Историю эту я услышала в Ярославле на автовокзале, пока ждала отправления автобуса. Разговорились с соседкой, а когда разговор перешел на дела профессиональные, оказалось, что в прошлом мы обе учительницы. Тем для разговоров оказалось предостаточно. Вот одна из них. Она все спрашивала моего мнения, правильно ли поступила, чувствовалось, что какая-то тайная боль мучит ее до сих пор.

НЕ ПРИЕДЕТ ОН

Узкая полоска асфальта еще не совсем очистилась от зимней наледи, да и по обеим ее сторонам то тут, то там были видны клочья последнего снега. Обшарпанная, исписанная вкривь и вкось признаниями в любви грязно-зеленая остановка чуть ли не до самой скамейки забита окурками, разнокалиберными бутылками и другим мусором, среди которого можно было усмотреть даже использованные шприцы. Во всем ощущался гнетущий мрак и страшное запустение. По крыше остановки внезапно забарабанил дождь, крупный, первый в этом году. Мимо, обливая грязью редких прохожих, мчались машины, тоже серые и грязные.

Ярким пятном среди этого убожества, будто вызовом запустению — веселой расцветки зонтик, а под ним… Вглядываюсь — и не могу понять: девочка? девушка? Подросток! Оля, моя ученица из выпускного класса!

Едва узнав, обращаюсь к ней:

— Оля, это ты? Здравствуй-здравствуй! Ты куда это в такую рань собралась? В город?

Замечаю, как стыдливо она прячет глаза, как внутри у нее все сжимается в комок, и ее голос не вырывается, а через силу выталкивается наружу:

— Никуда. Я так просто. У нас же каникулы. А вы, Прасковья Петровна, куда?

— Я-то на совещание. А ты все встречаешь? Ох, Оля, Оля, бедная моя девочка… Не приедет он, Оля. Не приедет.

Девочка вздрагивает, дергается всем телом, будто кто-то невидимый сильно толкает ее в грудь, она взмахивает руками, зонтик чертит спицами по грязному асфальту и опять стремительно взмывает над головой:

— Вы шутите? Как не приедет? Почему? У нас же скоро экзамены, выпускной…

— Ну и что, что экзамены. Примем.

Не желая показать закипающие слезы, девочка прячется за остановку, слышно, как она скребет пальчиком по корявой стенке, будто обводит какие-то буквы. Вскоре оттуда доносятся чуть слышные всхлипывания.

Я, взволнованная и напуганная состоянием девочки, уже  готова шагнуть следом, что-то сказать в утешение, прижать к груди, успокоить. Но, подумав секунду, почему-то останавливаюсь, сердито расталкиваю сапогом мусор, присаживаюсь на скамейку и, разом обессилев, прикрываю глаза.

Тут же в памяти всплывает веселое сентябрьское утро, линейка в школьном дворе, выпускной класс, такой торжественный и такой разом повзрослевший. И он, наш новый учитель математики — молодой, очень высокого роста, светленький и голубоглазый, только что окончивший университет и Бог знает каким ветром занесенный в нашу маленькую сельскую школу. Вспомнилось, как уже тогда екнуло мое сердце, я поймала взгляд Оли, единственной девочки в этом классе. Этот взгляд излучал какое-то неземное сияние, и в нем, в этом лучистом взгляде, купался молодой математик, сам еще растерянный от множества направленных на него глаз, неловкий, совершенно в себе не уверенный.

В деревне он освоился быстро, ребятишки его полюбили и бегали за ним веселым табуном. А он не жалел на них время — ходил с мальчишками на рыбалку, по вечерам они собирались в парке жечь осенние листья, зимой катались с крутых гор на лыжах. Оля носилась вместе с ними.

ОЛЯ ЗАБОЛЕЛА

Проблем с учебой у Оли не было, она была стабильной четверочницей, но я почему-то не удивилась, когда однажды по дороге из школы встретила маму Оли. Было видно, что женщина  поджидает меня давно. Поравнявшись со мной, она почему-то прикрыла рот носовым платком и не проговорила, а прошептала:

— Помогите. Ради Бога, помогите…

Сразу поняв, о чем пойдет речь, я все-таки спросила:

— Что случилось? Оля заболела?

— Заболела? Да-да, вот именно заболела, еще как заболела: не ест, не пьет, ночи не спит. Любит ведь она его, понимаете? Любит.

Поняв и приняв близко к сердцу испуг матери и желая успокоить ее, я сказала как можно увереннее:

— Так это же хорошо, что любит. Лучше бы было, если б ненавидела? Ученики часто любят своих учителей. Это нормально…

— Да чего же тут нормального? Ей только-только шестнадцать исполнилось. А ему? Никогда особо математикой не увлекалась, а тут все к нему на какие-то дополнительные занятия бегает. Боюсь я. Не натворили бы бед…

— Бог с вами, успокойтесь, Сергей Тимофеевич — очень положительный молодой человек. Не обидит он вашу Олю, вы даже не волнуйтесь на этот счет.

— Он-то, может, и положительный, а у нее — первая любовь. В деревне-то парней нет, сами знаете, одни алкаши, я и не переживала за нее никогда, знала, что второго такого, как наш отец-пьяница, ей не надо. А тут — свет в окне. Только и рассказов о том, какой Сергей Тимофеевич необыкновенный… Боюсь я, ночи не сплю, все прислушиваюсь, не ушла бы она к нему. Вы уж поговорите с ним, он постарше, ему и ответ держать в случае чего.

НЕХОРОШИЕ СЛУХИ

К разговору с математиком я готовилась так, будто сама должна была объясниться кому-то первый раз  в любви. Давно уже, наблюдая за ним и Олей, я поняла, что не только для Оли, но и для него встреча с этой девочкой не просто встреча учителя и ученицы, нет, это была та самая встреча, которая дается человеку лишь однажды. Встреча-судьба. Я долго не знала, какие надо было сказать ему слова, чтобы он не обиделся, а понял, чтобы не просто выслушал, а поверил, что в данной ситуации, когда по деревне уже поползли нехорошие слухи, которые вот-вот и дойдут до района, ему лучший выход, чтобы избежать скандала, — это уехать. Конечно, волновалась: а вдруг не послушает? Что тогда? Решила: на колени перед ним встану, умолять буду. Сомнения не позволили сомкнуть глаз, так и грызли всю ночь: в свое ли дело влезаю? Имею ли право вмешиваться в чужую жизнь, диктовать свои условия? Девочка, конечно, мала, но разве она не имеет права на свое счастье?     

Я понимала всю сложность ситуации, потому что и сама всегда была готова в любой момент броситься на амбразуру, чтобы защитить любовь, не задумываясь особо над тем, что амбразура — это только слово красивое, а ведь за ним — смерть. Да и случай тут особый, тут Оля — не чужой я ей человек.

Никогда не забыть, как слушал меня Сергей Тимофеевич: стоял, низко опустив голову, как провинившийся ученик. Похоже, мой взволнованный монолог поразил и убедил его, потому что он почти сразу согласился с моими доводами и даже в отличие от Оли не вспомнил про экзамены и выпускной. Спросил только:

— Как вы думаете, мне тайно уехать или попрощаться?

— Уезжайте, не прощаясь. Я не знаю, правильно это будет или нет, но девочка не увидит сразу край пропасти, какое-то время она будет жить ожиданием и боль потихонечку притупится. А если чувства у вас настоящие, через два года встретитесь. Взрослые люди, тогда и решать все будете по-взрослому. Вам хоть уехать-то есть куда?

— Есть. К сестре в Красноярск уеду, чтобы не появилось соблазна сразу вернуться. А вы Оле все сами скажите. Ну, вы знаете…

— Скажу. Когда спросит.

…Дождь стих так же неожиданно, как и начался, над дорогой внезапно поднялась крутая разноцветная радуга. Оля устало вышла из-за остановки и побрела сквозь эти золотые ворота в сторону деревни. По тому, как медленно она шла, я чувствовала, что Оля не задала мне еще какой-то очень важный для себя вопрос. И в самом деле, через несколько минут она резко повернулась и почти прокричала:

—  Вы же знаете, где он, скажите, зачем меня мучаете?

— Знаю, Оля. Он в Красноярске. Вернется через два года. Вернется, если ты его позовешь.

— А вы телефон его мне дадите?

— Дам. Только не сейчас. Надо подождать. Ты подождешь?

И в этот миг я увидела, как весело заиграл на солнце яркий Олин  зонтик, будто готовясь поднять девочку прямо к разноцветной радуге.

Через два года они и в самом деле встретились, я была свидетелем этой встречи.  Видимо, время стерло остроту их чувств, потому что глаза Оли больше не излучали неземного сияния. Каждый пошел по жизни своей дорогой и каждый был счастлив по-своему. На меня, я поняла, у них тоже обиды не было. А я по прошествии времени совершенно уверилась в том, что поступила тогда правильно. Еще неизвестно, каких бы бед натворила Оля.