Год назад я лежал в реанимационном отделении больницы имени Соловьева в Ярославле. Сначала перед операцией, потом после нее — в полудреме, одурманенный наркозом и лекарствами, и мне этот просторный, ярко озаренный зал казался плывущим куда-то кораблем. Свет горел день и ночь, работали, мигая, приборы.

Автоматически включался, сжимая левую руку выше локтя, измеритель кровяного давления. В нос введены тонкие прозрачные трубочки, подающие кислород. Вокруг под пластиковыми колпаками бездвижно лежали люди.

Очнувшись полностью, я понял, что уже ночь — самый глухой час. У входа, будто на капитанском мостике, стоял стол, вокруг сидели медсестры. Они заполняли документы, иногда шутили в довольно раскованных выражениях, чтобы снять напряжение. Я лишь позднее понял, как тяжела работа этих молодых женщин и девушек. Одна — видимо, старшая — диктовала: «Неизвестный N 1… Неизвестный N 2 умер». Потом она упомянула мою фамилию, назвав меня дядей. Это непривычное слово ушло во тьму памяти и вдруг осветило ее, и я услышал: «Дядя, прыгай!» Это говорила мне коренастая девушка в куртке с распущенными по плечам волосами. Я стоял в темноте спиной к обрывистому берегу Волги, за мной было всего полшага, и думал: что мне делать? Броситься на нее? По бокам от нее стояли несколько парней. Или прыгнуть — задом от них, под обрыв?..

Воспоминание оборвалось. К колпаку напротив подошли медсестры. Оказалось, что там и лежит неизвестный N 2 — совсем молодой парнишка, коротко подстриженный, светловолосый. Его, кем-то покалеченного, подобрали на улице. Когда я снова очнулся, его на месте уже не было. Передо мной — стойка для капельницы. Просыпаясь, я глядел на эту никелированную антенну и не верил в явь, думал, что все произошедшее со мной — сон. Сейчас я проснусь, и этот волшебный корабль с ночным светом и подсчитыванием умерших, с работающими приборами исчезнет. А он летел и летел сквозь ночи, пополняясь

 изуродованными людьми.

Потом наступило, как говорили врачи, стабильно тяжелое состояние. Где-то над головой верещал маленький телевизор. Кто-то бредил ночью и просил без конца: «Дайте мне нож!» Какие-то сильные лекарства, от которых иногда впадаешь в яркие цветные грезы. Неделя за неделей — будто погружают тебя в гигантскую воронку: проваливаешься внутрь себя. Стихи. Лермонтов, Блок, Пушкин, Мандельштам. Читаются и читаются в душе и превращаются, особенно Лермонтова, в какие-то живые существа. И не дают утонуть тебе в самом себе, потерять себя.

И это прошло. Просто лежишь на койке. Рядом жена, дочка. Почти все в палате без помощи не могут передвигаться на своих ногах. Молодой парень из переславской ДПС отвернулся к стене. Вспоминает последние секунды автокатастрофы. Наступивший после страшного удара болевой шок отбил память. Возле него дежурит отец, мой ровесник, ночью он спит на полу.

Вот в палате появляется новый пациент. Ему сделали полостную операцию, чтобы добраться до позвоночника, свернули легкое. Теперь оно само разворачивается с мучительными страданиями. Жена, сидящая рядом, каждое утро читает над ним шепотом 50-й псалом: «Помилуй меня, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое»…

Дня через три самочувствие больного налаживается, и эта пара рассказывает мне о поразившем их случае. В палату, где они находились до операции, поступил тяжелобольной из Рыбинска. У него начали разрушаться позвонки. Боль нестерпимая. Но жена вместо того, чтобы хлопотать у врачей, привезла книгу какого-то экстрасенса, «заряженную энергией». Как муж начинал жаловаться, на больное место она возлагала эту книгу и велела терпеть. «Боль сейчас пройдет!» — командовала она. Рассказывающая пара сильно возмущалась этой дикостью.

Повреждение позвоночника, когда перебит спинной мозг, или становая жила, как говорили в старину, приводит к неподвижности. Таких больных на обиходном языке называют «говорящими головами». Позднее в Москве, в реабилитационном центре, я видел молодых, симпатичных женщин, которые после перенесенного инсульта не могли даже говорить. Лишь что-то объясняли движением пальцев, а на глазах — слезы. Их на колясках возили мужья.

Первые дни я в неподвижном состоянии пролежал на резиновом круге, который мне раздобыли еще в мышкинской больнице. Если тело не переворачивать, то на третий-четвертый день на нем образуются желтоватые пузыри наподобие ожогов. Это  пролежни. Они быстро прохватывают плоть вглубь, и бороться с ними очень трудно. Если не обеспечить такому человеку постоянный уход, он может сгнить заживо. Делают операции, выгнившие места удаляют, но образуются новые. Потом начинают загнивать и тазовые кости. О таких сгнивающих заживо людях в больнице рассказывали часто. Сами больные от того, что отключен мозг, не чувствуют боли.

Люди, обреченные на неподвижность, на инвалидную коляску… Что им остается делать? Надеяться на чудо? Ведь святой Серафим Саровский несколькими словами поставил на ноги помещика Мотовилова. Только спросил: «Веруешь ли ты во Святую Троицу?» А до этого помещик скольких врачей объездил — и все бесполезно. «Чудеса бывают, но не с нами!» — не раз слышал я от тяжелобольных в палатах. И сам повторял эти слова. Потому что мы не крепки в своей вере. «Не холодны и не горячи», как сказано в Апокалипсисе, а чуть «теплы». А ведь Мотовилов, чудесно вставший на ноги, был горячим — весь остаток жизни отдал Богу. Куда пойдем мы, встав на ноги: в бар, смотреть телевизор, поедем в турпоездку? Или ринемся отмечать год Дракона?

И все-таки над «теплым» человеком, не верящим, что с ним может произойти чудо, и, как он сам мне сказал, не верящим в Бога, жена читает 50-й псалом. Кто-то, может, и в церкви посоветовал ей сорок раз читать его каждый день: «Помилуй меня, Боже, по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое»…

В старых Библиях я находил пометки у псалмов. Например, 108-й следует читать «от обиды», солдату зашивали в ладанку 90-й — от пули и штыка. Существуют и сборники с таким толкованием Псалтыря. Но современное, утилитарное использование песен Давида отдает фетишизацией. Ведь и экстрасенсы с колдунами тоже читают молитвы. Может, при Иване Грозном или царе Алексее Михайловиче, когда псалмопение было повседневным занятием, такое использование псалмов и имело силу. Тогда вся жизнь человека укладывалась в церковный круг, вся она была им освящена. Плюнуть нельзя и погоду поругать, дарованную Госпо-

дом, — за это полагалось покаяние. Регламентировалась половая сфера, вплоть до любовных поз. Если женщина оказалась сверху, после исповеди и покаяния ее наказывали: четыре дня без горячей пищи и сотня поклонов.

Теперь люди прагматичны. Сломал позвоночник — тогда и вспомнил про 50-й псалом. А кто-нибудь другой займется в этой ситуации йогой или прибегнет к помощи знахаря, а то и шамана. И таких людей доводилось встречать мне за месяцы скитаний по больницам. И в обыденной жизни тот же примитивный оккультизм, соседствующий с суеверием. Во дни церковных праздников в огородах никого не увидишь. Нельзя копаться в грядках, особенно в Духов день, когда земля отдыхает. Современный теплый человек к мелочам по-фарисейски строг, к тяжким грехам снисходителен.

В огороде в святой день копаться нельзя, зато напиться в лежку можно. И цены подымать можно. А ведь по старым церковным правилам увеличение цены в два раза приравнивается к воровству. Такой человек лишался причастия, должен был каяться и нести наказание. Скажи-ка об этом сейчас хоть рядовому лавочнику, хоть высокопоставленному чиновнику, отстоявшим службу в храме. Теперь цены на разные услуги и товары могут увеличивать в пять, в пятнадцать раз, как сами лавочники рассказывают. И это не считается у народа-богоносца грехом. До девятого века церковь, кстати, еще не разделенная на восточную и западную, боролась с ростовщичеством. Считалось, что время принадлежит Богу и брать за него проценты — грех. Уже тысяча лет, как это требование отвергнуто, а банкир не самый ли желанный гость в любом возрождающемся храме?

Поклонение капиталу, банковскому делу. Почему это так тревожило пророческого писателя Достоевского? В его записных книжках можно найти обрывчатые фразы, которые не любят цитировать даже признанные исследователи его творчества. О том, что сначала будет построен социализм, затем все «будет опутано банком. А потом придет Антихрист». Помню, как в семидесятые годы минувшего века я удивлялся и думал: попал пальцем в небо. Какие же опутывающие банки могут быть в СССР! А вот сейчас, в годы финансового кризиса, уже по-новому вспоминаются эти исполняющиеся пророчества автора «Преступления и наказания».

Но, чувствую, мысли мои на больничной койке гаснут. Уже  час, как человек, над которым по утрам читают псалом, включил телевизор. Там орут, кривляются. То, что называется юмором. Такие же телевизоры — в каждой палате. Пробую читать наизусть тот самый 50-й, но цветное «окно в ад» забивает его. Еще через полчаса такой обработки чувствуешь полное отсутствие мыслей и тоску, пустоту, становишься тем существом, с которым никаких чудес не бывает.