Об этой белорусской деревне я узнала в конце 60-х годов. Она уже существовала на Ярославской земле более полувека. Первое знакомство с Заречьем и первое удивление. Дома невысокие, расположенные близко друг к другу. Одежда, отличающаяся от нашей деревенской: длинные платья, юбки, а поверх фартуки. Поразили меня коромысла. Они двумя чашами обнимали глубоко плечи. Ведра, привязанные бечевкой или сыромятными ремешками, спускались ниже пояса.
Об этой белорусской деревне я узнала в конце 60-х годов. Она уже существовала на Ярославской земле более полувека. Первое знакомство с Заречьем и первое удивление. Дома невысокие, расположенные близко друг к другу. Одежда, отличающаяся от нашей деревенской: длинные платья, юбки, а поверх фартуки.
Поразили меня коромысла. Они двумя чашами обнимали глубоко плечи. Ведра, привязанные бечевкой или сыромятными ремешками, спускались ниже пояса. Женщины ходили по воду к единственному на всю деревню колодцу и очень ловко управлялись с коромыслами. Попросила я одну женщину примерить коромысло на мои плечи. Та сказала с усмешкой:
— Не пронести тебе и двух метров. Тут завычка нужна.
Завычки у меня не было, и где подняла ведра с водой, там и поставила. Говор у женщины почти не отличался от нашего, русского. Только показался он мне с некоторым акцентом. И еще многие белорусские слова не ушли из обихода.
В тот раз я приехала в Заречье, чтобы написать о знатном косаре Ефреме Николаевиче Буракове, который скашивал за день до гектара трав. К сожалению, увидеться с ним не удалось — уехал на лошади в поселок по своим делам. Так что пришлось ограничиться небольшой заметкой. После ее опубликования из совхозов было несколько телефонных звонков. Звонившие говорили, что такого не может быть, чтобы за утро человек скашивал столько. Мол, это вне человеческих сил. Сразу же перезвонила секретарю партийной организации Николаю Васильевичу Салатову. Тот сам умел и любил косить и заготавливал сено для своей коровы, хотя пришел с фронта без ноги, долго не мог подобрать хороший протез и больше пользовался деревянным, выточенным из липы.
Николай Васильевич, ныне покойный, в телефонном разговоре меня успокоил:
— Не за утро он скашивал, а за день, когда день дождливый выпадал, он выходил на косьбу в шесть утра и косил до восьми часов вечера. Видела бы ты его: этакий Добрыня Никитич — высокий, широкоплечий. У него и сыновья такие: Аркадий Михаил, Анатолий. Ефрем-то Николаевич мальчишкой был, когда белорусы из Витебской области к нам переселились. Ты порасспрашивай стариков, пока они живы, как у них деревня-то зарождалась.
Как же мы нелюбопытны и ленивы! Как же я за столько лет не нашла времени, чтобы встретиться со старожилами, которые были очевидцами строительства первых домов белорусской деревни!
В апреле позвонил мне учитель-ветеран, спросил, знаю ли я, что деревне Заречье исполняется сто лет. И я сразу вспомнила: ведь точно — заречью век!
Ближайшая же командировка привела меня в эту милую деревню, расположенную на холмах у болота, простирающегося на десятки километров.
Раньше я думала, что белорусы специально выбрали место для деревни в местности, напоминающей родные витебские места с болотами, скудными перелесками, тощей землей. На деле оказалось все совершенно не так. Но об этом я узнаю потом из рассказов двух старожилов — Ивана Афанасьевича Шамукова и Ираиды Петровны Анкудимовой.
Иван Афанасьевич, участник Великой Отечественной войны, говорил:
— Нашей-то войны мне досталось всего восемь месяцев, я ведь 1927 года рождения. У меня еще другая война была, в Северной Корее. История нашей деревни интересная, ее из поколения в поколение передают. Мне отец Афанасий Сергеевич Шамук рассказывал. Наши дети приехали из Белоруссии с родными фамилиями: Шамуки, Бураки, Коваленки, Граки. Это уж потом в сельсовете записывали нас на русский манер. Хорошо, что ты, дочка, хочешь историю деревни написать. Внукам нашим неинтересно нас слушать. Они в телевизорах да компьютерах торчат.
Слушай, стало быть, наших предков нужда заставила переселиться. Земли в Витебской губернии было мало. Узнали наши прадеды, что можно в России землю купить, снарядили Павла Клопова, чтобы тот разузнал все. Деньги на проезд ему собрали, харчами снабдили. Мужиком он оказался хитрым, кличка у него была Петух. Нас на болото посадил, а сам уехал к Фатьянову и дом поставил у молокозавода «Дружба».
Землю продавала барыня в рассрочку. Приехали из Витебской губернии 17 семей. Поселились на время в двух барских домах. Спали на нарах, а то и на полу. Весной разделили землю на участки. И сразу же начали выпиливать лес и строиться. Мужики-то наши по дереву большие мастера. Некоторые ушли жить на хутора Доры, Леньково и Заино. Остальные стали дома рубить за рекой, вот и назвали деревню Заречье.
На хуторах-то зря строились, потому что в 1938 году насильно хуторян переселяли в деревни. Колхозы уже тогда были. Приезжали из района и ломами крыши опрокидывали. Не все тогда в Заречье да Чепорове осели, многие в поселки переселились.
Если бы не революция, так мы, может, и по сию пору деньги за землю наследникам барыни платили бы.
— А я тебе больше про войну расскажу, — говорит моя вторая собеседница Ираида Петровна. — Белорусские семьи большие, по двое-трое из дома на фронт уходили. Опустело наше Заречье, в колхозе «Белорусский труженик» работали мы, девчонки, и ребята-подростки. Война войной, а молодость свое брала. Уж так устанешь в поле или на ферме, а вечер придет, Лешка Делас заиграет на гармошке — и мы все высыплем на улицу. Гуляли на горушках: Сосновой и Липовой. С Липовой горушки было видно, как Москву бомбят и зарево от пожара. На душе тревожно. Работой тревогу глушили. Как же мы работали! Наш-то колхоз «Белорусский труженик» лучший в округе был. Картошка на нашей глине вырастала, как сахарная свекла. Зерно тоже хорошее было, рожь высокая. Когда жнешь, приходится наклоняться, так тебя во ржи не видно. Я учиться любила, окончила семь классов, пошла дальше, на бухгалтера. В нашем колхозе места бухгалтера не было, направили в другое хозяйство. Отец мой Петр Фомич Северин, как узнал об этом, говорит: «никуда из дома не отпущу, станешь на быке работать». Лошадей-то у нас всех на фронт забрали. С быком не каждая сладит, а я к нему с лаской, с гостинцем, пусть небольшим. Слушаться меня стал. Устанет когда — заупрямится, встанет посередине дороги. Я его поглажу, между рогов почешу, подожду, когда отдохнет. Снопы на нем сваживала, мелкую картошку на свинарник. Тяжело было с большими корзинами возиться. Потом мой бык «закатал» Романа Яковлевича Грака. Тот быка вилами поучил. Быка застрелили. Я так ревела по нему!
После войны немного белорусов живыми вернулись. Вот Бураковым повезло: и Анатолий, и Михаил, пусть раненые, но пришли. Мы за них радовались. Мой-то будущий муж, Алексей Петрович Анкудимов, тоже всю войну прошел. На четыре годочка был меня старше. Хороший был, добрый, да недолго мы прожили. В аварии погиб, осталась я вдовой в двадцать пять лет. А Бураковых-то братьев Бог до сих пор хранит. Ты к ним сходи, порасспрашивай. Знаешь, поди, где их дома. Рядышком стоят, нарядные такие. Сами они их рубили, у наших-то белорусских мужиков руки золотые.
Как же мне дома Бураковых не знать — не один раз в гостях у них побывала. На долю Анатолия Ефремовича фронтовых дорог побольше выпало, он и постарше годами. Михаил Ефремович побойчее. Своим Заречьем гордится.
— Где еще найдешь такую деревню, как наша! — говорит. — Дома все справные, видные, поверишь ли, что деревне век исполнился. Конечно, не поверишь.
— Михаил Ефремович, — спрашиваю, — а на фронте встречали вы своих земляков?
— А как же! Встречал, встречал, по говору сразу различишь и так душой возрадуешься, словно родственника встретил или друга задушевного. По телевизору смотришь про Белоруссию, так сердце и щемит. Иной раз даже обидно становится, что у нас, в России, на сельское хозяйство внимание почти не обращается. Обидно, что наше хозяйство, когда-то сильное и богатое, влачит жалкое существование. И хлеб не сеют, и поля кустарником зарастают. Наши предки ради земли родную Белоруссию покинули. Отбивали землю у кустарников, лесов, болот, — делится со мной ветеран. — Да чего там! Мы-то, фронтовики, государством не обижены, а вот молодым как жить, как жизнь свою выстраивать! А хорошо бы Заречью еще век прожить, и не один.
Светлана МАРТЬЯНОВА.
