Статистика свидетельствует об увеличении случаев суицида. Явление это пытаются объяснить, и часто, действительно, причины лежат как будто бы на поверхности. Особенно если оставлена последняя записка. Но тут же думаешь: ведь другие люди при тех же неблагоприятных обстоятельствах не накладывают на себя руки, а преодолевают отчаяние и неудачи. Следовательно, причина лежит глубже. И значит, страшнее сила, толкающая человека к последнему шагу.

Статистика свидетельствует об увеличении случаев суицида. Явление это пытаются объяснить, и часто, действительно, причины лежат как будто бы на поверхности. Особенно если оставлена последняя записка. Но тут же думаешь: ведь другие люди при тех же неблагоприятных обстоятельствах не накладывают на себя руки, а преодолевают отчаяние и неудачи. Следовательно, причина лежит глубже. И значит, страшнее сила, толкающая человека к последнему шагу. Это подтверждают некоторые случаи последних лет, о которых здесь рассказано.

ПРОДАТЬ МОГУТ ЗА БУТЫЛКУ 

В семидесятых он возглавлял в Мышкине комплексную строительную бригаду и имя его не сходило с полос районной газеты. На счету бригады жилые многоэтажки и объекты соцкультбыта. Отмечен был редкой для рабочего человека наградой — орденом «Знак Почета». В те годы после ввода в эксплуатацию газокомпрессорной станции в райцентре началось бурное строительство.

Бывший бригадир вспоминал, как его сделали членом райкома КПСС: «Побывал там раз и больше никогда не ходил — сразу понял, что за люди». Он был правдоискателем. Часто в горячем разговоре обличал местное начальство за нерадивость, корыстолюбие. «Если бы всю правду написать про нашу стройку! — усмехался саркастически он. — Сколько стройматериалов в землю зарыто! Когда больницу строили, вагон стекла на станции Волга пропили. Да и дорога на станцию Волга на бумаге не одна построена!»

В конце перестройки у него сильно ухудшилось здоровье. Отняли одно легкое, и стал этот энергичный рабочий человек, еще не доживший до пятидесяти, инвалидом. Он переживал и не мог с этим смириться, особенно со своей нищенской пенсией. Завел в деревне участок. Скотину держал, пока было выгодно. Вставал на заре, в пять-шесть утра ранней весной уже приходил в огород. Чувствовал себя плохо, часто отдыхал, тяжело дыша. За год до смерти обронил с усмешкой: «Вот поставлю новый забор — и умру!» Потом уже, когда все свершилось, вспомнились и выстроились чередом все его рассуждения — о несправедливости властей, о том, что русские люди стали недружными и постоять сами за себя не хотят. А то и продать могут за бутылку. И припомнилось, как раза два он вздохнул, что в такой жизни и жить-то не стоит. Я тогда эту недомолвку пропустил мимо ушей, не представляя, какое в ней скопилось отчаяние. В гробу он почти не изменился — выстрелил себе в рот из обреза, и весь заряд дроби застрял в голове.

В начале семидесятых я жил в Москве в общежитии Литинститута на улице Добролюбова. Там в это время часто видел Бориса Примерова, тогда входившего в пятерку лучших молодых поэтов во главе с Николаем Рубцовым. Выглядел он болезненно, ходил медленно, характерный облик его запал в память. Особенно печальные, задумчивые и одновременно непроницаемые глаза. Никогда бы не подумал, в том числе и по стихам, что именно этот человек покончит с собой в знак протеста против новой московской власти. Он выразительно сказал об этом в своей предсмертной записке.

ПРИВЯЗАЛ ТЕЛЕНКА

Сорок лет он проработал бригадиром в колхозе. Пожилой, а фигура почти мальчишеская. В синих сатиновых штанах, в полосатой выгоревшей рубашке, под козырьком потерявшей цвет кепочки — подслеповатые глаза. По слабости зрения его даже в армию не взяли. Но в бригаде своей он все видел, все знал. Его часто хвалили и отмечали.

Сорок лет он, вставая на заре и выкуривая по две пачки дешевых сигарет, ходил по деревням. Немногословен. Потеребит козырек кепочки и полезет на стог, показать женщинам, как правильно надо навивать верхушку. Молча первым брался он и за мешки с зерном и картошкой. Люди его хорошо понимали.

Вырастил детей, отправил в город, там пошли внуки. И вот однажды после Октябрьской и престольного праздника он сказал свое громкое слово. Как раз подошла пора теленка на мясо сдавать. Везти надо было в село через лес. Пока он утром пил чаек и курил у тусклого оконца, жена уложила теленка на санки и привязала вожжами. Повезли по слабо прикрытой снежком шоссейке. Муж шел впереди, не выпуская сигареты изо рта. А жена у саней, глядя на бычка, жалостливо приговаривала: «Знаешь ли, куда мы тебя везем?» Забегала вперед к мужу, помогая тянуть санки, и не заметила, как вожжи ослабли и бычок освободился. Вскинул хвост плетью, скакнул в придорожную канаву. «Рыжок! Рыжок!» — подзывала его хозяйка.

А муж подскочил к санкам, вцепился в вожжи: «Разве так привязывают?! Жизнь прожила. А вожжи завязывать не научилась! Я тебе покажу, как завязывать надо!» Жена стала его успокаивать. И прежде, случалось, он расходился из-за мелочи. Побежал через канаву в лес за теленком. Хозяйка подождала, потом пошла его искать, стала звать по имени, кричать. Минут через двадцать нашла. Висел на вожжах на сосне в телогрейке, в валенках, которые недавно сам подшил на зиму. Шапка лежала под деревом. Показал, как теленка привязывать надо.

ОДНОФАМИЛЬЦЫ

В душе самоубийцы остается что-то непонятное для нас. Малопроницаемое. Эта непроницаемость еще с большей силой проступает в противоположных коллизиях — у расплодившихся убийц. Конечно, немало людей — юристов, милиционеров — по долгу службы вынуждены общаться с убийцами. Не знаю, как для них, но для непрофессионала столкнуться с душегубом — дело нелегкое. Мы словно оскверняем, отяжеляем свою душу. Правда и убийцы есть разные.

Тех, голоса которых я слышал, можно условно разделить на три группы. Первые вызывают жалость. Например, муж, сельский учитель, из ревности застрелил любовника жены, к тому же его и оскорблявшего в их собственном доме. Он сидит в железной клетке, низко опустив голову. Нет сил смотреть в глаза людям. Но больше таких, что убивают более хладнокровно. У них своя шкала ценностей. И на суде они ведут себя однотипно, всегда увиливают. Отвечают так, чтобы смягчить грозящую им статью УК.

И третьи — это те самые непроницаемые люди. Они как будто и не понимают, что загубили человеческую душу. Непонятны их мотивировки. Внук, сжимающий пальцы на горле своей бабушки только из-за того, что она стала его ругать. Или молодой угличанин, убивший в селе Красном человека, а затем приехавший в Мышкин и зарубивший там еще одного только, кажется, из-за того, что топор ему случайно попался на глаза. Не думайте, что здесь глубина и тайна. Скорее наоборот — примитив. Это тонко чувствуют потрясенные горем близкие убитых. Именно о таком непроницаемом сын, потерявший отца, выкрикнул во время разбирательства в Мышкинском суде: «Посмотрите на него — это же машина для убийства!»

Помню, как я сидел в полупустом зале в трех шагах от железной клетки и впервые чувствовал полную непроницаемость находящегося в ней убийцы, то есть не мог представить, о чем сейчас человек этот думает. И поэтому, слушая чтение дела, рассеянно вспоминал все, что на ум придет. В том числе и сны, приснившиеся на неделе. В одном — иду я по улице ночью. Догоняет козел черный, морда длинная, и все норовит передними копытами в живот поддать. Еще сон: будто бы я, как водолаз, иду по дну Волги. Вокруг огромные, похожие на рыбьи туши. Отдельно плавает башка какого-то водяного зверя. Морда вытянута вперед, как у носорога.

Вот и у убийцы, думаю я, такая же длинная, характерная морда. К убийцам тогда я уже немного привык. А после первого разбирательства такого дела, помню, даже заснуть не мог. Этот, что в клетке, тоже убил человека по пустяковой причине. По удивительному совпадению убитый был его однофамильцем, тоже Муравьевым. Только лет на двадцать старше — пенсионером из Рыбинска. Познакомились они лет пять назад. Пенсионер на «Москвиче» ехал в деревню, на дачу. Дорогу перемело, автомобиль забуксовал. А убийца ехал навстречу на тракторе: вытащил «Москвич» дачника, протащил через поле и лес до околицы. Здесь под шум моторов дачник угостил его водкой. Будущий убийца выпил, оскалился белыми большими зубами на темном лице.

Дачников в деревне недолюбливают за их беспечную по сравнению с местной жизнь. «Бутылку-то можно было бы и допить», — недовольно думал будущий убийца. Жил он один. Жена, после того как он отсидел первый срок за кражу, от него ушла. Через год-другой его за пьянку с работы выгнали. А дачник этот, встречая его, не к месту расспрашивал о жизни. А весной даже стал поучать, как лучше сажать картошку. Деревни их стояли рядом. И вот раз осенью тракторист повстречал дачника. Тот был уже выпивши да в кармане нес бутылку водки из магазина. Тракторист стал зазывать его к себе. «Нет, я его не звал, он сам ко мне зашел с бутылкой, — мямлит, врет теперь он в клетке. — Выпили — стал качать права». «Говорите точнее: как это понимать?» — строго останавливает судья.

«Ну, стал мне говорить, что я не так живу, — вскидывает толстогубый рот убийца. — Я сказал: уходи! Он: гонишь? И я решил его маленько придушить и свободно выкинуть из избы. Так мне с ним было не справиться. У меня одышка. В кармане у меня завалялся шнурок от штормовки. А он вдруг захрипел и повалился с табуретки». «Если бы не я его, так он меня бы убил, — сердясь на уточняющие вопросы прокурора, продолжает убийца. — Из пистолета. В любое время. Пошел бы мимо деревни и…»

«А откуда у него пистолет? Вы видели?» — спрашивает судья. «Он говорил, что у него пистолет», — неуверенно отвечает убийца, опуская лохматую голову.

Мне становится тоскливо и скучно, будто однофамилец не настоящий убийца. А настоящие — инфернальные. Они, наверное, как те — козел черный ночной да жуткая рыбья башка из Волги. Придя домой, торопливо начинаю писать. Ночью опять снится какой-то второй, разъедающий нашу жизнь мир. То ли террористы, то ли демоны, захватившие атомную станцию. От страха внезапно проснулся. За окном в Мышкине еще ни одного огонька и так глухо и темно, будто все люди вымерли. Пошел мимо зеркала, остановился и долго смотрел на свое отражение однофамильное в стеклянной яме с тем же отчужденным и странным чувством, с каким рассматривал днем непроницаемого убийцу в железной клетке.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Надо добавить, что этот однофамилец недосидел своего срока, был освобожден по амнистии. И потом вновь попал за решетку, потому что опять какого-то старичка «немножко попридушил» веревочкой. Вот она какая, эта человеческая непроницаемость. Похоже, изменяется сам образ человеческий, превращаясь в козлиную или носорожью морду. Когда подобных фактов скапливается много, можно считать, что мы имеем дело с каким-то аномальным явлением.

Да и в более понятных сферах жизни — зашумят ли о борьбе с коррупцией, о мешающем жить финансовом кризисе или хоть об удавке ЖКХ — не те же ли иллюзорные, как в кошмарном сне, польются объяснения от власть имущих в ответ. Все та непроницаемость, темная стена, из-за которой валит к нам разъедающий жизнь хаос.

Николай СМИРНОВ.