ПАША Пошехонов зашел к подруге своей жены Зине Вороновой попрощаться. Все. Лопнуло терпение. Уезжал от жены к матери. Почему-то казалось, что должен объясниться с Зиной, не уезжать молча.
Зина, погрустнев румяным лицом, спрашивала необязательное: «А, может, не торопиться, подождать? Причин-то видимых нет, чтобы вам разбегаться. Может, устаканится?» Паша, присевший в коридоре на корточки, устало прикрыл веки, из-под которых вдруг закапали одна за другой мутные мелкие слезинки.

ПАША Пошехонов зашел к подруге своей жены Зине Вороновой попрощаться. Все. Лопнуло терпение. Уезжал от жены к матери. Почему-то казалось, что должен объясниться с Зиной, не уезжать молча.

Зина, погрустнев румяным лицом, спрашивала необязательное: «А, может, не торопиться, подождать? Причин-то видимых нет, чтобы вам разбегаться. Может, устаканится?» Паша, присевший в коридоре на корточки, устало прикрыл веки, из-под которых вдруг закапали одна за другой мутные мелкие слезинки. Так, с полузакрытыми глазами, он был почти красавец — прямой недлинный нос, твердые, четко очерченные губы. И только глаза все портили. Выпуклые, в красноватых прожилках. И взгляд всегда как будто немного растерянный. А сейчас еще и горючий, как у сердобольной бабы. Глядеть в такие глаза не хочется!

Зина присела на табурет в углу. Было неловко: первый раз при ней плакал мужчина. И она расстроилась: «Ты же мужик. И молодой. Чего нюнить! Другую найдешь, и детей с ней еще народишь». Пашка наконец открыл свои растерянные глаза и плакать перестал. «Зина, я же на Маше честным женился. И все двадцать лет с ней был честным». Голос у Пашки был скрипучий и невнятный, будто картошину во рту катал, а слова — излишне драматические. Зина засмеялась: «Вот чем удивил! Женщин других не знал. Да Машке-то на это наплевать». Зная свою бывшую подругу, она предполагала, что его чистоту и простоту она сейчас ему же и в вину ставит.

 В разряд бывших подруга перешла недавно. Как-то вечером они шли с Машкой по пустынной улице. Гуляли. Ветер приносил из палисадников сладкие и терпкие запахи отцветающей черемухи и зацветающей сирени, они будоражили. На миг захотелось, как в юности, бросить все, взвалить на плечи рюкзак с запасом консервов и уйти по лесной дороге неизвестно куда, вбирая в себя этот цветущий оживающий мир, и ждать приключений, и чувствовать, будто тебя слегка приподнимает над землей.

 На землю опустила неожиданная Машкина реплика: «Мне не нравится твой муж». Зина даже плечами передернула — так это было не к месту, некстати. Ответила не сразу: «А в этом нет никакой необходимости. Главное, чтобы тебе твой муж нравил-

ся», — Зина посмотрела на подругу, и ее обдало неприятным холодком. Машка круглыми бледными глазами неотрывно смотрела на нее. И такой это был неприятный взгляд. Подруга, отведя глаза, тоже ответила не сразу, но спокойно, без эмоций: «А мне и свой муж не нравится. Я его скоро к матери отправлю, а сама в Германию уеду».

 Зина засмеялась бы, если бы не этот взгляд. Машка и здесь-то себе места найти не может, то тут поработает, то там. Ни образования, ни старания. «Кем же ты будешь работать в Германии?» Будущая эмигрантка значительно помолчала, наслаждаясь изумлением собеседницы, потом коротко ответила: «Женой. Я объявление через службу знакомств подала». Тут уж сил не стало сдерживаться, Зина захохотала громко, на всю улицу, как только она одна умела. Ну, Машка, ну, шутница. Но царапинка после этого разговора, несмотря на его веселое завершение, осталась. Зина перестала звонить и заходить в знакомую квартиру.

ОКАЗЫВАЕТСЯ, это была не шутка. Похоже, и вправду в свои пятьдесят лет Машка решила продать свое крупитчатое, не очень казистое тело какому-нибудь бушмену. И теперь сил не было глядеть, как Пашка убивается. Зина бодро предложила: «Давай стопочку налью. Успокоишься». Не дожидаясь ответа, прошла, махнув коротким подолом и сверкнув круглыми гладкими коленями у него перед носом. Ноги у Зины, несмотря на возраст, всегда высоко открыты.

Муж у Зины непьющий, но в шкафу у нее на всякий случай стояла пол-литровка хорошей водки. Пока хозяйка собирала нехитрую закуску на стол, мыла огурцы да помидоры, вспоминала, как Пашка женился. Приехал работать в «сельхозтехнику» совсем молодым парнишкой, знакомые устроили его к Маше Селезневой, тридцатилетней разведенке, на квартиру. Дом небольшой на окраине Рыбинска ей от родителей достался: кухня, комната, а за дощатой перегородкой закуток, где спала плотная, гладколицая хозяйка. Через полгода справляли свадьбу Маши и Паши. Застолье в старом доме было невеселым: мать Пашкина, ненамного старше невесты, все слезы вытирала. Сына жалела. Оказывается, не зря. Сейчас Паша оставлял жене, которой сохранял верность двадцать лет, трехкомнатную квартиру, оборудованную и отремонтированную на загляденье. Был он мастер на все руки и в свободное время без дела не сидел, да и Машка без конца его понукала.

Выпив стопочку, как-то сразу захмелев и повеселев, без пяти минут свободный мужчина принялся рассуждать: «Я-то, конечно, устроюсь. Не пропаду. Я мужик, и с руками. А она-то тенятница, путо, чего думает? Зина, веришь, нет? Начнет готовить завтрак — поспеет к ужину. Я и еду-то сам готовил. Ей на работу впору себя собрать». Зина согласно покачивает головой. Да-да, Машка такая, ей порассуждать, да потолковать о жизни, да попланировать. А делать она ничего не любит.

 Зато как хорошо было давным-давно, на заре туманной юности, ходить с Машкой в походы, жечь костры в весеннем, подернутом зеленоватой дымкой лесу. Ах, как они тогда мечтали! О дальних озерах, горах и речках, где они непременно побывают, пройдут, посмотрят на эту необыкновенную, волнующую предстоящими открытиями планету все замечающими, внимательными глазами. Ну и о любви, конечно, мечтали, тоже необыкновенной. А достался Маше Паша, добрый, умелый. Но такой простой. Было от чего впасть в уныние. Раньше, в начале семейной жизни, объясняя свою холодность к мужу, Маша говорила брезгливо: «Я с ним спать не могу. У него от головы пахнет старым веником».

А Пашка, выпив вторую стопку, совсем развеселился.

— Сегодня ты мне, Зина, снилась, — чуть понизив голос доверительно сообщил он.

— Как? — не поняла она.

Пашка довольно и чуть покровительственно усмехнулся:

— Как женщина.

Зина с любопытством посмотрела на него:

— А это честно?

 Ей было и смешно, и неловко. В комнате муж Саша пишет конспекты, учится заочно в аспирантуре. Ни за что сейчас не выйдет на кухню, скажи Пашка и более неприличное, но потом-то уж выговорит всласть. Мол, сама напросилась на сальности, позвала мужика в кухню водку распивать. И объясняй потом, что ей самой неприятны такие откровения. А позвала она Пашку из жалости. От этих мыслей жалость было совсем прошла, и Зина стала подумывать, как бы ей культурненько своего гостя выпроводить. Да тут Паша снова заговорил.

— Не могу я с ней больше жить. Хоть убей. Я ее бояться стал — веришь, нет? Бывает, приду с работы, сижу за столом, ем, а она усядется напротив, смотрит не мигая. Как кобра. Кусок в горле застревает. Один раз посидел так с ней, есть расхотелось, даже температура поднялась. Ну, хоть бы ругалась или ворчала. Или сказала, чего ей не нравится, — захмелевший Пашка, простая душа, снова всхлипнул. И Зина принялась с досадой убирать бутылку со стола.

— Вот что, друг дорогой, тебя хоть успокаивай, хоть не успокаивай — толк один.

Пашка попридержал ее руку:

— Налей еще, только тебе скажу.

Зина наполнила до краев стопку, снова присела на стул. Пашка, одним махом проглотив водку, задумался.

 Он молчал, и чтобы хоть как-то развеять тягостное настроение, хозяйка спросила:

— Ты на Машке по любви женился?

  — Не знаю, — Пашка будто и не понимал, о чем допытывается подруга жены. Поднял на нее тоскливые глаза:

— Я ее сразу почему-то бояться стал. А недавно она сказала, что тетка у нее была колдуньей. Тут я все и понял…

Со смеху помрешь с ним. Зина сказала с неожиданным раздражением:

— Ты только не скажи, что в колдовство веришь.

— И опять я ничего не знаю. Только зачем у нее книга по белой магии всегда на столе? — Пашка поднял на нее тоскующие глаза.

Хоть стой, хоть падай! Как в детском саду. Зина рассердилась. Да что она, мать Тереза, во всех этих заморочках разбираться? С Пашкой простилась сухо, сказала, что в огород нужно идти, некогда зря рассиживать.

А через несколько дней Паша отбыл к матери в любимскую деревню и, как рассказывали, увез с собой только старые подшитые валенки. Большего не посмел спросить. Ну а Маша осталась дома. Одна. И, конечно, ни в какую Германию не поехала. Как она говорила сама с неловким смешком: «Не клюнуло». На ее призыв не откликнулся ни один иностранный жених. В Европе тоже торговаться умеют. Да и правда, пятидесятилетняя невеста — товар залежалый.