В Мышкине неурожай на яблоки. Но, начиная с сада за длинным забором по улице Газовиков, и дальше, к сосняку, стоит тонкий дух антоновских яблок. Уже отошли, отплодоносили здесь и «белый налив», и «мельба», и «конфетные», и многие другие сорта. А «антоновка» радует-светит огромными желтыми и зелеными плодами, гнет ветки к земле под их тяжестью.
В Мышкине неурожай на яблоки. Но, начиная с сада за длинным забором по улице Газовиков, и дальше, к сосняку, стоит тонкий дух антоновских яблок. Уже отошли, отплодоносили здесь и «белый налив», и «мельба», и «конфетные», и многие другие сорта. А «антоновка» радует-светит огромными желтыми и зелеными плодами, гнет ветки к земле под их тяжестью.
НА УЛИЦЕ Самкова в теплый сентябрьский вечер пожилые женщине сидят по два-три человека на лавочках у домов, ведут неспешные беседы: с огородом управились, вокруг порядок и чистота, можно и отдохнуть.
К одной лавочке я подошла, спросила, не продают ли хозяйки яблоки. Сидят, улыбаются, отвечают ласково: «Не продаем, матушка, не торгуем, не привыкли, да и яблоки с червоточинкой. Кому надо, так даем». И перечисляют: поздно вечером приходила парочка, ушли довольные, в четырех руках унесли. Мальчишки в сад попросились, их пустили. Но им сейчас яблоки на зуб прикусить надо, а «антоновка» еще крепкая. Ушли, ничего не взяли. А родня собирает, уносит сколько надо, и на компоты, и на варенья, и так поесть. Все равно весь урожай не осилить, несколько тачек паданцев увезли в компостную кучу.
Потом я на черной рыхлой земле под сказочно высокой яблоней собираю крупные, величиной с маленькую тыковку плоды, вспоминаю бунинские антоновские яблоки, вдыхаю пьянящий бодрый дух и слушаю неторопливую, спокойную речь хозяйки. Она уже очень немолода, высокая, чуть согнутая в плечах. Весной ей делали операцию, а так все ничего, если бы хозяин еще не болел. Руками, привычными к работе, споро очищает прилипшие к бокам яблок комочки земли.
Потом рассказывает, как строились на окраине Мышкина сорок лет назад. Тогда же и сад посадили. На лице появляется слабая улыбка. Верно, вспоминает, какие они с мужем в ту пору были молодые и как радовались и дому новому, и саду, и как казалось-грезилось о счастливой жизни на новой улице. Набрав полный пакет яблок, я пытаюсь еще раз расплатиться с хозяйкой. Но она уже сухо останавливает меня теми же словами: «Не торгуем, не привыкли».
Идти к дому мне далеко, через весь Мышкин. Бодрит яблоневый дух, сгустившийся в пакете русский дух. Почему-то вспоминается детство, село Архангельское, где я выросла, большая семья Бакулиных, с двумя дочками, Алей и Ниной, я дружила. Жили в послевоенное время мои друзья бедно, случалось, что и черные «тошнотики» — лепешки из промороженной, перезимовавшей в земле картошки ели.
Потом стало чуть полегче, в колхозе дяде Саше, инвалиду войны, за работу выдавали на трудодни рожь. Тетя Валя несколько раз прокручивала ее на тяжеленных ручных жерновах. А потом пекла в русской печке ржаные лепешки. В доме витал сытный хлебный дух. Выстывали лепешки на полице, деревянной широкой полке над столом. Ими, еще теплыми, тетя Валя кормила свою ораву. Угощала и меня, когда я заглядывала навестить своих подружек. Вкус тех лепешек я помню и сейчас.
