Я ВЕДАЮ ЛИШЬ САМ, ЧТО Я ТАКОЕ Имя поэта Сергея Галкина хорошо известно читателям нашей газеты. Первая публикация его стихов появилась именно в «Золотом кольце» 7 августа 1991 года. После смерти Сергея 21 января 1994 года мы пристально следили за ходом судебного процесса, связанного с громким делом по жестокому избиению поэта, повлекшему за собой летальный исход. Его стихи, воспоминания о нем его друзей появляются на наших страницах почти ежегодно.
Я ВЕДАЮ ЛИШЬ САМ, ЧТО Я ТАКОЕ
Имя поэта Сергея Галкина хорошо известно читателям нашей газеты. Первая публикация его стихов появилась именно в «Золотом кольце» 7 августа 1991 года. После смерти Сергея 21 января 1994 года мы пристально следили за ходом судебного процесса, связанного с громким делом по жестокому избиению поэта, повлекшему за собой летальный исход. Его стихи, воспоминания о нем его друзей появляются на наших страницах почти ежегодно. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию воспоминания его матери Галины Дмитриевны Галкиной:
— Сережа родился в 1970 году 24 февраля в 7 часов утра в Варегове, куда я приехала навестить родственников. Свое имя он получил по совету бабушки Марии Сергеевны, его носили в нашем роду и дед, и прадед. Он рос спокойным, жизнерадостным мальчиком. Очень не любил ходить в садик, он вообще не любил массовых учреждений, домашним был. А вот школа — учился он на Пятерке в школе N 20 — ему понравилась. Здесь он сразу почувствовал себя личностью. Его первые учителя — Тамара Сергеевна Маркелова и Лидия Алексеевна Теплякова — отзывались о нем с неизменной симпатией. Как только Сергей научился читать, он так полюбил книги, что уже никогда с ними не расставался. Шел гулять, обязательно брал подмышку книгу, ложился спать и, начитавшись досыта, засовывал книгу под подушку.
Когда он закончил 1-й класс, у нас родилась дочь Надя. Очень уж Сережа просил нас «купить» ему именно сестренку. Бывало, дашь ему денег на мороженое, а он опускает монетки в копилку, чтобы скорее накопить денег на покупку сестренки. Даже обновкам не радовался, говорил, что сначала надо сестру купить. Сам и имя ей придумал. Помогал ухаживать за ней. Жили мы тогда на улице Юности в однокомнатной «хрущевке» на первом этаже. Я выставлю коляску с Надюшей на улицу так, чтобы было видно ее из окна, Сережа возьмет книгу, сядет около коляски на лавочку, читает и нет-нет да и взглянет на сестренку. До сих у меня эта картина перед глазами.
Уже в начале 2-го класса он прочел роман Фадеева «Молодая гвардия». Я тогда подумала, что он вряд ли понимает содержание такого большого произведения. Стала с ним беседовать, и оказалось, что он не просто понял, о чем написано в книге, но даже выделил и осмыслил такой сложный образ романа, как Лютиков.
В начальной школе Сережа стал проявлять интерес к экономико-географическому делению мира. Брал учебники по географии, по истории для старших классов, штудировал их с большим интересом. А уж как любил он ходить в книжные магазины! Однажды увидел там огромный географический атлас мира и попросил купить его. И вот в день его первого юбилея — 10 лет — мы купили ему эту массивную, большого формата книгу. Как он радовался подарку! Вскоре он уже знал названия всех стран, республик, всех столиц мира и любил экзаменовать на этот счет не только нас, родителей, но и всех, кто приходил к нам в дом.
Учась в 8-м классе, он уже читал очень серьезную литературу: Плеханова, Белинского, Маркса, Ленина. Увлекся поэзией Хлебникова. Спектр его литературных интересов был очень разнообразным, потому Сережа совершенно не вписывался в среду своих сверстников, оставался для них непонятным, казался человеком не от мира сего. Поэтому в школе у него не было близких друзей. Комфортнее всего он чувствовал себя среди книг. К так называемой бульварной литературе относился с презрением. Уже в 9-м классе он заказал подписное издание сочинений Павла Флоренского. В то время приобрести хорошую книгу было делом непростым. Уже когда Сережи не стало, мы в память о нем стали покупать те книги, о которых он когда-то мечтал.
После окончания школы Сережа поступил на филологическое отделение ярославского педагогического института имени Ушинского. Так случилось, что сразу же после сдачи одного из вступительных экзаменов он заболел ОРВИ и мне самой пришлось ехать в институт, чтобы получить экзаменационный лист для сдачи следующего экзамена. Когда я пришла в секретариат и назвала фамилию Сергея, на меня все как-то странно посмотрели. Я заволновалась даже, а мне вдруг говорят: «Знаете, какое он сочинение написал! Оно сейчас ходит по рукам всего деканата. Считайте, что он уже студент». Сергей все экзамены сдал на «отлично» и был очень рад тому, что поступил в вуз с таким успехом. На 1-м курсе его командировали в Москву, где с помощью библиотеки имени Ленина он должен был разработать какую-то научную тему. Он учился охотно и легко.
Но к концу 2-го курса с ним что-то случилось, я почувствовала, что он стал разочаровываться в учебе. И на 3-м курсе не пошел сдавать сессию. Меня вызвали в деканат, просили как-то повлиять на Сергея, уговорить его вернуться в институт. Я уговаривала, просила, но он оставался непреклонным. Я даже вопреки его воле перевела его документы на вечернее отделение, но он не вернулся в институт. Сергей молчал, на контакт не шел, все время был чем-то занят и наконец устроился работать ночным сторожем. Все заработанные деньги тратил на покупку книг. Много читал, писал, частенько уходил к своим новым друзьям, которых я тогда еще не знала. И вдруг однажды он, очень радостный, торжественно показал мне газету «Золотое кольцо» со своими опубликованными стихами и фотографией. Он был так счастлив! Вот тогда он и сказал, что такие публикации нужны ему для поступления в Литературный институт в Москве. В 1992 году он становится студентом этого вуза.
Он учился на очном отделении, но приезжал домой каждые выходные. С одной стороны, это было хорошо, но с другой — требовало немалых материальных затрат. Деньги, которые мы давали ему на жизнь в столице, он по большей части тратил на покупку книг. Помню, как он приехал зимой на свои первые каникулы. Была уже полночь, и мы его не ждали. Вдруг звонок в дверь. Открываем, а на пороге стоит Сергей с огромным чемоданом. Он был неподъемным, отчего у него оторвались ручки, и сын, обвязав его брючным ремнем, волок по снегу большую часть пути. Он выглядел измученным, но когда открыл чемодан, восторженно сказал: «Я такие редкие перлы приобрел!» Чемодан был набит книгами. На следующий день он заботливо устанавливал их в шкаф, любовался ими, то и дело открывал то одну, то другую и просто светился от счастья.
Дома он почти не бывал, уезжал в центр, где задерживался до глубокой ночи. Я, конечно, переживала и все время говорила ему, чтобы он приезжал домой пораньше. Но он всегда отвечал мне, что волнуюсь я напрасно, у него там много друзей и они его в обиду не дадут. Сергей был непо-средственным до наив-
ности. Слова «друг», «друж-ба» воспринимались им как большая ценность. Когда я пыталась убедить его в том, что друзья не всегда бывают такими, какими он их себе представляет, случается, что и камень за пазухой носят, он неизменно отвечал, что это у меня, может быть, такие друзья, а у него друзья настоящие.
Начался 1994 год. Сергей все так же в каждый свой приезд домой уезжает в центр. Вижу страшно уставшее, даже изнуренное лицо. Пытаюсь разговаривать с ним, но он уходит, отмахивается: потом, мол, все узнаешь. Как-то, когда он обедал, я спросила, может быть, у него какие-нибудь проблемы с учебой, что мне хочется съездить туда самой. Он ответил, что, если я появлюсь в институте, его ноги там больше не будет.
19 января я пришла с утренней смены домой, это было около двух часов дня. Сергей сидел на диване в своей комнате и надевал носки. Я спросила, куда он собирается. «В центр», — ответил он. Я предложила ему пообедать, он согласился. Я поставила разо-гревать обед и решила позвонить в справочное бюро Москвы, чтобы узнать телефон Литературного института. Сергей, видимо, услышал, о чем я спрашиваю. Пока я разговаривала, он незаметно для меня вышел из дома. Я пошла в комнату сына, чтобы пригласить его к столу, и обнаружила, что Сергея нет. Телефон у нас стоял в прихожей, но я почему-то не видела, как сын проходил мимо меня, не слышала стука двери. Я выбежала к лифту — никого. Вышла на лоджию в надежде увидеть, как он идет к остановке, но на тротуаре никого не было.
В начале восьмого вечера в дверь позвонили. Вышел муж. Вернувшись, он сказал, что какие-то ребята спрашивали Сергея. После этого мне почему-то стало тревожно. Я еще тешила себя надеждой, что он, как это иногда бывало, остался ночевать у кого-либо из друзей. На следующий день около 15 часов нам позвонили из Кировского РУВД и сообщили, что Сергей находится в реанимации больницы имени Соловьева без сознания. Я тотчас поехала туда. Врач спросила, есть ли у нас еще дети. «Состояние безнадежное, — сказала она. — Надо готовиться к худшему». Разрешила мне войти в палату. Сергей лежал на спине, лицо было отекшим, увеличенным в размере раза в два, много кровоподтеков, на височных областях швы, из ушей ручейками стекала кровь, во рту — короткая трубка от западания языка, руки вдоль туловища зафиксированы скобами. Кроме Сергея в палате находилось еще два человека. Мне показалось, что на какой-то миг Сергей меня узнал по голосу. Это было заметно по смене ритма его дыхания. Когда я спросила его: «Сережа, что случилось?» — он вдруг глубоко вздохнул.
21 января в 6 часов утра я позвонила в больницу. Мне ответили, что состояние крайне тяжелое. Отпросившись с работы, мы с мужем поехали туда, но в живых его уже не застали. Он умер в 7 часов 20 минут.
После похорон, которые состоялись на Леонтьевском кладбище, я какое-то время приходила в чувство, а потом подала в суд, чтобы там разобрались в причинах убийства сына. Газета «Золотое кольцо» пристально следила за ходом следствия… Спасибо редакции газеты за то, что она проявила искренний интерес к его творчеству, не предала память о нем. Именно благодаря «Золотому кольцу» имя Сергея Галкина внесено в книгу почетных захоронений Леонтьевского кладбища.
В минувшем году умер еще один человек, который высоко отзывался о творчестве моего сына, — Николай Николаевич Пайков. Он очень хорошо знал Сергея, ценил его, понимал, думал о том, что надо бы собрать стихи Сергея и издать их отдельной книгой. Приведу строки из характеристики Сергея в годы его учебы в ярославском педагогическом институте, подписанной Николаем Пайковым и Натальей Бушмановой: «Углубленное чтение и самостоятельный поиск в области явлений русской и зарубежной поэзии, философии, религии — лишь немногое из того, что всегда отличало Сергея Галкина как одаренного и многообещающего студента-филолога. Видимо, не случайно серьезное занятие поэзией побудило его оставить филологический факультет и поступить в Литературный институт имени Горького».
Смешная суета,
как хочешь назови меня,
изгоя.
Я ведаю лишь сам,
что Я такое
и где поставить точку
для креста.
Я был сегодня далеко
от дома.
Так глубоко еще не видел
глаз…
Там все однажды,
все единый раз,
а далее… легко
и невесомо.
Подготовила
Любовь НОВИКОВА.
На снимках: Галина Дмитриевна Галкина; портрет Сергея Галкина, выполненный художником Василием Якуповым, 1994 г.
Фото
Ирины ТРОФИМОВОЙ.
О ЧЕМ УМАЛЧИВАЕТ ПРЕДАНИЕ
В Первомайском районе Ярославской области существует деревня Аристово. Через нее проходит дорога на село Кукобой. Там прямо у дороги стоит двухэтажный дом из красного кирпича. Его присутствие здесь весьма необычно, поскольку он не совсем вписывается в здешнюю деревенскую обстановку. Конечно, мы не могли проехать мимо него.
Об истории этого дома рас-
сказывает местное предание. В XVIII веке при дворе Петра I приходилось часто бывать одному купцу. Ему очень нравилась дочь Петра Алексеевича Елизавета. Он ее так полюбил, что захотел посвататься, но не знал, что ей подарить в качестве свадебного подарка. И вот его посетила мысль: а не построить ли для нее дом у себя на родине, а потом пригласить туда избранницу своего сердца? Недолго думая он заказал кирпич, и спустя некоторое время дом был построен. Выбрав удачный момент, он пригласил девушку посмотреть на свой свадебный подарок. Когда он привез Елизавету на свою родину и показал дом, построенный им для нее, она посмотрела и холодно отвергла его. Вот такая печальная романтическая история. Правда, после того случая имя незадачливого купца было предано забвению, а дом так и стоит с тех пор в деревне Аристово. На самом деле это очень интересное строение. Сейчас возникают споры о точном времени его строительства.
Дом представляет из себя четырехугольное здание со скругленными углами. На его переднем и заднем фасадах семь осей окон первого и второго этажей. Среднее окно второго этажа обоих фасадов арочное. По бокам выступающей центральной части и на скругленных углах здания видны пилястры — декоративные элементы, характерные для каменных построек раннего классицизма начала XIX века. В верхней части здания с правой стороны, если стоять лицом к переднему фасаду, видны заложенные кирпичом оконные проемы, что говорит о существовании верхнего, антресольного этажа. Окна антресольного этажа хорошо сохранились на правом боковом фасаде. Под крышей виден сложный карниз из профилированного темного кирпича. Под ним выступает ободок в один кирпич, который окружает здание по всему периметру. Вот такое интересное архитектурное строение. По этим признакам можно предположить, кто мог быть его архитектором: семь осей окон, закругленные углы, ободок, сложный карниз и антресольный этаж выдают руку Левингагена, который делал проекты для усадебных домов помещиков Полозовых в селе Спас-Виталий ярославского района и Коковцевых в поселке Новоселки города Ярославля, но для доказательства нужны новые факты. По скудости архитектурных элементов дома в деревне Аристово нельзя точно этого утверждать, хотя есть свидетельства, что у дома были даже балконы. Теперь вернемся к истории этого дома.
Свет на нее пролила одна из жительниц деревни Аристово. Так, в числе первых владельцев дома ею упоминались Сальниковы, Шестериковы, Ковалевы и Суровцевы. Если три первые фамилии не совсем известны, то последняя заслуживает внимания. Оказывается, в XVIII веке на самом деле жили купцы Суровцевы, которые были довольно близки ко двору Петра I. О них говорится, что «братья Шустовы и братья Суровцевы были настолько богаты, что помогали Петру I средствами в его военных мероприятиях и пользовались его особым доверием». Свое происхождение они вели из Соликамска. Кроме того, купцы Суровцевы занимались благотворительной деятельностью. Так, на их средства было воздвигнуто несколько каменных церквей в Соликамске и его окрестностях. Одна из них, освященная во имя Иоанна Предтечи и святого Иоанна Воина, находится в селе Красном. Основание ей положил на свои средства солепромышленник, посадский человек Иоанн Суровцев, а строительство завершил купец Алексей Федорович Турчанинов.
С Ярославским краем купцов Суровцевых соединяют родственные связи. Ведь до того, как владельцем села Красного Соликамского уезда стал Алексей Федорович Турчанинов, оно принадлежало Демидовым, известной купеческой династии, которая в 1726 году была возведена в потомственное дворянство. Первым членом этой семьи, унаследовавшим дворянский титул, стал Акинфий Никитич Демидов. По одной из версий, средний сын Акинфия Демидова Григорий был женат на дочери Павла Суровцева Анастасии. От их брака родились три сына и восемь дочерей. Второй сын Григория Акинфиевича Павел Григорьевич, признанный ученый, благотворитель, стал попечителем Ярославского университета. После своей смерти Павел Григорьевич Демидов завещал «вечно в пользу назначенной в Ярославле гимназии» свою Романовскую вотчину с 1330 душами крестьян и владения в Пошехонском уезде, чтобы доходы, получаемые с них, шли на содержание этого учебного заведения и его учеников, «с таким притом намерением, чтобы отличившие себя поведением и способностями на том же коште по окончании наук в гимназии были отправляемы в университет и, если кто окажется тому достойным, в чужие края». Возможно, в состав владений Павла Григорьевича Демидова могла входить и деревня Аристово.
О судьбе купцов Суровцевых после 1715-го по Соликамску известно мало, потому что большую часть времени они проводили в Санкт-Петербурге. Если в результате дальнейших исследований подтвердится родственная связь купцов Суровцевых с Демидовыми, имеющая место в Ярославской губернии, то, возможно, и дом в деревне Аристово, что в Первомайском районе, получит свою историю. Ведь в его строительстве могли принимать участие сами Демидовы.
Сергей КРЫЛОВ.
Фото автора.
И ВАЛЕНКИ ИЗ МЕРТВЫХ ДЕРЕВЕНЬ
«Поэты из века в век возвещают человечеству его страдания», — провидчески написал Дмитрий Писарев в своей повести «Реалисты».
«Дерево без коры» — сборник стихов поэта Ольги Люсовой, изданный в издательстве «Индиго» летом минувшего года, — развернутый манифест объявленного великим критиком тезиса.
«Мне детство скалилось
волчонком,
Смотрело дико из угла,
Сжимая грязною ручонкой
Кусочки битого стекла».
Вспоминается известный русский поэт из поколения «лобастых мальчиков невиданной революции» Николай Майоров: «Я жил в углу, я видел впалость отцовских щек». Эпохи разные — матрица одна. Но, если тогда истово верили в «Земшарную республику Советов» — читаем у Павла Когана: «… И задыхаясь Интернационалом, лицом упасть на скошенные травы», — то нынче даже в снах нельзя зацепиться за спасительную соломинку — читаем у Люсовой: «Мне снится сон: земля пуста». Только и остается, что обратиться в зыбкие туманные дебри метафизики человеческого существования.
Впрочем, можно трактовать поэтику Ольги как интимное и исповедальное, переживание кризисного (в сборник вошли стихотворения «Из блокнотов 1997 — 2009 годов») десятилетия конца прошлого — начала нынешнего века. Приметы его там и сям разбросаны в книге: «взгляд бомжихи злой и вороватый», «cинеющих торгашек шаль овечья», «и валенки из мертвых деревень».
Что может художник, поэт? Избавить мир от голода, холода, болезней — не в его силах. Исцелить горстку-другую людей, как это сделал гуманист-мыслитель Альберт Швейцер? Не более. Ну, еще остается прибежище слова. Нет, Слова. Того, которое было вначале. Поэтому на слова в сборнике Ольги Люсовой падает колоссальная нагрузка. Они заряжены так, что мало не покажется:
«Отрубите мне правую руку,
Все равно я умею писать.
Уберите из книги все буквы,
Все равно я умею читать».
Есть смысл приглашать читателей к знакомству со сборником, о котором сказано: «Наконец-то молодая поэтическая волна Ярославля выплеснула на родной берег книгу, достойную того, чтобы размышлять над ней…»
Анатолий ХОМЯКОВ.
ЧЕМ ЖИВА ДУША
В минувшем году впервые в рамках VIII Васильевских чтений состоялся поэтический конкурс, посвященный памяти поэта Константина Васильева и названный «Чем жива душа».
Основной задачей конкурса стало повышение уровня поэтической составляющей чтений. Проведение поэтической части по принципу свободного микрофона приводило к тому, что на сцену выходили люди, имеющие слабое представление об истинной поэзии. Это вызывало нарекания со стороны профессиональных литераторов и тонких ценителей художественного слова. И тогда координаторы чтений решили пригласить компетентное жюри, которое бы из присланных на конкурс работ выбрало лучшие. Интрига заключалась в том, что до последнего момента строгие судьи не знали имен авторов — стихотворные тексты были помечены лишь цифрами. По итогам конкурса было отобрано семь лауреатов, стихи которых мы и предлагаем вашему вниманию.
Концепция сборника «Голоса русской провинции», в котором представлены материалы Васильевских чтений, принадлежит Николаю Николаевичу Пайкову. Он предлагал представить лауреатов конкурса в сборнике по принципу антологии одного стихотворения. Организаторы Васильевских чтений решили расширить рамки конкурса и выпустить поэтический сборник «Чем жива душа», в который войдут не только стихи лауреатов, но и стихи некоторых финалистов.
Любовь НОВИКОВА.
Надежда Кудричева
ЛЕТАЮЩИЙ ДОМ
Вчера со мной говорил дом.
Не люди, которые жили в нем,
а сам. Фрамуги глазниц открыв,
давай, говорит, рванем в отрыв.
Махал карнизами вверх и вниз,
по-рыцарски мне подставлял карниз
крыла — летели куда хотели,
куда глядели и не глядели.
Луну задели, Казбек раздели,
из белоснежной его кудели
напряли шерсти, соткали плед,
связали нежной зимы куплет,
кормили смехом костер зари,
хвостом виляли нам пустыри,
гнездился дом, поправлял крыльцо,
бодрился, выглядел молодцом,
шепнул смущенно «До завтра?» дом.
А кто-то знал, что его на слом…
Зачем мне радость всея земли,
раз мой летающий дом снесли?
Валерий Топорков
. . .
Когда заветные стихи
В тебе созреют, как колосья,
Совсем не важно, от сохи
Возьмешь их или белой кости.
Пойми — откладывать нельзя,
Доверишь, как слепому, завтра
То, в чем сегодня бьется вся
Тобою добытая правда.
И пусть идея не нова,
Не бойся жить законом книжным —
Преобрази свои слова
Одной большой любовью к ближним!
И, может, для каких-то ста
Сердец не вымерших, не гнусных,
Как хлеба вкус, как правота,
Твое останется искусство.
Любовь Страхова
ПАМЯТЬ
Память, как фотопленка, черно-бела.
(Пленку цветную — из-под полы да по блату).
Кадры кручу и стрелки по циферблату —
Влево, где негативно, но — отболело.
Каждый казался герой, оказался — лузер:
Дюже алкали свободы, бились
за гласность.
Шеями управлял пионерский галстук,
Стянутый в красный и очень
крепкий узел.
Да, не пила я пепси, не ела попкорна.
Не декларировала, не скрывала дохода.
Взвейтесь кострами, лучшие мои годы,
Под барабанную дробь, под заливы
горна!
Гнали взашей из церкви, теперь обратно
Всех зазывают. По мне — был бы в доме угол…
Дергают за веревочки, словно кукол.
Просто руки никто не подаст
бесплатно.
Верного слова никто не подскажет
в кроссворде.
В новую стройку — вытягивают
по струнке.
Много ли правды в новом жека
«Самсунге»?
Сколько и было в старом чебэ
«Рекорде».
Наталья Козвонина
МАРИЯ
Как молчалива, безысходна скорбь…
Рыданий нет. Все дни Она молчала.
Ждала чего? Любимый сын лег в гроб.
Два дня он мертв. И вспомнилось
начало…
Вот пьет, не торопясь, Он молоко,
Теребит грудь и дергает за косы.
А в пять — бежит свободно и легко
Навстречу ей. И нимб над Ним —
стрекозы.
А позже, уж не мальчик, а юнец,
Лежит в траве, соломинкой играя,
И облаком плывет над ним Отец,
И Сын всю тяжесть неба принимает…
Есть боль и кровь, и есть тяжелый крест,
Но смерти нет, как нет на небе брода…
Мария вытрет слезы, а окрест
Томится ночь, кончается суббота.
Евгений Коновалов
. . .
Вдохновение дышит построчно,
льнет ребенком к щеке, полюбя
дурака. А потом, между прочим,
навсегда оставляет тебя.
Что же делать с нелепой напастью,
как выдерживать чудо, когда
незаслуженным росчерком счастья
исчезает оно навсегда?
Жизнь идет, убивает и манит
образцовым потоком своих
реактивов — и траченый магний
не зажжется от спичек сырых.
Мелочь, мелочь, и мелочи этой
доверяться, играя. Не то
сумасбродная вера поэтов
обернется святой глухотой.
Остальное — не здесь и не наше,
все гипноз или самообман,
все — коленца малиновки в чаще,
все — над Волгой вечерний туман…
Надежда Папоркова
. . .
В старый дворик осенней тишью
Выйдешь вечером из маршрутки —
Все как в детских забытых книжках:
На скамейке остался заяц…
Старый дворник собрал в ладони
Горсть последних кленовых листьев,
Он был нежен и осторожен,
И смотрел на меня полминутки,
Словно жизнь их пролить пытаясь.
Так же смотрит Господь, быть может,
На живущих в невечном доме,
Только взгляд Его вечность длится.
Но потеряно для надежды
Столько листьев и звезд — о, сколько
Сорвалось, не ответив взгляду,
Устремленному к ним так нежно…
Чем напраснее, тем бездонней
Боль разлуки с Тобой. Скажи мне,
Пожалеешь ли нас, простишь ли,
Соберешь ли разбитых жизней
Больно ранящие осколки
В милосердном тепле ладоней,
Проходя по земному саду
Поздней ночью, осенней тишью…
УСТАЛЫЙ БЕГ ПЕРА ПОД УТРО
В преддверии своего 20-летнего юбилея редакция газеты «Золотое кольцо» решила подготовить не совсем обычную книгу. В нее предполагалось наряду с лучшими журналистскими работами сотрудников газеты включить и их литературно-художественные произведения. Наверное, далеко не все читатели нашей газеты знают, что в штате редакции состоят сразу три профессиональных писателя — Олег Гонозов, Николай Смирнов и Любовь Новикова, представляющих Союз российских писателей, еще два постоянных автора газеты — Евгений Кузнецов и Николай Родионов — члены Союза писателей России. Но мастерством художественного слова владеют едва ли не все журналисты «Золотого кольца» начиная с главного редактора Алексея Михайловича Невиницына. Совсем недавно сборник «Двадцать лет в эпоху перемен» вышел в свет.
Не все журналисты решились обнародовать свои художественные произведения. В книгу вошли сочинения семи авторов плюс фотоработы постоянного фотокора газеты Виктора Орлова. Открывается сборник тремя очерками Алексея Михайловича Невиницына: «Хороша ты, Персия, я знаю», «Чистота во всех смыслах» и «Под сенью сакуры в цвету». Но если журналист Алексей Невиницын известен широкому кругу читателей и коллегам по цеху, то вот его стихи явились откровением даже для многих золотокольцовцев:
Усталый бег пера под утро
в лугах черновиков,
Неровный
нервный прочерк,
дорожка средь росистых трав:
косарь прошел
под вечер путь последний —
усталый след,
но как духмяно
пахнут
срезанные травы.
Коси, поэт, свой путь ночами,
в дурмане утром
засыпай,
чтоб людям днем
деревня, речка, луг
и мать-крестьянка
снились наяву.
Олег Гонозов представил в сборнике рассказ «Мастер некролога» и юмористические рассказы из постоянной сатирической страницы «Золотого кольца» «Околесица».
Николай Смирнов одинаково хорошо работает как прозе, так и в поэзии. В книгу он включил свою повесть «Сватовство. Житийная хроника» и цикл стихов «Образы уездного города».
Постоянный автор «Золотого кольца» Евгений Кузнецов выступил на страницах издания с подборкой, названной им «Рассказы, написанные во время кризиса».
Интересно представлена здесь и известный в области журналист, связавший свою жизнь с «Золотым кольцом» еще в 1991 году, Алла Алексеевна Хачатурян. О том, что она пишет стихи, знают многие. Но вот своей поэмой «Благословенна любовь», написанной в стиле стихотворений в прозе, она открывается читателю не только как проникновенный лирик, но и как мастер этого практически ушедшего нынче из русской литературы жанра:
«… Я люблю тебя. На земле просто февраль. Мне трудно сказать, что это. Но, кажется, я становлюсь очень хорошей. Февраль подходит к концу. А весной я наполняюсь волшебной грустью. Тянусь за счастьем, как тонкий стебелек, ко всем идущим и летящим. А ты потянулся ко мне. Что ты! Я совсем слабая, маленькая… Что ты!»
Любовь Новикова и Николай Родионов включили в сборник подборки своих стихов.
Для фотовернисажа Виктор Орлов отобрал 12 авторских фоторабот. Здесь портреты видных политиков, известных артистов, рядовых ярославцев, бытовые зарисовки, трогательные картинки из мира животных, пейзажи.
Сборник «Двадцать лет в эпоху перемен» еще раз подтверждает тот факт, что журналистика — профессия творческая. Что журналист видит и чувствует мир глубже и тоньше, чем это может показаться читателю. Что личность журналиста далеко не исчерпывается его газетными репортажами.
Мария ТЕПЛОВА.
Фото Ирины ТРОФИМОВОЙ.
