— Эта все макюлятура, — брезгливо окинув книги взглядом, бросил кавказец. — Эта никто не купить… Проще выбросить на помойку! — Маринина — макулатура? — не понимал Соколов. После сорока он туго улавливал смысл в том, с чем не мог категорически согласиться. Сознание стопорило. Ролики заходили за шарики, шарики — за ролики, как говорили в детстве. Но больше всего напрягало, что набитую книгами спортивную сумку, как пудовую гирю, придется тащить домой.
— Эта все макюлятура, — брезгливо окинув книги взглядом, бросил кавказец. — Эта никто не купить… Проще выбросить на помойку!
— Маринина — макулатура? — не понимал Соколов. После сорока он туго улавливал смысл в том, с чем не мог категорически согласиться. Сознание стопорило. Ролики заходили за шарики, шарики —
за ролики, как говорили в детстве. Но больше всего напрягало, что набитую книгами спортивную сумку, как пудовую гирю, придется тащить домой. И он переспросил:
— Маринина — макулатура?
При этом его осунувшееся, неделю не бритое лицо наполнилось такой вселенской печалью, что «книжный червь» в целях личной безопасности решил пойти на попятную. Никто не знает, что ожидать от этих ушибленных на голову интеллигентов? Не дай бог, кинется с кулаками. Или хуже того — шмякнется на пол и с пеной у рта задергается в эпилептическом припадке.
— Ладно. Чиво у тибя еще? — через губу бросил дагестанец. Или чеченец. А может, ингуш. Кто их знает, если на рынке они все на одно лицо —
лицо кавказской национальности. Худощавый, горбоносый с воровато бегающими глазками владелец торговой точки не вызывал у Соколова симпатии. С такой физиономией ему место на доске «Их разыскивает полиция».
Где-то месяц назад этот метр с кепкой принимал в своей избушке на курьих ножках пивную стеклотару. По двадцать копеек «за бутилку». А теперь — язык не поворачивается сказать — переквалифицировался в букиниста. Да из него такой же книголюб, как из орангутанга балерина! Но ведь хватило ума повесить на единственном немытом окне объявление: «Покупка-продажа б/у книг». И дело пошло. Наладилось. Потянулся народ. Кто из любопытства, а большинство, как Соколов, в надежде расчистить дома книжные завалы. Тут абрек, наверное, прав. Безденежье отвернуло читающие массы от женских и вообще детективов.
— Да у Марининой одни названия книг не меньше чем на тридцатку тянут, — вспомнил Соколов слова торговавшего на рынке синяка. И снова пошли шарики за ролики, ролики — за шарики… Стало как-то совсем нехорошо. Тревожно. Он даже забыл, о чем речь. Ах да, о Марининой! Александре Марининой, чьи романы он когда-то проглатывал в одну ночь и, как ребенок долгожданной игрушке, радовался каждой ее новой книге.
— Ты посмотри, что за книги: «Смерть и немного любви», «Светлый лик смерти», «Смерть ради смерти»! — Соколову нравилось хлестаться словом «смерть». Ему думалось, что оно действовало магически. Но у торговца была своя реакция.
— Каму нужна эта хирня? — кипятился он, рассматривая броские обложки книг. — Тибе не нужна — значит, и другим людям не нужна. Вон сматри, сколько у миня этова добра — толка места занимают!
На дощатом некрашеном полу у стены красовалась полуметровая горка из книжек в мягких обложках. Александра Маринина, Дарья Донцова, Наташа Нестерова и еще с десяток каких-то уж совсем ничего не говорящих авторов.
— Па чирвонцу ни бирут, — продолжал кавказец.
— Так у меня же твердый переплет, суперобложка! — как последние козыри бросал Соколов.
И тут, скользнув взглядом по полке с надписью «Все по тридцать», он увидел «Мастера и Маргариту»! Бессмертный роман Булгакова тоже шел за тридцатку! Видно, страна и впрямь разучилась читать!
— Латна, — поймав его взгляд, усмехнулся горец. — Угавариль… Биру твою макулятуру по пят рублей!
— Я пока не сумасшедший! — заметил Соколов, неуклюже вскидывая ремень спортивной сумки на плечо. А сам еще подумал: с таким отношением к книгам скоро действительно крыша поедет.
* * *
К книгам Володя Соколов прикипел с детства.
Его отец, возглавлявший отдел кадров районного узла связи, благодаря занимаемой должности собрал богатую библиотеку. В книжных шкафах, как на ярмарке тщеславия, корешок к корешку теснились собрания сочинений Пушкина, Достоевского, Джека Лондона, Герберта Уэллса.
Каждый сентябрь во время подписной кампании на газеты и журналы у отца на работе в качестве поощрения партийного, профсоюзного и комсомольского актива распределяли приложение к журналу «Огонек». Борис Федорович отбирал все самое ценное. В отличие от инструктора по подписке Зиночки Бромовой он судил о книгах не по переплетам, а по содержанию. Зиночка же, только что справившая новоселье в малосемейном общежитии, подбирала собрания сочинений под цвет обоев.
— Нашей семье с писательской фамилией негоже книг не читать, —
не раз подчеркивал отец, демонстрируя гостям свое книжное богатство. И его менее продвинутые коллеги по работе тут же начинали судорожно припоминать, кого он имеет в виду. При этом кто-то молча кивал головой, как игрушечный болванчик. Кто-то спешно, словно боясь, что его опередят, называл известного поэта Владимира Соколова. Но встречались и такие начитанные товарищи, что вспоминали даже несправедливо забытого Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Правда, никто, кроме отца, не знал, что тот написал. О Саше Соколове с его «Школой для дураков» в ту пору вообще никто ничего не слышал.
— Неужели все прочитали? — близоруко рассматривая корешки фолиантов, интересовались умные тетеньки и дяденьки.
— Нет, конечно, — самодовольно признавался отец. — Но стараюсь по мере сил и возможностей…
— Боря очень серьезный читатель, — встревала в разговор супруга. — Без книги не уснет! И если уж возьмется за какого-то автора, то читает с первого до последнего тома все собрание сочинений подряд, ничего не пропускает: ни переписки, ни комментариев, ни примечаний…
От плохо скрываемой зависти гости, как собака Павлова, сглатывали слюну. А у кого-то просто не укладывалось в мозгах, зачем людям столько книг, если все необходимое можно взять в библиотеке! Отец и сам ломал голову над этой загадкой. Но сдаваться не собирался.
— Выйду на заслуженный отдых — отчитаюсь по полной программе, — произносил он с легким придыханием. И непременно цитировал Белинского, говорившего, что книга есть жизнь нашего времени. А затем, погладив по кудрявым волосам скромно сидящего в кресле с «Квентином Дорвардом» сына, развивал мысль дальше: — Но самое главное, что весь этот духовный капитал Володьке достанется, чтобы он вырос настоящим человеком. Мы с Катей в отличие от многих за коврами и хрусталем не гонялись, у нас даже машины нет — все свои скромные сбережения тратили на книги.
* * *
По объявлению «Продаю двадцатитомник Вальтера Скотта в хорошем состоянии» не позвонил никто. Ни один человек! А Соколов, откровенно говоря, уже наработал целую схему возможного разговора, чтобы, с одной стороны, не спугнуть покупателя, а с другой — не продешевить.
Готовя словесный аркан, Соколов хотел убедить собеседника, что совсем не ориентируется в ценах. Мол, полный ноль. И только после того, как его примут за лоха, как бы случайно все же заметит, что ему предлагали по сто рублей за том. И сразу пойдет на попятную. Но телефончик звонившего запишет в затертый ежедневник. И будет ждать более щедрого ценителя одного из величайших писателей мира, которого сам Пушкин называл шотландским волшебником.
Через неделю Соколов повторил объявление. В газете работал школьный приятель, и денег за публикации с него не брали. А то бы вообще разорение. Но снова ни одного звонка! Ну хоть бы какой-нибудь старшеклассник клюнул или из сельской библиотеки позвонили, в глубинке всегда было плохо с книгами. Тишина.
Уговаривая знакомого тиснуть объявление в третий раз, Соколов твердо решил, что пора остановиться. Ему даже как-то стало совестно. И не столько перед приятелем, сколько перед Вальтером Скоттом, как известно, с детства хромавшим на правую ногу. Писатель умер в шестьдесят один год. Но даже незадолго до кончины, пережив апоплексический удар, сопровождавшийся параличом, все равно продолжал писать. А теперь никто не хочет купить его самое полное, изданное пятьдесят лет назад в Ленинграде собрание сочинений!
«Но если не берут Вальтера Скотта, может, клюнут на Сервантеса?» — подумал Соколов и поплелся к приятелю-газетчику, чтобы дать новое объявление. В тесном, похожем на каморку Папы Карло отделе рекламы девушки-сотрудницы подошли к его тексту творчески. Правда, сначала похихикали. Потом что-то добавили, что-то вычеркнули, поменяли пару слов местами. В итоге получилось: «Продам пятитомник Сервантеса из библиотеки «Огонька», 1961 год издания, недорого. Желтая обложка, твердый переплет, гравюры Доре. Книги в хорошем состоянии». Не помогло!
В ярости Соколов выбросил кумира своего детства из книжного шкафа. Никого не интересующее жизнеописание хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского и его верного оруженосца Санчо Пансы разлетелось по всей комнате. В порыве негодования Соколов принялся топтать книги…
* * *
Соколов быстро смекнул, что благодаря перестройке на книгах можно делать бизнес. Небольшой, конечно. Разве что на покрытие транспортных расходов и покупку в Москве продуктов питания. Создавалось впечатление, что вся колбаса, сливочное масло и майонез в одночасье перебрались в столицу. Но даже там палку «Останкинской» или кружок «Краковской» можно было купить без очереди через грузчиков. Естественно, с переплатой.
Хочешь жить — умей вертеться. Соколов вертелся как белка в колесе. На полиграфкомбинате с заднего хода затаривался книгами о вкусной и здоровой пище и десятками килограммов вез их в Москву. Из Москвы тащил баулы с Чейзом, Спиллейном, Картером Брауном.
Дома быстренько раскидывал товар по знакомым и книжным магазинам — и снова в путь. Со временем их сбилась группа попутчиков-перекупщиков. Он, Серега Велосипед, прозванный так за привычку развозить книги на велосипеде, Лев Павлович, музыкальный руководитель, и мастер цеха электросвязи Николай Иванович Птицын. Он же Коля Ваучер и просто Колян. Под хорошее настроение вечно поддатый Колян брал с собой в дорогу младшего брата Толяна, сидящего на инвалидности по причине умственной отсталости. Книг тот, естественно, не читал. Но добросовестно перевозил их на двухколесной тележке. Из-за этой самой тележки у Коляна на Ярославском вокзале как-то случился конфликт с московскими отморозками. Увидев впряженного в тачку недоумка, парни перекрыли ему дорогу:
— Плати, брат, за Москву!
— Чего? — выпучил глаза младший Птицын.
— Косарь гони за транзит!
— А вы кто? — решив взять мужиков на понт, подскочил Птицын-старший.
— Конь в пальто! — через губу бросил бандит и ударил Николая лбом в лицо. Кость хрустнула, из ноздрей побежала кровь. Тележка с книгами полетела под платформу. Стоящая рядом женщина закричала: «Милиция!» А бандитов уже и след простыл.
Места книжной торговли менялись как шпионские явки. Только Соколов с компанией вроде бы настроились на ДК железнодорожников, что рядом с Ярославским вокзалом, как торговля переметнулась к черту на рога — в Дом культуры Выхино. А затем в спортклуб «Динамо». Так и мотались они по всей столице до тех пор, пока книжный базар не осел в спорткомплексе «Олимпийский». Станция «Проспект Мира». На метро по кольцевой линии от площади трех вокзалов одна остановка. Близко и удобно.
За пятилетку Соколов перевозил из Москвы тонны книг. Но так и не разбогател. А все потому, что каждую третью книгу оставлял себе. Его интересы и пристрастия менялись с каждой поездкой. Книгам уже не было места в стенках, на полках и антресолях. Они лежали на подоконниках, на холодильнике, стояли двухметровыми стопками возле стен…
А он все покупал и покупал.
* * *
Ему повезло. В газетке бесплатных объявлений он нашел телефон фирмы, скупающей полностью домашние библиотеки для комплектации книжного фонда средних и высших учебных заведений. В надежде поправить финансовое положение и разобраться с долгами Соколов позвонил.
Другой возможности одним разом погасить полугодовую задолженность по квартплате он не представлял. Управляющая компания уже давно грозилась судом. А номер его квартиры постоянно красовался в черном списке злостных неплательщиков, что подлая староста дома вывешивала на дверях подъезда.
На звонок ответила девушка. Внимательно, со знанием дела она расспросила Соколова о его библиотеке. В ряде случаев даже переспросила год издания того или иного собрания сочинений. Впервые за последние годы он встретил столь заинтересованную и начитанную собеседницу. С недавних пор в общении с прекрасным полом стоило ему заикнуться о своей библиотеке, как дамы теряли к нему интерес. Одно слово — книголюб!
А эта говорила и говорила. И Соколов, как ни странно, почувствовал в ней родственную душу. Но под конец разговора собеседница, с которой он надеялся скоро увидеться, прямо разочаровала его:
— Ну что ж, Владимир Борисович, —
сказала девушка, — я записала основные собрания сочинений вашей библиотеки — нам это интересно.
В субботу к вам выедет наш менеджер Саша и заберет книги. После обеда можете приходить за расчетом. Но еще раз напоминаю, что литературу мы закупаем не по художественной ценности, а на вес. По двадцать пять рублей за килограмм. Списочек книг я Саше передам.
— А как же остальные? — заикнулся было Соколов.
— Не переживайте, Владимир Борисович, вывезем все, что есть.
И точно: вывезли все. Таджики-грузчики пытались забрать даже лежавший в книжном шкафу потрепанный временем ежедневник. Тот самый, куда сначала отец, а затем и Соколов-младший в алфавитном порядке записывали наиболее ценные книжные раритеты. Менеджер Саша, худой, скуластый парень, чем-то напоминающий бандита, не внушал доверия. Особенно нелепо для специалиста, занимающегося комплектацией книжного фонда вузов, выглядел выколотый у него на шее паук. Соколов даже хотел спросить, что означает такая татуировка. Но постеснялся.
Эх, сколько негодования в конце восьмидесятых вызвала у него газетная публикация «Меняю домашнюю библиотеку на «Жигули»! И четверти века не прошло, а уже он сам с олимпийским спокойствием распродает библиотеку, хранящую память об отце и деде.
И все же совсем не так Соколов представлял себе это скорбное зрелище. Думал, что в квартиру доставят какие-нибудь складские весы, с помощью которых взвесят каждую стопку книг, а потом суммируют общий вес. Но Саша объяснил, что это напрасная трата времени. Машина с книгами, по его словам, проедет прямо в весовую, а затем еще раз, но уже после разгрузки. «Все будет как в аптеке», — утешил он на прощание.
Больше Соколов его не видел. Как не увидел и обещанных денег. Указанный в газете телефон подозрительно молчал. А о фирме, скупающей книги для комплектации книжного фонда учебных заведений, вообще никто никогда не слышал!
Соколов понял, что его кинули. Наивный, он даже не записал номер приезжавшей машины, настолько сильно в нем было желание одним разом расстаться с библиотекой. Так, наверное, замученный невыносимой болью человек соглашается на операцию, чтобы навсегда удалить то, что его беспокоит.
Проснувшись утром в осиротевшей без книг квартире, Соколов забрался на подоконник и под стать современным подросткам выбросился из окна…
«А ему повезло. Несмотря на четвертый этаж, ни одного перелома», —
осмотрев пациента, подумал доктор Глейхман.
Он сразу узнал этого ненормального книголюба конца восьмидесятых. Несколько раз они с ним даже пересекались…
Но серьезные опасения вызывало психическое состояние больного. Его мыслительный процесс был лишен последовательности и логики. Пациент ни с того ни с сего начинал перечислять фамилии каких-то писателей. При этом путался в именах и названиях написанных ими книг. Говорил короткими фразами, подолгу подбирая слова. Мимика скудная, во время беседы избегал прямых взглядов. Критика к своему состоянию снижена.
Еще раз взглянув на лишенное мимики лицо пациента, доктор Глейхман записал в медицинской карте, что у больного наблюдается выраженное изменение личности, связанное со зрительным восприятием. Нуждается в госпитализации. Предварительный диагноз: шизофрения параноидная, непрерывное течение, параноидный синдром. Лечение: рисполепт 4 мг три раза в день, вальдоксан по одной таблетке раз в день, азалептин 50 мг на ночь.
