Довелось мне недавно побывать в семье, где тихо-мирно доживают свой долгий век две сестры — Анна Яковлевна Смирнова и Ольга Яковлевна Сергеева, которые в девичестве носили одну фамилию — Зайцевы. То, что на старости лет две родные души решили жить вместе, уже заслуживает внимания. Но меня в этот дом привел другой интерес: им, этим сестрам, через пять лет исполнится двести лет на двоих. Они из породы пошехонских долгожителей.
ОТЦА УБИЛИ
В ГЕРМАНСКУЮ…
Повесть о долгой своей жизни сестры начинают с воспоминаний о дедушке Ефиме, у которого было две жены, и каждая из них родила ему по одиннадцать детей, правда, выжили не все — у одной четверо, а у другой — семеро, но все равно родни было хоть пруд пруди. Причем все жили до 80 — 90 лет. Поэтому когда отца Якова Григорьевича в 1915 году взяли на фронт и вскоре на него пришла похоронка, братья мать не оставили в беде, помогали ей вести хозяйство и сильно не бедствовать. Да Мария Ефимовна и сама была очень старательная, хоть и осталась с двумя детьми (Ане — три года, а Олей она была беременна), умудрялась она так вести свое единоличное хозяйство, что и лошадь имела, и плуг купила, и борону.
Жила у нее и помогала по хозяйству женщина с девочкой, так помогала — за кусок хлеба. Это потом уже, перед колхозами, злобствовал сосед: «Бабка Марья, тебя надо раскулачить, ты работницу держала…»
Девочки начали рано помогать матери, столько лет прошло, а Ольга Яковлевна помнит:
— Бывало, мама запряжет нам лошадь, а сама останется коров доить. Мы едем, только головы трясутся… А мама коров подоит и сама тогда уж в поле едет.
ПОРАБОТАЛИ
В КОЛХОЗЕ
Совершенно неожиданно Ольга Яковлевна запела частушку, ею самой и сочиненную:
До колхоза жили мы,
Попевали песенки,
Поработали в колхозе,
Не подняться в лесенку.
Это она вспомнила, как забрали у них в колхоз лошадь, молодую, только что из жеребенка выращенную, как собирали в деревне несколько раз собрание, объясняли, уговаривали, грозили и в конце концов всех загнали в колхоз, как потом обложили налогами, и жизнь год от года становилась все невыносимее, работа за «палочки» не позволяла крестьянину развернуться.
Их семья была сильна тем, что было много родни. Вспоминается на склоне дней, как гуляли веселые праздники. Они с матерью жили в Никитине, а братья матери все в Фалелейке. Варили к празднику две корчаги пива, пекли пироги с рыбой, с капустой, со сметаной, сладкие. Готовили холодец, картошку тушеную, чугун ведерный щей и чугун ведерный ячневой каши — свое зерно обдирали. Когда я интересуюсь, зачем столько щей и каши, Ольга Яковлевна поясняет:
— Родни было много, ходили из дома в дом, в одном доме наедимся, а в другом хоть пузо новое пришивай…
И с грустью в голосе добавляет:
— Не в чем гулять-то было, помню, была у меня юбка зеленая из коленкора да кофта из марли. До войны гулять хотелось, да некогда было, работать везде посылали. Чистили от леса дно будущего водохранилища, целую зиму работали, жили на квартирах. А потом — война. Пришел нарочный из сельсовета и сообщил, все заревели, побежали по деревням. Ухажер был Федя Ершов, положили ему в котомочку сухариков да и проводили. Не вернулся, убили. А мне повестка — на окопы. Зубарево, Колобово, Дьяконово, Бабарино, Слип — там делали противотанковые рвы. А позже отправили в Бологое. Вот страху натерпелись: видели, как разбомбили эшелон, солдатики и до фронта не доехали. Хоронили в братских могилах по тридцать человек, ставили фанерки с фамилиями, мы потом ходили и читали — все смотрели, нет ли знакомых. Много лошадей тогда убило, их тоже на фронт везли. А в колхозе без лошадей ой как худо было. Как-то плуг тащили одиннадцать человек, потом заревели, бросили и стали руками копать, девять гектар руками вскопали.
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ОЛЯ
— Замуж-то я вышла в тридцать шесть лет, продолжила Ольга Яковлевна, — сватали, конечно, даже кольца золотые дарили, а я всем отказывала, будто судьбу свою ждала. Саша на десять лет меня моложе, он с сорок четвертого до пятьдесят первого в армии служил, был и в Венгрии, и в Чехословакии, а все равно после демобилизации захотел домой вернуться. Был праздник Воздвижение, я с беседы домой пошла, а он у огорода стоял. Познакомились, поговорили. Ходил ко мне до Крещения каждый вечер. В Крещение пришел выпивши, сел на стул и уснул, а я на беседу ушла. Вернулась, легла на печку, а он утром и говорит: «Вставай, Оля, сейчас расписываться пойдем». Пошли в город, а нас и не расписали, потому что у него прописка была не оформлена. Стали так жить, а регистрировались уже в июне, я ребеночка ждала. Маленькая ростиком была, нашептывали ему: «Кого же ты берешь-то, ей и не родить будет». А я двоих дома родила. А то говорили: «Свадьбы не сделали, жить не будут», а мы пятьдесят четыре года прожили. Хозяйство всегда большое держали, пасека у нас была, я любила рукодельничать, вон какие скатерти крючком вывязывала, вот теперь глазоньки-то и подвели. Александр Дормидонтович работал в Октябрьском лесокомбинате помощником машиниста, кидал в топку дрова, прицеплял и отцеплял вагоны, только с учениками шло три вагона, а остальные — с лесом.
Дочке Вале как-то приснился вещий сон, проснулась она и закричала:
— Мама, мама, папа-то лежит без рук, без ног между печкой и перегородкой!
Когда вернулся он с работы, я сдернула с его промерзших рук рукавицы, а один палец так в рукавице и остался. На морозе он даже боли не почувствовал…
Ольга Яковлевна считает, что кроме наследственности на ее долголетие повлияло еще и отношение мужа, который за всю их совместную жизнь ни разу ее дурой не назвал, все «Оля, Оля…». Пойдет на работу, наказывает: «Оля, мамку не обижай…» А мамка-то — теща, тридцать два года с тещей прожил. Ольга Яковлевна всегда была в доме главной хозяйкой, ее задача была с утра всем дать разнарядку: кому что по дому делать, дети не имели права матери возразить. Потому и выросли такие хорошие, люди завидуют. Сын Виктор Александрович работает в администрации района главным специалистом по строительству, через день да каждый день заходит проведать мать и тетушку, а Валентина Александровна возглавляет налоговую инспекцию района.
Для Ольги Яковлевны и Анны Яковлевны она главная заботница.
Александра Дормидонтовича не стало пять лет назад. После ухода на пенсию они с женой перебрались на жительство в город, дом их стоял недалеко от церкви, и, чтобы не маяться от безделья, он стал ходить в церковь и помогать. Топил печи, выполнял другие поручения. Был крепок физически, у него даже карточки в больнице не было.
А однажды подсел он к Ольге Яковлевне на диван, обнял ее и сказал:
— Оля, я так тебя люблю, если с тобой что случится, мне не жить.
Но несчастье случилось не с ней, а с ним, его, всю жизнь проработавшего в лесу, уже здесь, в городе, укусил клещ. Обнаружили его не сразу, врачи поставили диагноз — болезнь Лайма. Выписали лекарства, а потом их все нашли у него под подушкой, он их просто-напросто не принимал, считал, что его организм сам справится. Говорил: «Вот будет сорок температура, на носилках и унесете…» Почти так все и вышло.
Когда хоронили Александра Дормидонтовича, вдруг внезапно налетел ветер, начался дождь и гроза, а когда выходили с кладбища, уже светило солнце. Говорят, так часто бывает, когда хоронят хорошего человека, природа плачет.
Этим летом, как, впрочем, и каждое лето, гостит у них сестра Александра Дормидонтовича Любовь Дормидоновна (в питерском паспорте у нее букву «т» потеряли). В свои восемьдесят она рядом с сестрами, которым под сто, смотрится девочкой, помогает Валентине Александровне ухаживать за ними. И царят в их доме мир да благодать, которые тоже способствуют продлению жизни.
