. Было уже не так голодно, но все равно Ефим в неполные четырнадцать лет вынужден был пойти на работу. Впрочем, это уже другая, отдельная история.

Ефим никогда не был ни верующим, ни суеверным человеком и не считался ни с какими приметами, кроме одной, той самой, в истинности которой убедился в ночь перед пожаром. В следующий раз с птицей как вестницей несчастья он столкнулся почти полвека спустя, летом 1987 года. Сестра Анна, так и прожившая жизнь в одиночестве, была тяжело и неизлечимо больна какой-то редкой и страшной болезнью. Она уже не вставала с постели, и Ефим с супругой ежедневно приходили ее навещать, а заодно и заняться садово-огородными делами на участке, который вместе с домом они унаследовали от матери. Он был в саду, когда на крыльцо сел неизвестно откуда взявшийся белый голубь и в открытую дверь прошел внутрь помещения. Голубей в окрестностях 14-го переулка никто не держал, а белых там вообще отродясь не видели. Анна, взглянув на птицу, спокойно разгуливавшую по комнате, попросила ее покормить, а когда голубь, наклевавшись вдоволь, важно удалился, сказала, что это прилетала ее смерть. До утра она не дожила…

А 1 июля 2006-го в стайке голубей, залетевших в переулок, Ефим снова увидел белую птицу. Никто из находившихся с ним рядом — ни сын, ни соседи — не обратил на это особого внимания, но сам он сразу понял, что это означает. Теперь уже для него самого. И не ошибся в своих предчувствиях. В своем заволжском доме, практически полностью переделанном его руками, Ефим Константинович побывал еще только один раз пару дней спустя. И хотя, переодеваясь, он случайно уронил на пол несколько мелких монет, больше вернуться туда ему было не суждено.