На своем горьком опыте знаю, как больно бывает проснуться однажды и осознать, что такое привычное теплое и ласковое солнышко спряталось в облаках, еще чуть-чуть — и будет греть не тебя, а кого-то совсем другого.

На своем горьком опыте знаю, как больно бывает проснуться однажды и осознать, что такое привычное теплое и ласковое солнышко спряталось в облаках, еще чуть-чуть — и будет греть не тебя, а кого-то совсем другого. Помню панику и отчаяние, помню те невероятные усилия, которые предпринимала, чтобы разогнать тучи и до конца уже дней купаться в тепле…

НА ЛЮБИМОГО ЧУЖОГО…

Эту историю я услышала… да, впрочем, не так уж и важно, от кого я ее услышала, чтобы не давать пищи досужим на догадки и пересуды деревенским кумушкам.

Девочка росла, будто Василиса из сказки: высокая, стройная, голубоглазая, с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам, к ним сроду никакая краска не прикасалась — Бог наградил. Такая же светлая была у нее и душа. Я даже считала: встретить ее с утра на деревенской улице — к удаче.

Да вот не повезло ей: сама такая чистая и непорочная, думала, глупышка, что и все вокруг такие же, вот и кинулась в любовь, словно в омут. Парень оказался нездешний, незнакомый, а потому и отговорить-то ее было некому. Он же оказался не мужем, а садистом. Терпела моя девочка, терпела да и вернулась однажды к маме. От прежней Василисы и следа не осталось: похудела, круги под глазами, вроде даже ростом меньше стала, потому что ходила по улице, низко опустив голову. Встретишь ее, бывало, заноет сердце, да так до вечера и не успокоится.

Мама ее в клуб к девчонкам гнала, чтобы развеяла свою тоску-печаль, возраст-то у нее едва за двадцать перешагнул — не старуха же! А она в настоящую домоседку превратилась — вязала да книжки из библиотеки пачками таскала. Считала, что жизнь ее личная на этом проклятом замужестве и закончилась, потому что совсем еще юное ее сердечко будто в глухую броню оделось.

Но однажды — все ведь самое главное в жизни случается однажды — приехал в деревню какой-то дальний мамин родственник (десятая вода на киселе), увидел такое чудо и разомлел. Вида не показал, а маме предложил увезти Василису в город и устроить там на завод, в цех, где он начальником работал, пообещал и с общежитием все решить.

Маме такая идея очень понравилась, а сама Василиса была на все согласна. Так вскоре оказалась она в большом городе, где из знакомых был всего один вот этот родственничек — дядя Веня. Он и вправду заботился о Василисе, часто приглашал вместе пообедать, даже цветы дарил на день рождения и на 8 Марта, катал на машине по городу, брал с собой на пикники.

Василиса и сама не заметила, как оттаяло ее сердечко и застучало так, что дядя Веня не мог не услышать этого стука. Василиса смотрела на него такими глазами!

Вскоре они стали любовниками, мужем-то он ей никак не мог стать, потому что был давно уже женат. И хоть часто в разговорах с Василисой называл свою жену Зою змеей особо ядовитой, разводиться с ней, естественно, не собирался и от Василисы этого не скрывал.

В выходные дни и праздники Василиса неприкаянно бродила по общежитию или плакала в коридоре, отвернувшись к окошку, чтобы никто не видел. Она повзрослела за эти годы и поняла, что ей нужен дом, семья, дети, а с любимым дядей Веней ей это не светит никогда. Даже все разговоры о ребенке вне брака он пресекал на корню.

И однажды Василиса поняла, что она всего лишь игрушка в его руках, что он такой же садист, как и ее бывший муж, только терзает он не тело, а душу, что гораздо больнее, и поэтому Василису все чаще посещали плохие мысли — ей хотелось умереть…

РЯДОМ,

НО НЕ ВМЕСТЕ

В одну из таких отчаянных минут рядом с Василисой появился парень из ее цеха Костя Иванов. Подошел и безо всяких предисловий выпалил:

— Василиса, выходи за меня замуж, хватит тебе слезы лить по этому козлу, смотреть тошно…

И представляете, совершенно неожиданно для себя Василиса согласилась! Вскоре они уже мчались на мотоцикле по разбитой деревенской дороге к Костиной маме, и Василиса совсем забыла, что еще недавно думала о смерти и перебирала наиболее безболезненные способы ухода из жизни. Она как будто только сейчас поняла, что на свете есть другая жизнь, есть ветер, скорость, есть широкая мужская спина, за которой можно спрятаться от этого ветра.

В измятом, наспех накинутом, забрызганном грязью плащишке предстала Василиса перед будущей свекровью. Внимательно поглядев на будущую невестку, та охнула и опустилась на стул:

— Девонька, а ты ведь не любишь его…

И  заплакала. Заплакала и Василиса. Потом они сидели и молчали, в окна хлестал косой дождь, рядом с матерью сидел младший брат Кости, по-взрослому нахмурив детский лобик и пытаясь понять, почему так горько плакала эта красивая тетя, а мама ей помогала.

Вбежавший в дом Костя прервал эти слезы и пытавшейся что-то возразить матери строго сказал:

— Мать, не мути воду. Мы хорошо жить будем, вот увидишь, все наладится. Только с завода мы уйдем, так надо, будем в деревне жить. Правда, Василиса? Хозяйство заведем, огород посадим, я никакой работы не боюсь, а тебе и работать будет некогда: твое дело — ребятишек рожать…

Потом стемнело. Готовя постели ко сну, мать спросила:

— Вам вместе стелить, али как?

— Али как, мама, али как, у нас же еще свадьбы не было.

И внезапно настроение матери круто изменилось, она приобняла Василису за плечи и сказала:

— Ты не бойся, доченька, мой Костька тебя никогда не обидит, посмотри-ка на него, вон какой детинушка вымахал, а большие мужики, они всегда добрые.

Эти слова глубоко врезались Василисе в память, потому что вся дальнейшая жизнь с Костей подтвердила их правоту.

Все в их жизни было хорошо: и дом они новый выстроили, и ребятишек ему Василиса одного за другим троих родила. Правда, сына не сумела, как он ни просил. Все шутила:

— Девочки рождаются от сильных мужчин!

Сама раздобрела, похорошела еще больше. Бывало, после их приезда к нам в деревню мать хвалилась перед соседками:

— Костя хорошо мою Василиску держит, вон она какая полная…

Одного не было в их отношениях — всепожирающей страсти, когда волной нахлынувший жар мешает дышать. Они оба понимали это, но никогда об этом не говорили.

Пока росли девчонки, спали врозь, ночные встречи урывками не приносили радости ни тому ни другому, превратившись в элементарный супружеский долг.

К пятнадцатилетию семейной жизни Костя сделал Василисе подарок — купил широкую красивую кровать, выселив дочек из ее спальни в свою комнату, а сам занял их место.

В первую же совместную ночь он спросил или, скорее, сказал утвердительно:

— Ты так и не полюбила меня…

Тяжело качнулась тишина в комнате — Василиса промолчала, как промолчала и о том, что вот уже несколько месяцев подряд ее провожает с работы машина с тонированными стеклами. Она знает, что за рулем ее дядя Веня и что стоит ей остановиться, как построенная за пятнадцать лет жизнь с Костей разлетится вдребезги.

И ТЕБЯ НИКОГДА

НЕ ОТДАМ Я ДРУГОЙ

Жизнь продолжалась, опять летели дни за днями в трудах и заботах о детях, опять время от времени за ее спиной появлялась машина с тонированными стеклами, и она после этого долго ворочалась и не могла заснуть. Но о том, чтобы превратить в развалины налаженную жизнь с Костей, даже не помышляла.

Ее спокойствие и уверенность в завтрашнем дне убил визгливый голос соседки:

— Василиска, ты куда смотришь, полоротая! Ходишь, как блаженная, вся деревня видит и говорит, а ты будто ничего не замечаешь…

— Ой, Тонька, не тарахти, чего такого непоправимого произошло, чего я не знаю?

— Не произошло еще, не произошло, но думаю, что скоро произойдет! Танька вернулась, говорят, насовсем… Она до армии-то гуляла с твоим, да и с моим гуляла, с кем она только не гуляла, пока в город-то не свалила, а теперь вот явилась не запылилась! Тревожусь я.

— Так ты и продолжай тревожиться, а я-то при чем?

— А при том, что еду я как-то с тележкой, подкормку для козы накосила, еду мимо мастерской и вдруг слышу в кочегарке голоса. Я — туда, к окошку. Гляжу: никого в кочегарке нет, а сидят на лавочке твой с Танькой и воркуют. Я так в крапиву и свалилась. Ну ты подумай, чего ей в мастерской делать, она что, механик? Явно мужиков наших охмурять пришла…

Домой Василиса вернулась совершенно обескураженная, стала думать, сопоставлять факты. Выходило, что в Тонькиных словах была большая доля правды. Вспомнилось, как пришла однажды Танька к ним в дом — городская, вся накрашенная, надушенная. Василиса от стыда руки под передник прятала. А Костя еще попросил Василису в магазин за бутылкой сбегать — мол, надо гостью принять как следует. Василиса и побежала, а они вдвоем остались.

Потом вдруг вздумал Костя спать на веранде, сказал, что дома жарко. Василиса даже обрадовалась, а тут, оказывается, вон что…

В эту ночь Василиса не спала. Приоткрыв дверь, она слушала, как скрипят пружины под грузным телом мужа, как крутит его, бедного, душевная тоска, будто хочет он подняться и уйти, а кровать, на которой с Василисой семейную жизнь начинали, не отпускает. И все-таки оторвался, встал, вышел в палисадник, закурил… Затаив дыхание, Василиса стояла на крылечке, понимая, что, если он шагнет за калитку, бросится следом, обнимет крепко-крепко и никуда не отпустит.

Докурив сигарету, Костя отшвырнул ее в сторону и…  повернул к дому, едва успела Василиса шмыгнуть на веранду и занять его место.

Это была ночь настоящей любви. Рассказывая мне об этом, Василиса, смеясь и краснея, призналась:

— Не знаю, как и кровать не сломали. Что-то с этой ночи переменилось во мне, самой даже стыдно, будто восемнадцатилетняя… Вот ребеночка жду, решила все-таки Косте сына родить, думаю, на этот раз я сильнее окажусь… Поздновато уже, да что поделаешь. Видно так и получается в жизни: чтобы настоящее счастье узнать, надо горя хлебнуть. А вот было у него чего с Танькой или не было, я и узнавать не пыталась, я ей ведь в ножки готова поклониться, что помогла мне в собственного мужа влюбиться. Только некого благодарить — уехала она. Уехала в других краях счастье искать.