Сидел я в Угличе на автовокзале. Сначала один, дверь была открыта, и в зал перепорхнуло несколько голубей, толстых, разжиревших. Они совсем не боялись человека, ходили под лавками и собирали оброненные крошечки. БЛИЖЕ к обеду стали подходить люди. Рядом села могучая старуха, достала пакет с баранками и стала есть, не забывая крошить и голубям. Вместе с ней пришла и худенькая пожилая женщина, она продолжила, обращаясь к старухе, начатый еще на улице монолог.
Сидел я в Угличе на автовокзале. Сначала один, дверь была открыта, и в зал перепорхнуло несколько голубей, толстых, разжиревших. Они совсем не боялись человека, ходили под лавками и собирали оброненные крошечки. БЛИЖЕ к обеду стали подходить люди. Рядом села могучая старуха, достала пакет с баранками и стала есть, не забывая крошить и голубям. Вместе с ней пришла и худенькая пожилая женщина, она продолжила, обращаясь к старухе, начатый еще на улице монолог. Я сначала не слушал, но голос у пассажирки был громкий, пронзительный. Такой бывает у тех, кто на улице долго работает. — Детей я вырастила шесть человек. По нынешним меркам дважды мать героиня. Четверо старших хорошо живут: и работают, и квартиры у них есть, и дети. Одна дочка даже дом построила вместе с мужем. Торговлей она занимается, — женщина замолчала на секунду, вспоминая слово, и произнесла его: — Биздесом! Эта лучше всех живет. Могучая старуха покивала большой головой в мохнатой шапке, и я в первый раз услышал ее голос, низкий, басовитый: «Торговцы, да во власти которые, хорошо живут, а мы маемся». Худенькая женщина подождала, не добавит ли каких слов старуха, и снова горестно продолжила: — А моим младшеньким двоим не повезло. Дочь у меня с 1973 года, а сын — с 1974-го. К 92-му году, когда перемены начались, им как раз нужно было или учиться, или работать, но денег на учебу не было, работы тоже. Старуха покивала головой: мол, помню те времена. А худенькая женщина, похоже, она была из соседнего района, тихо сказала: «Сын в те годы в тюрьму попал за воровство. Отбыл срок. Вернулся, конечно же, в мою трехкомнатную квартиру. А у дочки к этому времени дети появились, двое. И тоже все со мной живут. Сын сестру из дома гонит, бьет». Старуха глянула на попутчицу удивленно: «А как же ты все это терпишь?» Худенькая женщина совсем тихо, так, что я едва услышал, ответила: «Так и терплю, Вовка в тюрьме совсем одичал. Да еще старик у меня заладил: мол, я больной, мне отдельная комната нужна. У всех у них по комнате, а я в кухне ночую». Женщина замолкает, переживая, видимо, свою семейную драму заново. А потом выкрикивает неожиданно громко, на весь зал ожидания: «Я квартиру-то в советские времена получила. На стройке два года отработала, заявление написала — и дали. Сейчас вот кучу справок собрала, за каждую деньги платила. Это, чтобы в очередь на жилье встать. Сказали, что если так строить будут, то через 25 лет разъедемся по отдельным квартирам». Могучая старуха убрала пакет с баранками в черную дерматиновую сумку и глубокомысленно сказала: «Нет детей — это несчастье. А когда у детей несчастье, то и жить не хочется…» Николай СМИРНОВ.
