Эту историю я услышала на одном юбилее. Пока гости пели и плясали, уставшая от приготовления праздничного стола хозяйка присела в кресло, стоявшее между шкафом и кроватью, и будто задремала, уносясь мыслями в одной ей ведомые дали. А тут я.

— Почему не пляшете?

— Да вон Петрович за меня отпляшет. На двенадцать лет меня старше, а  посмотри, что выделывает. Спросила его вчера: «Петрович, мы с тобой жизнь прожили, а я так и не знаю, любишь ты меня или нет…» А он только засмеялся: «Глупая, опять ты про какую-то любовь, не знаю я, что это такое, и никогда не знал… Я жалею тебя. Что, мало?»

И прозвучал рассказ о судьбе, который я и хочу поведать читателям, изменив имена и некоторые события.

ОСЕННЯЯ

ПЕСНЯ

У Марии была любовь, давняя, страстная, от воспоминания о которой, мне кажется, и сейчас у нее на сердце светлеет. Она, эта ее любовь, была безоглядная и самозабвенная, когда хотелось всю себя до последней капельки отдать любимому.

Весна и лето после окончания школы промчались для нее как один миг. И вот осень, облетели, сгорели кострами листья, так в эту осень сгорела и ее безумная любовь — получил ее милый повестку в армию.

Всю жизнь вспоминает Мария тот вечер, видит ясно, как сидит он на лавочке около их дома, играет на гармошке и поет: «Вы служите, мы вас подождем…».

Мария понимала, что это он ей поет, ей намекает на долгое ожидание. А она к нему уже была готова, даже мысли не допуская, что кто-то другой может стать ей ближе и дороже ее любимого.

И вот все пошло-покатилось — печальный момент прощания у военкомата, каждодневное ожидание писем, от которых душа расцветала и пела, сладкий плен его слов не позволял Марии даже смотреть ни на кого другого.

В тот год она, утомленная  угаром любви и предчувствием скорой разлуки,  провалила экзамены в институт и потому устроилась на местный завод ученицей токаря. Прошли зима, лето, а следующей осенью их с завода послали на работу в подшефный колхоз.

Известное дело, стали по вечерам заходить к ним в дом деревенские парни, начали девчонок кадрить. Вот уж и на нее один из них глаз положил, смотрел блаженно, вздыхал, сделай бы она одно движение навстречу — и хоть завтра свадьбу играй. Но она сторонилась всех, будто была со своей любовью на веки вечные повенчанная. Да к тому же ее возлюбленный написал, что за особое прилежание и успехи в боевой и политической подготовке ему вот-вот объявят отпуск.

Прошло две недели, и девчонок отпустили на выходные домой. Мария вбежала в свою комнату и кинулась к комоду, чтобы побыстрее прочитать пришедшие из армии письма. Схватила первое попавшееся, удивилась, что вскрыто, а, перевернув, обнаружила, что письмо адресовано не ей, а ее брату. Не раздумывая, она вытащила листок и прочитала: «Колька, у меня невезуха. Понимаешь, мы ушли в самоволку к девкам, а нас поймали. И теперь никакой отпуск мне не светит. Ты Машке наври чего-нибудь, чтобы сильно не переживала…»

Мария почувствовала, как в груди натянутой нитью задрожало сердце, ей казалось, что еще немного и эта нить, связывавшая ее с любимым, оборвется, а сама она умрет.

Но Мария не умерла. Она вернулась в колхоз и, к всеобщему удивлению, приняла ухаживания деревенского кавалера, которые в конце зимы закончились веселой свадьбой. Мария уехала на жительство в деревню, стала работать дояркой на ферме, навсегда похоронив мечты об институте. Свекровь в невестке души не чаяла, ложки переложить не позволяла, повторяя то и дело: «Жизнь-то долгая, Маруся, наработаешься еще…» Но только вот отношения с мужем никак не клеились и не были они такими же безоблачными. Любовь, которая, как надеялась Мария, придет со временем, так к ней и не пришла. Чувствуя это, муж все чаще раздражался, а выпив, и вовсе зверел.

Колхозы к тому времени начали приходить в упадок, и им пришлось уехать от родителей в другую деревню. Оставшись без поддержки свекрови, Мария все чаще не могла противостоять мужу, получала тумаки, иногда и вовсе ходила на работу с синяками, тщательно замазывая их кремом. Ребенка от мужа родить она не захотела, сделала тайком аборт. Все шло к окончательному разрыву…

СПАСЕНИЕ

Городскую от природы, ее тяготило деревенское малолюдье, бесконечные дела по хозяйству, так называемый отдых, заключавшийся сидением у телевизора. Иногда, правда, к ним приходил мужичок из соседней деревни, одинокий, разведенный, он работал вместе с ней на ферме и, увидев в очередной раз макияж на ее лице от синяков, нанесенных мужем, горько качал головой. Придя в их дом, он вел с мужем какие-то свои мужицкие разговоры, а Мария хлопотала по хозяйству, чувствуя иногда на спине его пристальный взгляд.

Однажды он пришел не в раз, разбушевавшийся пьяный муж поливал Марию грязными словами, грозил убить и, в конце концов, схватив тяжелый табурет,  запустил им жене в голову.

Сегодня она даже вспомнить ясно не может тот момент, когда Петрович, крепко схватив ее за руку, буквально выдернул на улицу, плотно приперев поленом входную дверь. Он тащил ее через поле, а она упиралась, все хотела вернуться, опасаясь людского суда. А он тащил и приговаривал: «Дурочка, мне ничего от тебя не надо, я же просто жалею тебя, такая баба, молодая, красивая, а пропадаешь с этим извергом… Вот пересидишь пару суток у меня, пусть он хватится, испугается, искать начнет… Тогда уж и решай…»

Но муж ушел в запой, так и не хватившись ее, ни в первый, ни в пятый день. И она осталась в доме у Петровича, сначала просто хозяйкой, а потом и его женой. Хозяйственная и домовитая, Мария ни минуты не сидела без дела, весной ворожила над цветниками, зиму вязала, совсем позабыв о деревенском безлюдье. Как-то незаметно Петрович стал для нее целой планетой — и театром, и кино, с ним никогда не было скучно. Одно угнетало Марию — отказавшись в свое время родить, она так больше и не забеременела. И хотя Петрович никогда не заводил разговора на эту тему, она понимала, что и ему не хватает в их доме детского смеха.

Ей с Петровичем жилось хорошо, он ей тяжелее полена дров поднимать ничего не позволял, за все брался сам, и любое дело горело в его руках. Встречая ее из магазина, забирал сумки и, когда она пыталась отбиться, говорил: «Жалко же тебя, все руки вытянешь…» Так с этим «жалко» вместо «люблю» и жизнь прожили.

УМНОЖЕНИЕ СЕМЕЙСТВА

Лишив Марию ребеночка, однажды Господь послал ей сразу двух. Вернулась она как-то в августе из ближнего леса — бегала малины на пирог пособирать — и увидела у порога две пары детских кроссовок и два ранца. Засмеялась в лицо вышедшему навстречу Петровичу:

— Гости у нас? Откуда?

— Это парни мои, Мария, ты же знаешь, несладко им с отчимом живется. Вот они и решили со мной жить. С нами. Ты как?

Мария растерялась, замешкалась с ответом. Петрович эту паузу истолковал по-своему:

— Чего молчишь? Не слышала? Ты только не переживай, будет, как ты скажешь. Скажешь, что одним нам лучше, посажу их в машину и обратно отвезу. Решай…

— Да чего тут решать-то, было бы им со мной хорошо, а я подлажусь, трава и та от ветра к земле клонится, а тут детки, конечно, ищут защиты. А где ее искать, как не у отца? Дом-то у нас вон какой большой, всем места хватит…

Ничего особо не изменилось в жизни Марии, только дела прибавилось да жалели они теперь ее втроем. Иногда мальчишки начинали скучать по матери, Мария первая замечала это. Собирала сумку с гостинцами и говорила:

— Петрович, пора вам в гости съездить. Захотите ночевать, позвоните, я ждать зря не буду.

Но они никогда не оставались на ночь, погостив денек, благополучно возвращались домой, хватались за ведра, таскали воду, топили баню, за обе щеки уплетали пироги, которые Мария успевала испечь к их приезду.

К своему юбилею Мария подошла с солидным багажом — кроме двух сыновей у нее появились две снохи и два внука.

Закончив свой рассказ, она вдруг поднялась и, поглаживая свои седые локоны, шагнула навстречу Петровичу. Гармонист на секунду придержал гармонь и снова рассыпался звонкими переборами. И я увидела, как лицо Марии засветилось от счастья.