Нити памяти держат старики. Они уходят, а с ними — прошлое. И ныне мало кто уже помнит о работе в колхозе за «палочки»-трудодни, о чае из сушеной моркови и свеклы, об обуви из рукавов телогрейки, о том, как дети и подростки пахали на лошадях колхозные поля. Тяжелое и плохое принято забывать — защитный механизм человеческой памяти. Нина Николаевна — из рода зажиточных юркинских крестьян Пономаревых.
Нити памяти держат старики. Они уходят, а с ними — прошлое. И ныне мало кто уже помнит о работе в колхозе за «палочки»-трудодни, о чае из сушеной моркови и свеклы, об обуви из рукавов телогрейки, о том, как дети и подростки пахали на лошадях колхозные поля. Тяжелое и плохое принято забывать — защитный механизм человеческой памяти.
Нина Николаевна — из рода зажиточных юркинских крестьян Пономаревых. Дед ее в свои 27 лет был избран старостой деревни, едва ли не единственный в Юркине грамотный человек. Бабушка вместо подписи ставила крестик. Во время нэпа дед хотел купить маслозавод, но в начале 1930-х прошла экономическая реформа и все честно нажитые сбережения обесценились. Дедовские купюры хранит теперь в своем домашнем архиве правнук, а дед, когда это случилось, сказал: «В Бога я больше не верю, умру — с попом меня не хороните, хороните с музыкой». Власть сменилась, время сменилось — этим было все сказано. Дед умер, когда Нине было 7 лет, в 1934 году. В недавно организованный в Юркине колхоз вступать ему не пришлось.
Отец и мать Нины Николаевны почти одногодки, начала прошлого века рождения, учились вместе в церковно-приходской школе в соседнем селе Веска. Мамину сестру тетю Катю ее отец выдал замуж насильно, «за косу» повел к богатому жениху, она же любила парня из бедной семьи. Судьба Нининой мамы оказалась более счастливой. Придя однажды на свидание, Нинин отец застал у них дома гостей: сватается к его невесте богатый питерский жених. Он взмолился: «Не отдавайте ее!» И родители невесты вынуждены были отступиться — сыграна была все-таки свадьба по взаимной любви молодых. Не остановило и то, что жениху скоро пришлось идти в армию на срочную службу…
Отец был председателем колхоза, вернувшись с войны, отработал бригадиром. Даже на пенсии отдыхать не пришлось — председатель сельсовета попросил остаться, народ не хотел работать с новыми молодыми бригадирами. До старости плотничал: делал вручную мебель — столы, табуреты, шкафы, оконные рамы. Обеспечивал ими весь район. Играл на нескольких инструментах, сам освоил баян, полубаян, гармошку, гитару, балалайку. Звали его играть в деревне на все гулянья и праздники. Этим, может, и был спасен в войну. На фронте обморозил ноги, попал в госпиталь в Уфу, где и был оставлен — требовались мастера по строительству, а играть довелось в отстроенном им самим воинском клубе при госпитале.
В жизни Нины было другое. С начала войны — в 14 лет — работала в колхозе. Помнит, как вдвоем с матерью ручной пилой пилили в лесу дрова, потом возили саночками за 4 км в деревню, лошадей всех забрали на войну, в колхозе работали на быках. В 16 лет выдали паспорт — посодействовал тогдашний председатель колхоза, их родственник. Трех девчонок-ровесниц отправили в Ростовский сельхозтехникум учиться на агрономов. Шла война, 1943 — 1944 гг., было очень голодно. Вторую зиму недоучились: увидев объявление, поехали втроем в Ярославль поступать на 6-месячные курсы счетоводов. Пришли к директору, все ему объяснили. Он оказался хорошим человеком: разрешил жить в помещении курсов, приняв на работу сторожами, уборщицами. Так прожили все время учебы. Паек полагался 400 г хлеба в день — насилу дождешься следующего дня. Домой очень тянуло. Бывало, договаривались на железной дороге доехать до Ростова на товарном поезде — надо было не прозевать спрыгнуть на горке перед Ростовом, а дальше 40 км пешком через Борисоглеб. Путь привычный: еще учась в техникуме, ходили так почти каждую субботу домой. Ни одежды, ни обуви не было путной, пока дойдешь — ноги в кровь сотрешь. Зимним коротким днем не успевали дойти, ночевали кто где, по знакомым, потом меньше денька дома — и в обратный путь.
После курсов вернулась и попала на хорошую работу. Неподалеку от Юркина был сушильный завод: сушили для фронта картошку, летом ягоды, грибы, зашивали мешки, отправляли на лошадях в райцентр. Работали, бывало, без выходных, сутками, но разрешалось варить себе картошку, а хлебный паек удавалось сэкономить и отвезти матери уже буханочку, а то и больше. Мать плакала — дома очень бедствовали. В колхозе ничего не платили, а отработать надо было норму — 360 трудо-дней в год. Иначе не давали косить, делянку под дрова. Сдавали дом, большую переднюю половину, а сами ютились в кухне, под колхозные детские ясли, под помещение трепать лен. Этим освобождались от трудовой повинности. Мать меняла на хлеб вещи, ходила в соседний колхоз за реку, он считался побогаче.
После войны сушильный завод закрыли, начались скитания. Работала в воинской столовой в Юркине. Когда лесоразработки и столовую перевели в Неверково, с сестрой тоже поехали туда. Нина вышла замуж, как и отец с матерью, по любви. Еще в Неверкове они с сестрой познакомились с будущими мужьями, закончившими в войну юркинскую школу ФЗО и теперь отрабатывавшими положенные четыре года.
Квартиру им с Михаилом леспромхоз дал в брусовой двухэтажке. Работала в детском саду — за кочегара, завхоза, помощника повара. Родились сын и две дочери. А через десять лет случилось несчастье: пожар, двух-этажный дом сгорел полностью, из своей квартиры на втором этаже не успели ничего спасти. Наживали все по новой. Тут беда с дочерью: после травмы не могла ходить, началась болезнь суставов. Год пролежала в больнице в Ярославле, еще на год отправили на лечение в Евпаторию.
Но все напасти тогда с помощью добрых людей преодолели. Сейчас дочери выросли, вышли замуж. Умер муж, двоюродный брат, сестра, от инфаркта — сын. Время неумолимо забирает родных, близких людей…
Виктория НЕСТЕРЕНКО, Борисоглебский район.
