Для каждого, в чьей семье были (или живы еще и сейчас) фронтовики, дни от 9 мая до 22 июня наполнены особым смыслом. Память будто ведет обратный отсчет времени от победы к началу войны. Хорошо, если в семье есть хоть одна душа, которая заинтересуется воспоминаниями людей, видевших войну своими глазами, и запишет их, сохранив для истории. Я, к сожалению, воспоминания своего отца не записала, осталось только то, что сохранила память. А вот Галина Михайловна Мешкова записала воспоминания своего отца еще более тридцати лет назад. Сохранила их и даже после смерти его делает все возможное, чтобы непростая судьба Михаила Матвеевича Морозова осталась в памяти потомков.
И БЫЛО НАЧАЛО
Михаил Матвеевич встретил войну совсем юным мальчишкой, его призвали на действительную службу из Москвы, где он работал на заводе имени Сталина, хорошо был знаком с техникой, может быть, потому и служить его определили в танковые войска. А служил он до войны в городе Луга Ленинградской области. Но так получилось, что первый день войны его пятый танковый полк третьей танковой дивизии во главе с командиром Барановым встретил в селе Сальцы Псковской области.
Горечь отступления, непонимание того, что происходит, голод и холод — все испытал танкист Морозов. Был он и водителем танка, и старшим механиком. Первое боевое крещение принял под Новгородом. До конца своих дней не мог забыть того страшного боя, в котором его танк был подбит, из всего экипажа в живых остались только он и командир. Выбравшись из подбитого танка, они переплыли реку Волхов и добрались до своих. Там же, под Новгородом, не раз ходил он в разведку на вражескую территорию и однажды взял языка, который оказался не немцем, а испанцем.
Шли тяжелые бои, техника то и дело выходила из строя, нужна была новая. Как грамотного специалиста Михаила не раз командировали на заводы страны за новыми танками. Был он с этой миссией в Ленинграде на Путиловском заводе, в 1943 году брали танки в Горьком, а потом и в Сталинграде. Обычно на одном из пригнанных новых танков он сам и воевал.
Некоторые сражения оказались для него особенно памятны. Вот что он вспоминает: «Под городом Калач мы вступили в бой с немцами. Немецкий миномет снес башню моего танка. Не помню, как доехал до своей полосы, как поставил танк. У меня была контузия, у командира порвана слуховая перепонка. В тыл не отправили, ранение не считалось тяжелым, лечились тут же, в прифронтовом госпитале».
ЗА ЛИНИЕЙ
ФРОНТА
После госпиталя командование направило Михаила за линию фронта, прямо в лапы к немцам. Особый отдел поставил перед ним задачу — попасть в разведшколу. Ему дали в руки немецкую листовку с призывом сдаваться. Капитан проводил в направлении линии фронта, пожелал удачи и повернул обратно к своим. А Михаил пошел вперед. Как позднее он сам признавался, было очень страшно, существовала реальная опасность того, что его могут просто подстрелить. А чтобы этого не случилось, он, преодолев страх, запел громкую песню. Его заметили и окликнули на немецком языке. Автомат в спину и повели к командиру. Там обыскали, допросили и на ночь посадили в минометную яму, которая достигала глубины трех метров. Утром его вытащил на поверхность немец, дал в руки лопату и заставил рыть яму. Очень хотелось курить, и Михаил попросил у немца сигарету. После крепкой махорки сигарета показалась слабой, как мох. Немец, заметив смущение солдата, истолковал его по-своему и спросил:
— Гут?
Михаил Матвеевич не покривил душой и ответил:
— Нихт!
Рассерженный немец ударил его, Михаил упал и стукнулся о миномет. Сильно рассек лоб, потекла кровь. Немец, видимо, испугался, что ему попадет от начальства, дал солдату пачку сигарет и отправил в лагерь.
Потом его вновь и вновь допрашивали, выясняя, почему он перешел линию фронта. У Михаила на этот случай была приготовлена легенда, мол, случайно задавил танком офицера, испугался суда и решил сдаться немцам. Ее и повторял раз за разом.
Но, очевидно, немцы до конца не поверили в правдоподобность его истории, потому что вместо разведшколы его отправили в концлагерь в Харьков, а потом перебросили в Днепропетровск. Кормили очень плохо, давали похлебку из немытой картошки или разваренного овса. Не раз видел он, как убивали пленных во время перехода из одного места в другое. Оголодавшие люди, увидев на дороге застреленную лошадь, бросались к ней, чтобы урвать кусок мяса, а вместо этого их срезала автоматная очередь.
В днепропетровском лагере вовсю пошли разговоры, что их отправят на работу в Германию. И действительно, вскоре немцы подогнали большие машины, погрузили в них русских военнопленных и повезли в неизвестном направлении. На ночь останавливались в какой-нибудь деревне, жителей домов выгоняли на улицу, а в домах размещали по двадцать человек пленных. Все пленные были в деревянных колодках, сбитые в кровь ноги не давали покоя. Михаил отрезал от шинели полы и обмотал ими ноги. Им разрешалось ходить по двору и в туалет. Договорившись с одним пленным, Михаил решил бежать.
«Мы с ним разошлись в разные стороны, — рассказывал он. — Во дворе стоял стожок сена или соломы. Я залез в него. Прошло какое-то время, слышу, собаки залаяли, раздался топот ног, шум во дворе. Я понял, что ищут меня. Вот собака залаяла совсем близко, а потом лай стал удаляться, это собака взяла след второго. Его нашли, я узнал об этом позже. Лежу я в стожке часа два или три, меня потянуло в сон, чувствую, что начинаю замерзать. Немцев во дворе уже не было, и я решил вылезть — будь что будет…»
Михаил вылез из стожка и вошел во двор. Хозяин, увидев его, все понял и спросил:
— Танкист? Они все кричали: «Руссиш танкист!»
Хозяин повел его в дом, дал ему крестьянскую одежду, а его одежду сжег. Он жил в селе около месяца. Рядом в лесу были партизаны, они убили какого-то большого начальника, начались тотальные проверки, вышел приказ, который гласил: «За связь с партизанами — расстрел!» Деревню, в которой он жил, немцы сожгли. Хозяин дал ему план, как связаться с партизанами, и Михаил пошел в лес. Шел долго, пока не услышал: «Руки вверх!» Началась проверка, которая оказалась не легче немецкой.
Дело № 9491
Его и еще одного летчика, который был сбит над вражеской территорией, но остался жив, отправили на самолете в Москву для проверки всех данных. Он находился под следствием до тех самых пор, пока не пришли документы, подтверждающие, что на немецкую территорию его направил особый отдел. После этого его положили в госпиталь, лечили в течение месяца и признали негодным для дальнейшей военной службы.
Но домой Михаила не отпустили, а отправили под Свердловск, как свидетельствует заключение по делу № 9491, он находился на спецпроверке в Северо-уральском спецлагере (дата ареста 29 января 1944 года). А согласно постановлению от 13 января 1945 года по статье 58-10 ч. УК РСФСР он был приговорен к пяти годам исправительно-трудового лагеря и отправлен в Воркуту.
Подводя итог своей жизни, Михаил Матвеевич с горечью говорил: «Ушел я в армию на службу, а вернулся из тюрьмы в двадцать семь лет…» Вот на такой срок для него растянулась война.
После возвращения он женился, родились и выросли дети, но никто не знал подлинную историю отца. Когда его спрашивали, за что он сидел, он повторял все ту же легенду: «Под Свердловском произошел трагический случай. Я взял на буксир танк, он рванулся и задавил офицера. За это я был осужден военным судом…»
Этот миф развеялся только в 2001 году. Овдовевший к тому времени Михаил Матвеевич жил в семье дочери Галины, ему было 82 года. Как-то раз они сидели у телевизора, смотрели интервью, в котором мужчина рассказывал, что был осужден по 58-й статье и теперь реабилитирован.
Неожиданно Михаил Матвеевич произнес: «Я тоже был осужден по пятьдесят восьмой…» Надо ли говорить, как удивлены были близкие, узнав об этом.
Галина Михайловна начала переписку с военной прокуратурой, откуда вскоре им были высланы документы о реабилитации и выплачена денежная компенсация. Им очень хотелось посмотреть дело отца, но им ответили, что дело Михаила Матвеевича Морозова за N 9491 до сих пор хранится под грифом «секретно». Закон РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» вышел в 1991 году, а Михаил Матвеевич был реабилитирован только через десять лет.
Вспоминая отца, Галина Михайловна рассказывает:
— Когда отец пересекал линию фронта, он пел. Пел и до последней минуты своей жизни, даже отходя от наркоза в отделении реанимации ярославского военного госпиталя. Когда разрешили навестить его, я пришла с детьми, то есть с его взрослыми внуками. И вдруг он предложил: «А давайте споем…» и запел. Бывало, он напивался и всю ночь пел, не мог заснуть, — видимо, та невысказанная боль, которая все годы жила в его душе, выливалась с песней».
Человека нет, а память о нем жива, и страшную историю его жизни внуки и правнуки всегда будут читать, как интересную книгу, благодаря записям в дневнике, сделанным когда-то его дочерью.
Фото из семейного архива.
