Лоб, как у роденовского мыслителя, умные глаза с лукавой мужицкой прищуринкой. Глядя на него, так и хочется повторить знаменитое ленинское: «Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, батенька, художник…» НА СЧЕТУ у профессора Ярославского театрального института Александра Кузина более 100 спектаклей в разных городах, почти 150 учеников-актеров и режиссеров — заслуженных и народных, от России до Узбекистана, от Греции, Болгарии, Франции до США.

Лоб, как у роденовского мыслителя, умные глаза с лукавой мужицкой прищуринкой. Глядя на него, так и хочется повторить знаменитое ленинское: «Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, батенька, художник…»

НА СЧЕТУ у профессора Ярославского театрального института Александра Кузина более 100 спектаклей в разных городах, почти 150 учеников-актеров и режиссеров — заслуженных и народных, от России до Узбекистана, от Греции, Болгарии, Франции до США. Он лауреат Международной премии имени Станиславского и премии имени Царева, многократный лау-

реат премии имени Волкова. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе, как оказалось, многое хочется. С Александром Сергеевичем, 15 октября отмечающим 60-летний юбилей, мы беседовали в декорациях дипломного спектакля «Неточка Незванова».

Постановку по мотивам пьесы Валерия Семеновского «Жизнь артиста» он готовит вместе со студентами своего курса. За Достоевского принялся впервые.

— Народность ощущаете, Александр Сергеевич?

— Вы о звании? Какое там! Народный-международный… Работы очень много. Через месяц отправляемся с ребятами в Москву на международный фестиваль «Подиум» со спектаклем «Класс-концерт». Только что поставил «Сирано де Бержерака» в Омской драме. Выпущу спектакль здесь, уеду в Питер, где в театре на Литейном возьмусь за «Поминальную молитву» Горина. Юбилей же встречу в поезде.

— Диктуете артистам свою волю?

— Что значит диктую? Я режиссер, и это определяет все. Артистам со мной легко работается. Это вовсе не значит, что я их пускаю на вольные хлеба, но всегда с интересом отношусь к творческому приносу. Режиссер остается за пределом спектакля, он внутри, в каждой детали, разработке, но все равно на сцену выходит артист. Это раньше театр мог держаться на крепком словце, но время кнута прошло. Чем можно увлечь артиста? Только серьезной творческой задачей.

— В кино зовут сниматься?

— Зовут. Но к сегодняшнему «кину» отношусь сложно, особенно к российскому. Бежать за сериалами, дешевой популярностью — смешно. Жизнь — такая короткая штука, как оказалось, а еще столько всего нужно успеть. Мне предлагали снимать кино, но в сегодняшнем телепроцессе мне неинтересно. Быстрые темпы, режиссер практически ничего не значит, все определяет продюсер.

— Как вам сегодняшний ТЮЗ?

— Не хожу в этот театр. Как отрезало.

— А модернизирующийся Волковский?

— Волковский — это театр, который не стоит на месте, движется вперед, у него столичный уровень, амбиции, возможности. Я хорошо к нему отношусь и рад, что он ко мне тоже. Что же касается психологического театра, то он никогда не умрет, пока существует человек. На сцене нет ничего важнее и интереснее живого человека. Театр болеет всеми теми же болезнями, что и общество. Превращается в бизнес-структуру, организацию для зарабатывания денег. Но настанет момент, когда мы опять повернемся лицом к человеку.

— Вы преподаете мастерство актера. Нынешние студенты отличаются от тех, что были раньше?

— Разумеется. Они продукт времени, хотим мы этого или нет. Более прагматичные. Но когда их поближе узнаешь, поработаешь с ними, за всем этим есть ранимая человеческая природа, глубоко запрятанная. Те были более эмоционально открытыми, эти запрятаны глубоко. Открыть их природу вместе с ними оказывается серьезным, профессиональным делом.

— Да вы философ! Много читаете?

— Да, в основном профессиональную литературу. Сейчас читаю книгу замечательного мастера, профессора кафедры режиссуры РАТИ-ГИТИСа Олега Львовича Кудряшова. Он пишет о сегодняшнем дне театрального образования.

— Почему ваш сын Анд-рей не захотел пойти по вашим стопам? Ведь одно время он писал музыку к вашим спектаклям?

— Точнее, к одному — «Панночке». Честно сказать, это я не захотел, чтобы он связывал жизнь с театром, наша профессия очень сложная. Андрей работает на телевидении, а музыку до сих пор пишет, это что-то современное, синтезаторное.

— Два профессора в семье, это наверняка тяжело. Как представишь, бесконечные споры, дискуссии. Не дом, а сплошная кафедра. Сложно с такой умной женой, как Татьяна Семеновна Злотникова?

— Знаете, сложнее с дурой (хохочет). А биться на кулачках, выяснять кто умнее — это и есть дурость. А Татьяна Семеновна и хозяйка отменная. Ее фирменное блюдо? Плов, конечно.

— Ваш отец был токарем, а первой ролью лесковский «Левша». Вы-то сам человек мастеровитый?

— Розетку починить могу, гвоздь забить, дела посерьезнее предпочитаю доверять профессионалам.

— Мальчонка из рабочего предместья и вдруг театром заболел?

— Представьте, до 10-го класса я в театр не ходил вообще. Занимался плаванием, был кандидатом в мастера спорта. Так что дорожка была определена. Просто случайно познакомился с компанией молодых людей, которые ходили в театральную студию при Дворце пионеров. Было это в Ташкенте. Также случайно поступил в местный театральный институт.

— ?!

— Просто всю ночь отмечали окончание 10-го класса, а наутро я оказался в компании этих самых ребят-актеров. А у них как раз первый экзамен. Вот я и на спор тоже решил попробовать, и было большим удивлением, что сразу прошел на третий тур. Читал, как сейчас помню, Маяковского —  «Стих о советском паспорте». Играл на фортепиано, на руках стоял, сальто делал — в общем, всех поразил своими умениями.

— А как вы в Ярославле-то оказались?

— Просто один человек, которого я безмерно уважаю и люблю, Владимир Алексеевич Солопов, тогда работал в Ташкенте и много рассказывал о Ярославле.

— Первые впечатления о городе?

— Ужасные! Это было начало 90-х. Все было завалено снегом, который никто не убирал. Было темно, страшно. Помню скрипучий трамвай, который вез меня до гостиницы. Долгое время пребывал в жуткой депрессии и до сих пор не могу привыкнуть к тому, что в этом городе очень мало солнца. Но и того Ташкента, города, в котором я родился, увы, больше нет.

— А в каких вам было бы интересно пожить?

— Тбилиси, Амстердам, может быть, Петербург.

— Вы много работали за рубежом. Можете выделить какую-нибудь страну?

— Пожалуй, это Корея, Сеул. Ставил там Гоголя, Чехова. Корейцы тянутся к нашей культуре, музыке, они очень образованные, знают русскую классику, при том, что уважают и ценят свои национальные традиции.

Фото Ирины ТРОФИМОВОЙ.