Речка Каменка в лесу бежит по грязным обомшелым камням. Черные доисторические валуны горбато торчат, такие же черные ольховые стволы по корявым берегам в кустах, в глушняке. В запруде у одного камня набухла белая лохматая глыба пены. Бель ее потрясывается от течения и дышит как какое-то нутряное животное, выползшее из глубин на весну. По руслу сыро, тишина стоит над журчащей водой. Выползло это белое, голое, стыдливое и растит свое тело в таинственном мраке.
Речка Каменка в лесу бежит по грязным обомшелым камням. Черные доисторические валуны горбато торчат, такие же черные ольховые стволы по корявым берегам в кустах, в глушняке. В запруде у одного камня набухла белая лохматая глыба пены. Бель ее потрясывается от течения и дышит как какое-то нутряное животное, выползшее из глубин на весну.
По руслу сыро, тишина стоит над журчащей водой. Выползло это белое, голое, стыдливое и растит свое тело в таинственном мраке. Как тут не вспомнить одну древнегреческую богиню, родившуюся таким же способом — из пены! Извивами, перебитая валунами, спешит речка по своему делу между корягами и заторами мусора, работает, как положено в половодье. Даже эта пена случайная здесь хочет во что-то воплотиться. А душа человеческая, бессмертная порой, становится безвольной, и рыхлой, и пугливой. Так тяжело ей бывает! Пена мертвая и та хочет чем-то стать. А человек сам себя, свою душу от уныния превращает в пену.
