Мой старый школьный товарищ, ученый в области автомобильных двигателей, профессор московского вуза говорил мне: «Мы занимаемся бессмыслицей. Мои ученики конструируют автомобильные моторы, которые вряд ли когда-нибудь пойдут в производство. Отечественные машины – это всего 25% продаж, остальные – импорт или отверточная сборка. Да и на родные машины мало-помалу начинают ставить заграничные моторы».

Вот первый момент кризиса образования в России: учиться – а зачем?

Не в смысле «отчужденного работника» по Марксу (учусь, чтобы потом зарабатывать больше, чем необученный) – а в смысле более высоких мотивов и целей. Учиться на экономиста в период кризиса и в предвидении многолетней стагнации, в условиях коррупции и давления на бизнес? Учиться на историка, чтоб тебе навязывали единый обязательный стандарт понимания истории? Учиться на юриста, когда всё решают «решалы», простите за тавтологию, а также звонки от начальства? Остаться работать в вузе, когда политическая лояльность преподавателя становится важнее его профессиональных качеств?

Возникает ценностно-мотивационный провал. Он заполняется теми, для кого вузовский диплом – всего лишь строчка в резюме, то есть будущими «отчужденными работниками».

Тем не менее, количество высших учебных заведений явно превышает общественную потребность. Налицо некая колея традиции и жадное потребление того, что еще недавно было в дефиците. В советское время высшее образование было куда менее доступно, чем сейчас: вузов меньше и экзамены строже. Сейчас молодые люди бегут за дипломом со всех ног. Платят немалые деньги – и добро бы за престижные университеты. Платят за обучение в весьма проблематичных вузах или на непрофильных факультетах — например, технические вузы обзаводятся факультетами психологии, экономики, права.

Но и здесь парадоксы не кончаются: платные студенты считают, что обладают особыми привилегиями – в частности, прогуливать лекции и семинары, не готовить задания, не бояться отчисления. Ответ на замечание преподавателя краток и убедителен: «я здесь учусь за свои деньги!» — то есть речь идет о покупке диплома и беспечной студенческой жизни на положенный срок. Этому содействует и позиция вузовского руководства: «университет продает образовательные услуги, и наш клиент – то есть студент – должен быть доволен» — а довольство клиента заключается в том, чтобы «преподы не прикапывались».

Вот второй момент кризиса – инфляция образования. Выданные дипломы в массе своей не обеспечены ни качеством полученных знаний, ни возможностью трудоустройства.

Снижение качества знаний выпускника вуза или школы– отдельный вопрос. Это уже давно стало темой банальных анекдотов. А вот нечто из жизни: Преподаватель права спрашивает, что такое «юридическое лицо». Студент отвечает: «Ну, это, наверное, судья, прокурор, адвокат…». Преподаватель слабо улыбается: «А физические лица – это, наверное, Курчатов, Капица, Ландау?» Но студент не улыбается в ответ, он впервые слышит эти фамилии и не понимает, о чем речь.

Преподаватель экономики показывает слайд с таблицами; громкий стон в аудитории: «Ой, опять цифры, как скучно… Ой, опять графики, а мы графики не понимаем…». Преподаватель: «Но позвольте, вы поступали на экономический факультет – зачем? Если цифры вам скучны, а графики непонятны? Что вы будете делать после института?» Затуманенные глаза проясняются и сияют: «Работать в крупной корпорации!» В глазах светится образ – широкий коридор со стеклянной стеной, глядящей на небоскребы вокруг, и по коридору идет он (или она) – в модном костюме, с макбуком подмышкой…

Рекламно-эйдетическое представление о карьере: красивый офис, красивый титул старшего аналитика и много-много денег.

Жизнь оказывается куда печальнее.

Тысячи, десятки, сотни тысяч молодых людей обоего пола каждое утро, причесавшись и накрасившись, надев строгие бизнес-костюмы, несмотря на любую жару, высокие каблуки или узкие штиблеты, несмотря на боль в ногах, сломя голову несутся в свой офис, чтобы по триста-четыреста раз в день переключать звонки с менеджера Дениса на менеджера Викторию. А для этого они четыре-шесть лет изучали (то есть делали вид, что изучали) институции Гая или экономическое равновесие по Вальрасу. Зачем? Какого черта морочить голову молодым людям?

 

Следующий аспект кризиса – это резкое снижение заработной платы учителей и особенно – вузовских преподавателей.

Я говорю о реальной заработной плате. Номинально она может оставаться прежней или даже чуть вырасти, но резко повышается нагрузка. Причем повышается двояко. С одной стороны, часов становится больше. Вместе с тем руководство курсовыми и дипломными работами, а также составление учебных пособий теперь не засчитывается в общее количество часов, которое должен «отдать» преподаватель. Наконец, год от года растет количество всякой, в том числе совершенно безумной отчетности.

Как заметил профессор Волгоградского университета Иван Курилла, от учителей и профессоров требуют писать УМК (учебно-методические комплексы), «прописывая способы «формирования компетенций» и взаимосвязи этих компетенций в разных курсах — сотнями страниц для каждого читаемого предмета. Представьте себе, что человека, выполняющего какую-то простую физическую работу, скажем, копающего канаву, попросят сначала подробно описать процесс копания, с обоснованием эргономии своих движений, технологии выбора лопаты, рефлексией по поводу твердости почвы, расчетами времени и калорий, затраченных на эту работу… Представляете, что он вам на это ответит?Почему именно этого требуют от преподавателей? Минобрнауки путает исследование процесса преподавания и научной работы с самой этой работой».

Здесь выявляется еще один аспект – чиновничий диктат.

Дело не только в Минобрнауки. Растет количество управленцев в самих вузах. Учебная часть превращается в управление по учебной работе, отдел кадров – в управление кадров, проректор по науке курирует управление по научной работе, именно «курирует», потому что ему подчиняется начальник этого управления со своими замами, референтами, начальниками

отделов и – и в итоге с вышеупомянутыми Денисом и Викторией, имя которым легион и которые ходят по коридорам университетов и институтов, раздавая поручения преподавателям.

В некоторых вузах административного персонала не меньше, чем профессоров и преподавателей. Казалось бы – создано управление по учебной работе числом в сто человек, вот и давайте, пишите методички, исследуйте «взаимосвязь компетенций в разных курсах». Так нет же, всё это ложится на преподавателя. А поскольку учат студентов все-таки преподаватели, то вузовская управленческая надстройка в ее теперешнем раздутом виде представляется отчасти паразитической.

Но увы!

Профессор, даже самый знаменитый, уже не может забастовать, пригрозить уходом из вуза – потому что инфляция образования обессмыслила его личный вклад.

Даже если в некоем вузе полностью поменять преподавательский состав, уволив гордость института – легендарных лекторов, почтенных академиков, увенчанных наградами лауреатов, авторов учебников и монографий – то это вряд ли уменьшит поток абитуриентов. Потому что как минимум 80% студентов приходят в вуз не за знаниями, а с разгону, двигаясь по старой, еще в конце ХIХ века проложенной колее.

Однако ни тупые чиновники, ни жадное на деньги государство, ни безответственные бизнесмены от образования, ни студенты-бездельники – на самом деле не виноваты. Кризис российского образования всего лишь отражает мощные изменения социальных структур – прежде всего структуры занятости.

Всеобщее сильное, разностороннее и глубокое образование – это идея ранней индустриализации, породившей утопию «царства разума, который управляет машинами»

В рассказе Чехова «Дом с мезонином» (1896), который на самом деле представляет собою метафору столкновения левых радикалов, либералов-постепеновцев и просто обывателей, – главный герой, Художник, говорит: «Если бы все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, который затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, то на каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день. Представьте, что все мы, богатые и бедные, работаем только три часа в день, а остальное время у нас свободно. Представьте еще, что мы, чтобы еще менее зависеть от своего тела и менее трудиться, изобретаем машины, заменяющие труд… Сколько свободного времени у нас остается в конце концов! Все мы сообща отдаем этот досуг наукам и искусствам… Человек избавился бы от этого постоянного мучительного, угнетающего страха смерти, и даже от самой смерти».

Но этот вдохновляющий проект провалился. Оказалось, что в технотронную эру простой неквалифицированный труд востребован не меньше (а может, даже больше), чем в индустриальную.

Ах, наивные мечты о том, что подметать тротуары и мыть окна будут роботы! Разумеется, современная наука может создать робота для окучивания анютиных глазок. Но нанять садовника экономически выгоднее.

Чем больше чудо-компьютеров в огромных опен-спейсах, тем больше нужно уборщиков, мусорщиков, мойщиков окон, курьеров, охранников и, конечно, секретарей. Тех, кто триста раз в день поднимает трубку и говорит: «Минутку, как вас представить? Соединяю!». А для всех них нужен супермаркет, а там нужны шоферы, грузчики, фасовщики, упаковщики, расстановщики, кассиры, охранники, контролеры срока годности и те, кто на площадке перед магазином собирает тележки в длинную гусеницу на колесиках и вталкивает ее обратно в торговый зал. И всем этим людям тоже надо где-то жить, а значит, нужны дворники, уборщики, почтальоны…

Вспоминается старая инженерская шутка: «Мы создали машину, заменяющую труд ста человек, которые теперь ее обслуживают».

И еще про занятость, а также про идентичность и политическое участие. Всеобщее среднее, а в идеале — и высшее образование было необходимо в эпоху больших коллективов, в эпоху массовой фабричной занятости, массовых призывных армий и массовых партий. Транслируемые однотипные знания – про Пушкина и Толстого, Кутузова и Наполеона, залив Фанди и число Авогадро – были тем языком, на котором общество осуществляло внутреннюю коммуникацию, определяло своих и чужих, стратифицировало само себя.

Сейчас нет больших коллективов, и общество идентифицируется и аутостратифицируется какими-то другими способами. Может быть, посредством социальных сетей – но это тема отдельного разговора.

Так или иначе, необходимость в смысловом и фактологическом тезаурусе, общем для всей нации – отпала. Ну, или отпадает на наших глазах.

Повторю еще раз – человеку, который работает менеджером по продажам, или занимается мельчайшим бизнесом, или стоит охранником в дверях и т.п. – не все даже школьные знания так уж необходимы. Достаточно элементарной грамотности, калькулятора и навыков общения с людьми. Тем более что в свободное время к его услугам – телесериалы, ток-шоу и социальные сети. Настойчивость просветителей вызывает у людей понятное раздражение.

Но не все так ужасно.

Примерно 20% студентов и школьников – учатся по-настоящему, прилежно и самозабвенно. Вот для них высшее или качественное среднее образование – действительно необходимо. Поскольку таковы их мотивы и ценности – устремленность к знанию, к истине, к искусствам, к серьезной карьере, которая требует серьезного образования.

Образование должно быть похоже на дом с мезонином – в прямом смысле слова.

Большой дом, где учат необходимым жизненным навыкам: читать-писать, считать на калькуляторе, пользоваться интернетом, общаться с коллегами, выбирать друзей и распознавать мошенников. И маленький мезонин, где учатся всерьез, подробно и тщательно.

Разумеется, лестница в мезонин должна быть открыта для всех желающих. Но именно для желающих. Для тех, кто стремится к знанию и готов трудиться и даже терпеть лишения ради этого.

Денис ДРАГУНСКИЙ, Газета.ру

На снимке: Александр Дейнека «На учебе», 1961.