Мой муж умирал. Он лежал на больничной койке и сгорал от высокой температуры. 42 градуса — это вам не шутки! Не случайно шкала градусника и заканчивается этой цифрой. Подразумевается, что 42 -тот предел, после которого живой белок сворачивается.

Ему было 27, мне — 23. И у нас полтора года назад родился сын. Жить бы да жить нам в любви и согласии долго-долго. А умереть бы в один день. Потому как была она, эта самая любовь, промеж нас. — Я стала метаться в поисках врача или медсестры. Нашла. Стала истошно вопить, что вот-де какая температура у мужа! Полное равнодушие. И невразумительное: — Ну что «температура»! А у нас шприцы непрокипяченные. Только залили водой. Помните? Так и было тогда, в советские времена: никаких тебе одноразовых ни шприцев, ни салфеток. Я билась в истерике: — Давайте тогда «сырыми» шприцами сбивайте температуру! Мне в ответ: — Ой, да откуда же ты взялась такая умная? Медсестра лениво полезла в шкаф, ворча, достала откуда-то заложенный в спирт шприц, видимо, и предназначенный на крайний случай, для срочных вливаний. Непотребно долго рылась среди лекарств, приготовляя литическую смесь — раствор из трех компонентов, быстро снижающих температуру. Пока она все это делала, процедила меж зубов: — Чего стоишь, дышишь в спину? Шла бы к мужу! Может, он уж умер! От этой реплики меня бросило в озноб. А вдруг и правда он там скончался, пока я бегаю за медиками? Бегом к постели. Вздохнула свободнее: нет, дышит! Тяжело, правда, с икотой. Но все-таки жив. Пересохшими от жара губами Борис с трудом заговорил: — Знаешь, Оленька, я, кажется, умираю… Нет, мне не страшно. Оказывается, это вовсе не страшно… Но очень, очень жаль, что я не все смог сделать в жизни. Упустил. А ведь был способен на многое… Он усмехнулся: — Мне бы еще один шанс! Да? — Присев у постели больного, я ощутила нечто странное. В моих глазах стало двоиться. Вот лежит муж. А прямо над кроватью параллельно завис его двойник: прозрачный, по очертаниям и структуре похожий больше на облачко, но все же узнаваемо он. Зрение-то у меня не ахти. Прямо скажу: не очень я доверилась в тот момент своим глазам. Показалось, все увиденное — иллюзия. Но раньше со мной такого еще не бывало. Чем объяснить эту иллюзию раздвоения? Про спонтанное включение астрального зрения тогда, в 81-м, никто и слышать не слыхивал. И лишь спустя два года, прочитав самиздатовский вариант книги Моуди «Жизнь после жизни», я поняла, что в тот момент Я ВИДЕЛА, КАК ДУША МУЖА ОТХОДИЛА ОТ ЕГО ТЕЛА. Правда, по каким-то причинам душа вынуждена была опять войти в тело. Однако рассуждать на эту тему было тогда некогда. Потребовались срочные реанимационные меры для того, чтобы спасать мужа. Лечащий врач мужа, С. Ф. Самойлик, прекрасный травматолог, наутро вывел меня в больничный коридор и сказал: — А вы в курсе, что мы делаем все, на что способна медицина, но меры напрасны? Ваш муж обречен. Через несколько дней все будет кончено. То, что мы сбиваем ему температуру, не радикально. Его организм не сопротивляется, несмотря на бешеное количество медикаментов, вливаемых внутрь. Это было похоже на правду. В теле жило два вида бактерий -заражение крови, сепсис: И эти мелкие твари сжирали человека изнутри, несмотря на то, что путем переливания уже дважды обновили кровь. И все без толку! Что я ответила? Ответило сердце, а не рассудок. Я закричала: — Что вы говорите! Мой муж не может умереть! Да его здоровью можно позавидовать! Вы травите его таким количеством лекарств, что другой бы такой дозы не вынес. А он жив! Думаю, и будет жить! Должен. Он крепкий. Такие молодые не умирают. Язык мой был заодно с сердцем, вот и выкладывал его доводы. А разум, мигом приняв ситуацию к сведению, был крайне возмущен. Так возмущен, что я — АТЕИСТКА ПО УБЕЖДЕНИЮ, МАТЕРИАЛИСТКА ДО МОЗГА КОСТЕЙ, ЖУРНАЛИСТ КОМСОМОЛЬСКОЙ ГАЗЕТЫ, ПРИЗВАННЫЙ ПРОПАГАНДИРОВАТЬ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ!- стала молиться. Первый раз в жизни. Что это была за молитва! Скорее, ее следовало бы назвать иначе. Как? Угрозой Богу. Сделкой с Ним. Да и вообще молилась я так, на всякий случай, на тот авось, который присущ всем людям. Молилась я не вслух, мысленно. И не «Отче наш», не другая каноническая молитва были в основе обращения к Богу. Я разговаривала с Ним… ну, наверное, как человек с человеком. Уж если Бог есть, думала я, так он должен понимать доводы разума. И я их приводила, эти доводы. Я перечислила все причины, по которым этот больной человек должен выжить. Канючила: «Если Ты есть, и если Ты Отец наш Небесный, то Ты должен быть заинтересован в том, чтобы детям Твоим везде и всегда было хорошо. Вот лежит на больничной койке юное существо. Ему всего-то 27 лет. К тому же — Твое дитя. И Ты хочешь, чтобы, едва встав на ноги, оно ушло из жизни?! Это несправедливо! А дома у него сын. Если Ты родитель, то должен понять, как плохо живется малышам без отцовской опеки. Выходит, Ты осиротишь его. Как и меня. Ведь я люблю этого мужчину, в конце-то концов!» В итоге я прибавила еще один довод, который, как мне казалось, должен был убедить Бога в серьезности моих слов и чувств. Я сказала: «Если хочешь, то Ты можешь распорядиться частью моих жизненных сил, для того чтобы эти силы потратить на исцеление больного. Идет?» О, Бог меня услышал! Я почувствовала, что Он принял мою молитву к сведению и начал действовать в интересах больного буквально немедленно. В ночь после того, как я обратилась к Богу, мне было не до сна. Ночевала я в общей палате на полу расстелив постельное белье на матраце. Но дело было не в том, что я не привыкла спать на полу. Ухаживая за больным в условиях, когда тебя постоянно гонят и шпыняют, еще и не к тому привыкнешь! На сей раз я всю ночь… чесалась. «Вот гадость-то, — думала я, — видимо, здесь целое скопище клопов». Тело просто горело от их укусов. Всю ночь я гонялась за невидимыми паразитами. Да и как их разглядишь, когда темно в палате, а больных будить не станешь. То и дело открывала дверь в коридор, стараюсь таким образом подсветить себе и сделать удачной охоту. Никого не поймала! «Ладно, — думаю, — все равно вы обнаружите себя! Утром посмотрим, сколько таких, как вы, я раздавила на постели». Известно ведь, что клопы на белье оставляют кровяные пятнышки. Никаких пятен наутро я на простыне не нашла. А все мое тело, исключая лицо, было нескончаемо красным от расчесанных в кровь ссадин. Лицо тоже чесалось. Но, зная, что после энергичных расчесываний кожи у меня мгновенно образуются красные пятна, потом превращающиеся в синяки, я просто пощадила видное место. — Следов от укусов не было. Я сообразила, что с телом происходит то, о чем я просила Бога: оно не выдерживает тех энергетических потоков, которые ради спасения мужа обрушил на меня Отец Небесный. У меня появилось стремление во что бы то ни стало сбрасывать излишки этой энергии через руки на мужа. Как? Очень просто. Через прикосновения. Через объятия. Тяжело больной муж, к тому же закованный с ног до шеи в гипсовый каркас, ужасался моим поползновениям к объятиям. Он жалобно причитал: — Не жди от меня ответных объятий. Я же даже перевернуться сам не могу! Это были только цветочки, которые происходили с моим телом. Дальше — больше! С пресыщенного энергией тела стало стекать статическое электричество. Со стороны было очень смешно видеть: вот я иду в тапочках на резиновом ходу по больничному коридору, а за мной — огненный след. Как в фантастических фильмах, когда показывают резкое торможение быстроходной супермашины. Огненный шлейф и медперсонал, и больные воспринимали, как фокус, розыгрыш, шутку. А мне было не до шуток. Невозможно больно оказалось прикасаться к металлическим предметам — тут же разряд тока. На кровать с панцирной сеткой не ложилась и не садилась — только запрыгивала: стоило икрами ног прикоснуться к голому металлу, и эффект битья током таков, что я сочувствовала тем, кого приговорили к смертной казни на электростуле. Потрогать батареи и определить, тепло ли топят, — это было не для меня. Но самым трудным оказалось включать электроприборы в сеть. Казалось, что при этом меня прокалывают сотнями игл. А со стороны — опять же смешно. Между рукой и розеткой световая дуга образуется: что это за фокус такой?! В довершение всего я стала… предвидеть будущее. Вернее, собьятия, связанные со здоровьем людей. Я не сразу поняла, что стала видеть в расширенном режиме светового спектра. Тем более, эта способность видеть ауру людей и предметов не была очевидна. При ярком, солнечном освещении, например, я ничего не видела. Но стоило человеку оказаться в мире полутонов (в плохо освещенном коридоре больницы, в сумерках, даже при пасмурной погоде), свечение над людьми и предметами виделось отчетливо. Но что толку! Ни значения цветов, ни способов определения грядущих событий по ауре я не знала. Чего греха таить: я даже не сразу поняла, что вижу ауры, а уж то, что это — противоестественная способность, я только догадывалась. Стоит отдать мне должное: я была осторожна и не говорила никому о своих необычных способностях. Понимала, что эти разговоры доведут до психбольницы. Много позже, общаясь с девушкой, которая обладала теми же способностями и активно ими пользовалась, я узнала, что та не раз и не два побывала в психиатрической клинике, где ее быстро «вылечивали» от умения видеть ауру. Ей давали такое количество гормональных и негормональных средств, влияющих на психику, что спустя два года после пребывания в клинике она стала инвалидом первой группы. Сейчас она сидит дома и на глазах тает от скуки и невостребован-ности: имела раньше актерский талант- врачи запретили ей сценические перевоплощения; писала прекрасные стихи — родителей и это пугало: она возбуждалась от стихов, видела мир в новых красках, а это, конечно, ненормально, болезнь… Однако не всегда удавалось скрывать свою способность видеть ауру. Язык мой оказался врагом моим. Однажды, сидя возле постовой сестры, я болтала с ней о том, о сем. Сестра сказала: — Завтра выписываем женщину, ей около 80, но она без осложнений перенесла серьезную операцию. Такое и у молодых нечасто бывает. Что-то заставило меня ляпнуть невпопад: — Скажешь Топ!», когда прыгнешь! На следующий день старушка тихо скончалась от осложнений, которые, оказывается, были. В другой раз я пришла навестить тетку мужа, которая улеглась в то же травматологическое отделение, в котором пребывал мой муж. Она рассуждала так: не стоит упускать момент, когда за ней, одинокой женщиной, кто-то после операции по лечению артроза поухаживает. Хоть на первых порах. Разумеется, я бы и поухаживала… Однако слишком дурны были мои подозрения насчет исхода ее предстоящей операции. И я рассказала тете Тамаре все то, что здесь изложила вам. Она таращила глаза: и верить хотелось, и не верилось. Авантюристка по натуре, она, пренебрегая моими предчувствиями, оставалась в больнице. Ее уже готовили к операции. Безусловно, ей и впрямь нужно было что-то делать со своим артрозом, который день ото дня не давал ей полноценно жить. Еще месяц назад она ходила без помощи костылей, а теперь… Не хотелось тетеньке приобретать костыли — хоть ты тресни! И она стоически преодолевала свой недуг, передвигаясь с помощью стула. Думала: «На кой мне костыли, если после операции я стану бегать? А тут я со своими совершенно безумными намеками. Обидно, ей-ей!» Тетка, дико громыхая своим стулом с металлическим каркасом, пугала все отделение, когда шла в туалет. Муж лежал на другом конце коридора, да и то слышал время от времени необъяснимый все сотрясающий грохот. Как-то спросил о его причине. — Это наша тетя Тамара в карете в туалет едет,- пошутила я. Раз, придя в палату навестить тетю Тамару, я увидела у них новенькую — сухонькую старушку, без сознания лежавшую на кровати. — Ее привезли с места аварии. Машина наехала — завтра бабушке будут делать операцию, чтобы не тянуть с этим,- пояснила тетка. — Да какая ей операция! — с сомнением произнесла я. — Как бы она на операционном столе не скончалась! — Что ты! — замахала руками тетя Тамара.- Она — мать какого-то медицинского светилы. Для нее и лекарства достали такие, каких нигде не найти. А ты говоришь — скончается! Спорить с теткой я не стала. Тем более, так хотелось ошибиться в предчувствиях! Наутро прибежала в палату к тете: как-то она переночевала? Увидела, что, несмотря на ранний час, новенькой пациентки нет. Кровать ее была пуста. Я спросила: — Что, ее уже забрали на операцию? Испуганная тетка сказала: — Что ты, Оля, она ночью умерла.… Дефицитное лекарство, специально приготовленное для этой женщины, отдали моему мужу. Цефамезин. Антибиотик широкого спектра. Для Бориса смерть старушки, не успевшей воспользоваться заботой сына-медика, была шагом к спасению, как бы кощунственно это не осуществилось. Но что было, то было. Мои провидческие способности через некоторое время стали дублироваться с помощью обоняния. Я ощущала по запаху, кто вскоре может умереть, а кто — нет. Это было ужасно! Унюхивать запах смерти — испытание не из приятных. Причем смердило от людей, обреченных на смерть, на большом расстоянии. С чувством большого облегчения я констатировала, что от моего мужа не смердит. Да, от него исходил запах болезни, но не смерти. Диагностика путем определения запахов оказалась куда более точной, нежели визуальные исследования по ауре. Однажды в травматологическое отделение клинической больницы, где лежал мой муж и я безвылазно сидела возленего, привезли 14-летнего мальчика-балкарца. Он находился в тяжелом состоянии. У него была гангрена одной ноги. По неосторожности нога подростка была прострелена лесником. И пошло анаэробное заражение. В те годы методов борьбы с анаэробной инфекцией, кроме операции, практически не существовало. Мальчику в районной больнице, куда он сначала попал, ампутировали ногу по колено. А гангрена распространялась выше по ноге. Сделали еще одну операцию. Отрезали конечность всю, запаса уже не осталось. Но и тут неудача: гангрена «поползла» выше. Больше ампутировать было нечего. Из районной больницы больного перевезли в республиканскую. Зачем? Решили испробовать последнее средство — барокамеру, новшество совсем «свежее», применение которого было в ту пору не до конца выяснено. Почему барокамера? Рассуждали врачи логично. Если гангрена — анаэробная инфекция (то есть вид бактерий, вызывающий гангрену, живет и развивается в безвоздушной среде, кислород для них — верная гибель), то барокамера, принципом работы которой является подача в организм человека чистого кислорода под давлением, может обеспечить ткани тела воздухом и, возможно, именно те ткани, в которых припеваючи живет колония анаэробных бактерий. А вдруг под действием кислорода они погибнут? Мальчика решили попробовать подержать в барокамере. Но привезли его в отделение в таком плачевном состоянии, что видно было невооруженным глазом: он обречен, вряд ли и барокамеру выдержит. Старшая медсестра отделения Люда, нервы которой сдали, глядя на умирающего ребенка, забрела в маленький закуток-коридорчик возле медицинского поста и там всплакнула. Я увидела слезы медсестры, мне стало жалко ее, и я поспешила ее успокоить: — Не плачь, Людочка, мальчик выживет! Я его видела, и знаю точно, что он выкарабкается. Мои слова услышала мать мальчика, приехавшая вместе с ним для того, чтобы ухаживать за больным. Оказывается, она стояла у меня за спиной в тот момент, когда я успокаивала старшую медсестру. Мать сказала: — Дай Бог, чтобы твои слова сбылись. Тогда за мной — магарыч! Слегка смутившись, я ответила ей: — Дай Бог, чтобы вы не забыли свои слова. Ну про обещанный магарыч! Мы рассмеялись над этой невеселой шуткой. Мальчик шел на поправку трудно, долго, много раз находился в пограничных состояниях между жизнью и смертью. Но однажды дверь палаты, в которой лежал мой муж, открылась, а на пороге стояла мать мальчика-болкарцек. Она не забыла про магарыч. Принесла целую стопку горячих, с пылу с жару, балкарских хичинов (национальное блюдо: тонко раскатанные блины с картофельно-сырной начинкой), трехлитровую банку айрана (специально заквашен-ное молоко). Мы весь вечер кутили, наслаждаясь вкусняти-ной. А мать мальчика рассказывала о своей нелегкой судьбе. Оказалось, что у нее — 13 детей. Конечно, жизнь в высокогорном балкарском селе, без удобств и просторного дома, не сахар. Семья строилась, а тут — несчастье. Но, слава Богу, все позади… Мать рада была, что все обошлось. А уж как я была рада, что мои прогнозы сбываются не только в плохом, но и в хорошем! Только насчет мужа была полная неизвестность. Хотя я нутром чуяла, что он не должен «уйти», медицинские анализы хороших прогнозов не давали: пробы крови показывали, что есть рост микробов. И они жрут человека изнутри. Спустя пять месяцев после того, как Борис оказался на больничной койке, мне снится сон. Его покойная мать пришла ко мне и говорит: «Я — за сыном. Жду его». Я жутко перепугалась. Отвечаю свекрови: «Нет, я его вам не отдам. Ему и здесь хорошо. Пусть поживет. Я ему обеспечу счастливую жизнь». Она сказала: «Ладно! Раз ты мне обещала заботиться о сыне, пусть он остается», т И медленно, не оглядываясь, пошла прочь. Каким-то шестым чувством я понимала, что это сон, но сон этот — вещий. И я должна была во что бы то ни стало проследить, не оглянется ли свекровь, не передумает ли, уйдет ли. Она не оглянулась. А я, проснувшись, с уверенностью сказала мужу: — Теперь ты резко пойдешь на поправку. Скоро тебя выпишут из больницы. Он усмехнулся. Чувствовал он себя плохо. Ничуть не лучше, а гораздо хуже, чем до операции. Но вскоре моя уверенность подтвердилась. Пришли очередные анализы крови. Сепсиса больше не было! От этой прекрасной новости я… разрыдалась. Уткнувшись в грудь больного, просто не могла остановиться. Муж гладил меня по голове и пытался осознать причину моей истерики. Откуда ему было догадаться, что фатальной угрозы смерти больше не существовало! Ему-то никто не говорил о том, что он мог умереть. Только однажды он с подозрением высказался на этот счет: — Я что, умираю, что ли? Чего это все родственники ко мне зачастили? Правильно он тогда догадывался. Именно поэтому зачастили. Им-то тоже все было известно. И до сих пор вся многочисленная родня моего мужа удивляется, как он тогда ловко выкарабкался. А между тем был плох настолько, что двоюродная сестра зашла к нам в палату и тут же вышла. В коридоре ее пришлось откачивать: ей стало дурно от одного вида Бориса. Видок-то и впрямь был не ахти: высохло его тело так, что, кажется, гипсовый каркас был куда тяжелее. Хочу привести небольшую выдержку из дневниковых записей Бориса, сделанные им спустя несколько лет: «Наверное, все, что произошло со мной, не было случайным. И я нисколько не сожалею, что мне выпало это испытание и я прошел через него. Я просто счастлив, что оно было. Это бесценный опыт, который иным путем не приобретешь. И ни за что на свете я не откажусь от него… В какой-то момент я почувствовал, что мое тело стало невесомым, ушла боль, ушли страдания. Все стало совершенно иным. Я начал медленно взлетать над своим телом и вскоре уже стремительно мчался в световом потоке куда-то ввысь, где, похоже, царили мир и спокойствие. И в конце этого пути очутился в неком волшебном пространстве, наполненном ярким, согревающим душу светом. Это был не просто свет. Это было нечто обладающее сознанием, разумом, от которого исходила любовь и понимание. — Во время этого далекого, но почти мгновенного перехода вся моя жизнь стала прозрачной, она была, словно на ладони, ее можно стало разлядывать со всех сторон. И даже одного беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы с сожалением признать, что хорошего и важного в прожитом был ничтожный минимум. Да практически ничего — обыкновенная, такая же, как и у большинства людей, бесцельно прожитая жизнь. Тут же возникла мысль: вот если бы вернуться обратно на землю, то все пошло бы по-другому! Я бы уже не стал попусту тратить время. Я бы… Впрочем, что бы я делал в таком случае, я не знал, да и знать не мог. Но в тот момент, когда я это решил, свершилось что-то невероятное, произошла какая-то внутренняя трансформация, которую я до сих пор не могу понять. Это было полное растворение в этом бесконечном поле. Никаких словесных указаний, никакой информации я не получил. Но вдруг стало ясно, что я уже не тот человек, хотя все прошлое оставалось моим. Это было второе рождение. Обратно в тело я возвращался наполненный какой-то энергией. Она была где-то внутри меня и вроде никак не проявляла себя, но вскоре я понял, что она активно работала на меня, способствовала выздоровлению. Я стал чувствовать ее. Кроме того, изредка начал замечать внутренний свет в других людях, если, конечно он в них был. Я понял, что наличие этого света свидетельствует о том, что человек по-настоящему живой, а не является пустой телесной оболочкой. Но, к сожалению, этот внутренний свет — редкое явление. Если он даже и появляется в людях, то вскоре затухает. И мне захотелось сделать все возможное для того, чтобы как можно больше людей пробуждалось к осознанной жизни, наполненной радостью и счастьем, чтобы в них загорался внутренний свет. Но только спустя несколько лет я окончательно понял, чем мне следует заниматься в жизни и для чего мне было дано второе рождение». — Мой муж пролежал на больничной койке полгода. Все это время я была возле него. И я уверена, что Бог, вне зависимости от формы обращенной к нему речи, слышит наши просьбы, всегда реагирует на наши молитвы. Даже ту часть нашего соглашения, в которой я просила, если необходимо, отдать немного моего здоровья во имя спасения жизни Бориса, Он выполнил. Через три года я попала в реанимацию. Давление «по нулям». Почти по нулям, конечно. Оказалось, сердце. Порок. И врачи все спорили, врожденный он или приобретенный. Мне было смешно. Я-то знала, что приобретенный. И еще я была точно уверена, что справлюсь с болезнью. У нас же не было в соглашении, что я должна умереть? Не было! Так чего волнуются эти врачи?! Выписывая меня из кардиологии, медики сказали, что отныне я должна всю жизнь пить таблетки — сердечные гликозиды. Я их немедленно выбросила. Решила не пить. И уже 17 лет живу без них, хотя порок никуда не делся. Он есть, но ведет себя вполне пристойно, не возмущаясь ни тем, что я вечно лезу в горы, ни тем, что живу безо всяких ограничений физической активности. А что стало с моими способностями? Запах смерти я способна ощущать и сейчас. Это самое ужасное. Не исчезло и восприятие ауры. Однако я стала спокойнее к этому относиться. Но дополнительная цветовая гамма помогает мне лучше разбираться в процессах, происходящих вокруг меня. И в людях — тоже. Хотя я предпочитаю не очень доверять ауре людей. И вот почему. Однажды я увидела человека, чья аура была настолько темных оттенков, что прямо беда! Что вы про него подумали? Я подумала то же самое. Но прошло несколько дней, и я столкнулась опять с тем же человеком. И обомлела! Ни у кого я еще не встречала столь светлой, выразительно яркой и насыщенной, сияющей желто-голубой гаммой ауры. На миг возникла неловкость в моей душе: вспомнились дурные мысли насчет этого человека. Причину метаморфозы он объяснил сам. — Недавно я перенес большое потрясение. От меня ушла жена, мы устраивали разборку в суде и дома. Что было! Вы даже не представляете! Еще как представляла! Но почему сейчас аура его сияет? Он продолжал свой монолог: — Вы знаете, не бывает худа без добра. Я влюбился! И теперь даже рад, что свободен. Ну а то, что жена почти все у меня отняла… Внимательно наблюдая за аурой, я увидела, как стали множиться темные вкрапления. «Тучки» душевного смятения, навеянные неприятными воспоминаниями, закрыли сияющие цвета. — … Я ей еще это припомню! Я поняла, что соблюдать чистоту и нормальное состояние ауры — вовсе не самоцель. Это — требование духовной самодисциплины, как бы ни странно звучало такое выражение. А еще я обнаружила, что БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ ВИДЯТ АУРУ, НО ДАЖЕ НЕ ДОГАДЫВАЮТСЯ ОБ ЭТОМ. Эх, да что там говорить! Даже те, кто ее не видят, интуитивно улавливают суть ее вибраций. Как? — Да хоть по одежде тех, кто нас окружает. Цветовую гамму носильных вещей мы выбираем по закону соответствия. Каковы преобладающие цвета ауры, таковы и цвета предпочитаемой человеком одежды. Правда, не всегда так бывает. Иногда денежные средства не позволяют приобрести ту одежду, которая нам бы более подошла. Носим старую — и страдаем от внутреннего диссонанса. Женщины меня поймут скорее, ибо они тоньше чувствуют такие перекосы, нежели мужчины. Возможно, эта мужская нечувствительность является одной из многочисленных причин того, что они живут меньше, чем женщины в целом. КАК Я ФРАНЦУЗСКИЕ ЗАМКИ ОТКРЫВАЛА Когда заработало мое «шестое чувство», можете представить, как много появилось искушений его использовать в личных и иногда очень небескорыстных целях. Само собой, в нашей сугубо материалистической стране не очень-то разгонишься на сей счет. А вот за рубежом… Да какое могло быть зарубежье, коли жили мы за «железным занавесом»! Но чудеса, начавшие происходить в моей жизни, оказались столь изобильными, что мне иногда приходилось просто диву даваться. Однажды меня вызвал «на ковер» секретарь правления Союза журналистов Кабардино-Балкарии Башир Гуляев и спросил: — А ты не хотела бы поехать во Францию в составе делегации советских журналистов на празднование юбилея коммунистической газеты «Юманите»? Предложение было столь заманчивым и интересным, что я просто потеряла дар речи! И, главное, именно Франция почему-то с детских лет будоражила мое воображение: всегда я предпочитала читать именно книги, написанные французскими авторами, интересовалась укладом жизни этой страны. Словно кто-то подсмотрел мысли о моей давней мечте! Мое материалистическое мировоззрение еще не воспринимало возможности божественного вмешательства и божественной игры в судьбах людей. Но сейчас, с позиции, проверенной временем, я понимаю, что Бог тогда преподнес мне подарок. Ему было все равно, оценю я Его усилия в этом направлении или нет. А к людской неблагодарности Он давно привык. Как бы там ни было, в начале осени 1984 года я разгуливала по Парижу». Первый раз за кордоном. В составе делегации я оказалась самой молодой. И почему-то многие на меня косились. Почему? Я не понимала этого, пока у меня не состоялся любопытный разговор с одной женщиной из нашей группы. Она спросила: — А вы, Оленька, что, секретарем обкома партии работаете? Я фыркнула. Известно ведь, что в те времена 26-летних секретарей обкома КПСС в природе не существовало! Тем более, я даже членом партии не была. — Ну тогда вы, может быть, дочка секретаря обкома… или кто-то из близких ему? — допытывалась женщина. Опять мимо! И почему я вообще должна иметь отношение к секретарям обкома? Она объяснила: — Как же тогда вас выпустили из страны? Ведь в первый раз за рубеж выпускают только в страны социалистического лагеря! Это правило мне было неизвестно. Но, дабы не разочаровывать собеседницу, я отшутилась: — А у меня мама хорошая портниха… И слегка подержала паузу. Многозначительная пауза помогла снять с меня всяческие подозрения. Очевидно, женщина поняла, что моя мама имеет прямое отношение к партийной системе. Знала бы она мою маму, которая и в партии-то никогда не состояла! Во Франции вся наша делегация сразу же столкнулась с величайшей проблемой. Куда бы нас ни поселили, все гостиничные номера были оборудованы замками совершенно новой конструкции. Их невозможно было открыть. Однако выяснилось, что мне лично удавалось отворить дверь с первой же попытки. Любую дверь. И вскоре я стала едва ли не штатным ключником для всех наших. Ладно бы это были неграмотные, забитые люди, способные к открыва-нию только амбарных запоров! Нет, все члены нашей делегации были журналистами с большим стажем работы, многие раньше проживали за рубежом, будучи собкорами центральных газет. И вот вам, пожалуйста, — никак не давалась система новых запоров! Абсурд! Сначала я не понимала, почему у меня получается отпирать замки, у других — нет, ведь это было так просто! Поразмыслив, обнаружила, что я просто вижу конструкцию внутренних запоров, как если бы она была снаружи. Это и стало причиной моего успеха. Стало быть, мое «шестое чувство» и здесь сработало? А где его можно еще применить? Оказалось, проще простого применять его во время уличной торговли. На «блошиных рынках», где в основном и отоваривалась наша туристская братия, можно было приобрести все. Вглядываясь в ауры торговцев, я поняла, что чаще всего они называют завышенную цену Начинаешь с ними торговаться — и видишь, как сигнал, который говорил о задранной цене, все более и более меркнет. И только когда он вовсе исчезал, можно было брать товар. Кому-то из тех, кто способен видеть то же самое, что я, этот рассказ неинтересен. «Подумаешь,- скажете вы*- чего тут особенного!» Но для советского человека, привыкшего к системе фиксированных цен и ошалевшего от того, что вещи можно брать за половину или даже треть цены, эксперимент этот имел ошеломляющий успех. Вскоре, кроме того, что я обязана была открывать и закрывать все номера для наших, мне вменили в обязанность водить всех в магазины гибких цен и на базары. Народ просто млел от того, что кофточка, первоначальная цена которой была установлена, допустим, в 60 франков, доставалась за 25. Я не знаю, что было бы, когда бы не мудрая политика нашего государства, производившего обмен валюты в мизерных количествах. Те 35 рублей, которые всем и каждому обменяли, кончились, и я вздохнула с облегчением: никто уже не тянул меня в ближайший магазинчик «прогуляться», и я наконец получила свободный доступ к тем культурным ценностям, которые высоко ставила и коими здесь наслаждалась совершенно бесплатно. ездила к бабушке в деревню. А в деревнях, как вы сами, наверное, знаете» по сию пору неистребимы обряды, своими корнями уходящие в языческое прошлое. Даже коммунисты смотрели на эти обряды сквозь пальцы, не видя в них ничего религиозного. Напротив, то, что так или иначе отрицалось церковью, негласно поощрялось государством. Например, сжигание старого года. Вяжется чучело из пакли и соломы, все весело гурьбой идут затемно на речку. Там, на ледяной площадке, народ дуркует едва ли не до полуночи: зажгут чучело — и, время от времени согреваясь возле горящего «старого года», катаются на санках, пританцовывают, юноши ухаживают за девушками, а люди постарше наряжаются в костюмы и колядуют. Моя бабушка в тот памятный раз нарядилась в солдата и пошла гулять по селу, заходя в дома односельчан и развлекая их розыгрышами. А мы, дети, покатались-покатались, да и пошли по домам, слегка промерзшие, отогреваться возле печек. Мы с моим младшим братом пришли домой около полуночи. Уже хотелось спать. Так мы и сделали. Улеглись. Брат немедленно уснул, я тоже задремала. Вдруг раздалось хлопанье ворот во дворе. Шаги. Похоже, что бабушка возвращается из своего вояжа. Вот она взбирается на крыльцо. Слышно, как под ее валенками скрипит морозный снег. Вот в дверную щель просовывает металлический косырь, с его помощью откидывает крючок, со страшным грохотом открывая сенную дверь. Отчего такой страшный грохот? Пьяная, что ли, наша бабуля? Вполне может быть: ведь по селу идет всеобщая гульба, а наша старушка своего не упустит… Что-то долго она в избу не заходит. Не упала ли на скользком сенном полу? Надо пойти помочь ей зайти в дом. Встала. Открыла дверь. В сенях никого нет. А сенные двери отворены настежь. Как и ворота. Наскоро оделась, побежала закрыть и ворота во дворе, и сенную дверь. Поискала, покликала бабушку. В ответ- молчание. Видимо, кто-то нахулиганил и убежал. Но кто? Кроме детей, некому. А дети, наши ровесники, все по домам разбрелись. Да и шутка, честно говоря, из разряда неудачных. Правда, кто-то показал, что знает, как наши замки открываются. Ну и что? Любой в деревне знает, что открыть двери каждого дома — плевое дело. Ну, конечно, и у нас были свои хитрости при запирании дверей. Например, можно было закрыться изнутри так, что снаружи не откроешь. Так я и сделала. На задвижки затворила и ворота, и сени. Усмехнулась: теперь-то попробовали бы озорники подшутить надо мной! Не выйдет! Слышу через окно: шаги. Уверенные, хозяйские. Ну, думаю, сейчас меня моя баба Аня отчепушит по первое число. Чего это я, пока не все дома, закрылась на все запоры?! Вот я ей и расскажу. Краем уха слышу, как с непомерным грохотом кто-то распахнул тяжелые дубовые ворота. Странность в том, что их снаружи открыть невозможно! Затем вновь шаги в направлении сеней, и уже через минуту и эта наружная дверь дома открыта. И опять сделано то, что снаружи сделать невозможно! Кто-то в сенях. Я же, дрожа от страха, стою возле двери в избу, закрытую на один-единственный крючок, и жду непрошенного гостя. Не сомневаюсь, что открыть этот крючок для него — не велика проблема. Открыл же он более сложные запоры! Нас хотя и отделяет толстая дверь, но я слышу тяжелое дыхание. Кого? Мужчины? Или монстра? А воображение рисует самые изощренные картины. Накануне вышел на экраны фильм по Гоголю «Вий». Безусловно, этот Вий и орудует здесь, в нашем доме, в разгар языческого праздника. Что-то будет! Со страхом смотрю на кровать, где мирно спит мой 11-летний братец. Будить его просто страшно. Не потому, что щажу малолетку. А потому, что, подняв шум, могу привлечь внимание того, кто стоит по ту сторону двери. В волнении41 смятении простояла я возле двери несколько минут. Замерзла. Никто вроде и не собирается взла-йывать вход в дом. И уже не слышно никаких шумов снару-жи. Открыть, что ли, дверь? Нет, прежде надо разбудить брата. Так бояться сподручнее. Крадучись пробралась к его постели, разбудила. Хитрющая, просто ужас! — Вася, — говорю, — давай-ка вместе выйдем и запрем двери на улице, а то кто-то их открыл. Он не очень-то понимает, о чем речь: — Да мы же их закрывали на засовы! Кто их откроет?! — Разве? — Ну да, сама же сказала: когда придет баба Аня, мы ей откроем. Чтобы никто к нам не залез… Надо же, я оказывается начисто забыла, что изначально мы были закупорены на все сто изнутри! И все-таки нас открыли! — Сам посмотри, ворота настежь! Пошли их закрывать! — Неохота! Пусть открытыми стоят! — Да? А что баба Аня скажет? Аргумент безотказный. Уж она скажет! Наша старушка не Божий одуванчик! Она даже не пенсионного возраста. На пенсию ей через год. И она со всем темпераментом трудоспособного человека точно обрушится на нас! Ворча, брат вылезает из теплой постели. Переспрашивает, точно ли мне настолько страшно, что беда. Я уже не уверена, что настолько. Вдвоем как-то веселее стало переживать. Но настаиваю, что надо идти вместе. Выходим в сени. Они — настежь. И ворота — тоже. Старательно закрываем и то и другое. На всякий случай решаем бревном припереть ворота. Оба довольны: здорово забаррикадировались! И пошли спать. Еще не улеглись, шаги! Васька бегом ко мне. Прижались оба на одной кровати. Он шепчет: — Это то самое? — Да! За минуту сорваны все запоры. Шаги слышны в сенях. Ой, что-то будет! На этот раз мы поступили вполне логично. Не стали вставать, прислушиваться, тихонько наблюдать из окна за тем, что происходит снаружи. Мы залезли под одеяло, крепко закрыли глаза и затаились. Так мы пролежали без единого звука минут 15 — 20. Слышим: на улице вновь послышались шаги. Уже не такие тяжелые. Это шла бабушка с гулянки. Она шла и ругалась на чем свет стоит! Конечно, пастью распахнутые двери не могли оставить ее безучастной. Но по мере того, как наша бабушка шла в дом, мы с братом становились все спокойнее и спокойнее. А когда она была в избе и накинулась на нас с бранью, уж мы ей порассказали, что тут было! Нашу бабушку, коммунистку и атеистку, такими глупостями, безусловно, было не пронять. Вся эта мистика была названа нелепыми детскими отговорками. Ну и пусть! Уже через минуту мы с братом крепко заснули под неутихающее возмущение бабы Ани. Этот немного смешной мистический случай еще в школьные годы убедил меня в том, что есть-таки некие потусторонние силы, способные управлять нашей реальностью. И именно с той поры в меня вселился страх, который со стороны был не очень заметен, но который мешал мне в жизни не один год. Я боялась оставаться одна дома. Все равно, где: в деревенской ли избе, где кричи не кричи, все равно никто не услышит, если вдруг что-то не так; в городской ли квартире, где и справа, и слева куча соседей, которым дела нет до твоих страхов. Говорят: многие подвиги совершаются… из чувства страха. Вот также и со мной произошло. Некоторые из моих знакомых сильно зауважали меня, после того как узнали, что я безвылазно в течение полугода жила в больнице, когда мужу потребовались помощь и уход. Что это было — жертва с моей стороны? Отнюдь! Я была счастлива, что есть повод не оставаться дома одной. А в том доме, где мы жили, с моей чувствительностью одной оставаться было просто невыносимо. Дом был густо заселен невидимыми существами, которые вели себя очень разнузданно, можно сказать, по-хо-зяйски. Нутром я ощущала их первородство в доме. Только научного объяснения своим чувствам не находила. Но это не важно. Важно то, что я правильно поняла: дом оккупирован душами тех людей, которые давно умерли, но когда-то здесь жили. Невидимки четко делились на два лагеря. Одни делали все, чтобы самим повеселиться от того, как я пугаюсь. Я их условно назвала «пугалы». Другие словно защищали меня от нападок первых, я ощущала их покровительство. Особенная защита исходила от одной невидимки. Я не знала, кто она, но по всему было видно, что она — держатель-ница и полная хозяйка в доме над всеми невидимыми существами. Когда я мысленно обращалась к ней, защита всегда была гарантированной. Эту категорию существ я называла «берегинями». Интересно то, что все невидимки точно знали, кто их чувствует, а кто нет. Практически никто из домочадцев не верил моим рассказам о существовании тонкого мира, жильцы которого параллельно с нами находились в тех же помещениях. Неверующим невидимки не доставляли никаких неприятностей. Но мне, то ли из-за того, что я была пришлая (вышла замуж и жила вместе с мужем в его отчем доме), то ли из-за того, что ощущаю их мир, делали много разных пакостей. Каких? Мелких. И, конечно, безобидных. Но эти пакости производили на меня неизгладимое впечатление. Однажды, еще до операции, мужа положили на несколько дней в больницу на обследование. Я осталась в доме одна с маленьким сыном. Едва ли не каждый вечер нам в районе отключали электричество. И тут-то начиналось представление! Я зажигала свечу. Пламя, некоторое время горевшее ровно, стоило мне обратить на него внимание, резко отклонялось почти на 90 градусов. По законам физики, этого быть не могло. Я вслух произносила бодрым голрсом: — Ну и что?! Ветер подул — и огонь отклонился. В комнате раздавался тихий, шелестящий смех. Я вздрагивала. Кто мог смеяться? Только они! Они тем самым давали понять, что тоже наслышаны о законах физики и знают: наша комната — не продувная, здесь невозможен сквозняк. О чем же я говорю? Дабы усилить шокирующий эффект, некто невидимый отклонял пламя свечи в прямо противоположную сторону, и опять под тем же невероятно крутым углом. Трясясь от страха, я гасила свечу и ложилась спать. И здесь меня ждали «сюрпризы». Кто-то начинал дышать мне прямо в лицо. Ужасно неприятно! Рассуждая логически, я думала, что, если повернусь к стенке, то уж оттуда вряд ли кто сможет дышать на меня. Вы согласны? Невидимки были не согласны с такими логическими умозаключениями. И стоило мне повернуться лицом к стене, прямо оттуда, словно насмехаясь, на меня продолжали дышать. Дыхание было мерзкое, больше похожее на подвальное дуновение. Именно этот финт невидимок помог понять, что такое вытворяют люди, но люди умершие. От этого вывода мне легче не стало. Напротив, так тяжело, как тогда, я прежде себя не ощущала. Ночные бдения и страхи приводили меня к тому, что я не высыпалась. К тому же возникло чувство, будто и ко мне-то невидимки «прикопались» не случайно, вот-вот должно что-то произойти из разряда неприятного. И я не ошиблась. Муж попал в больницу, едва не умер. Думаю, накануне его болезни они недаром вились возле него. Считали уже своим? Или обесточивали таким образом? Но сам он совершенно не замечал никаких их поползновений. Однако я не случайно выяснила, что и среди всей этой братии существует своя градация на «плохих» и «хороших». Так вот: хорошие компании главенствовали! В конце концов я научилась обращаться за помощью к тем, кто не чинил пакостей, и защита мне была обеспечена. Кем была та, кого я называла держательницей? Не знаю, права ли я, но мне кажется, что дом был окутан субстанцией духа умершей бабушки, которая, по рассказам домочадцев, при жизни была человеком редкостной по красоте души. Никто не помнит, чтобы она когда-нибудь была в состоянии недовольства. Детей и внуков она защищала от всяческих нападок, всегда брала их сторону. Даже в том случае, когда их стоило пожурить, она… жалела ребятишек. Казалось, от этой меры они должны бы быть распоясавшимися хулиганами — все равно ведь неподсудны! — однако происходило так, что совесть не позволяла пользоваться бабушкиной добротой. И ребята не наглели, старались быть лучше и чище — на радость взрослым. К тому же бабушка была очень набожным человеком, и никакая эпоха атеизма не смогла сломить в ней неистребимую веру в Бога. Очевидно, и после ухода с физического плана бабушка осталась верна божественным заповедям, одна из которых — в непричинении вреда другому. Она и старалась оберечь меня от назойливых «ухажеров», заботящихся о том, дабы вывести меня из равновесия. Да, мы с мужем пережили много неприятных моментов, связанных с его тяжелой болезнью. Мы прошли сквозь дыхание смерти. Но вот что мы оба поняли уже тогда: смерти нет! То, что мы боимся потерять физическое тело, — всего лишь страх, подобный потере рубашки. Да, потерять рубашку-это остаться голым. Неприятность, конечно. Но можно приобрести новую рубаху. А можно пожить какое-то время и голым. Впрочем, идея невозможности потерять жизнь, оформившаяся в результате опыта, отнюдь не имела подтверждения в атеистической реальности. Какое-то время. Но мы искали этих подтверждений. Не могло так быть, чтобы мы их не нашли! И эти подтверждения постепенно стали приходить к нам. Врачи выписали Бориса из больницы живым, но не умеющим ходить человеком. На мой вопрос, будет ли он со временем ходить, один из врачей цинично ответил: «Будет. Но только под себя». Он ухмыльнулся собственной удачной шутке. Но шутка на то и шутка, что в ней — лишь доля правды. И я реши-ла создавать мужу ситуации, при которых бы развивалось умение двигаться, потом ходить. Я хочу рассказать вам историю, порочащую меня, но в то же самое время показавшую, что мое решение поставить Бориса на ноги не было мистификацией или глупой фантазией. Выписали Борю из больницы в канун 8 Марта. Подарок мне такой врачи сделали. Я ужаснулась: что же я буду делать с лежачим больным в условиях, когда в доме нет ни одного удобства?! Ни воды, ни ванны, ни туалета. Приехали мы домой, уложила я больного и пошла проведывать соседей. Вернее, не соседей: во дворе жили пять семей, и все — родственники моего мужа. Вообще-то меня не очень любила мужнина родня, но на сей раз принимали меня в каждой семье как героиню. Как же, им не пришлось заботиться о племяннике или брате, жена уход обеспечила, и это радовало. Да и смерть преодолена. Это тоже своего рода подвиг. Как бы там ни было, везде, куда бы я ни зашла, меня встречали вином. Свое, домашнее, виноградное вино. Вкусное-превкусное. Пьется, как компот. И каждый тост — за меня и за мужа. Как отказаться?… Утром следующего дня просыпаюсь от землетрясения. Потолки поехали. Стены качаются. Что делать? Бежать? Куда там! Мне не повернуться, каждая клеточка тела болит. Муж спит рядом. Я пошевелилась — он испуганно встрепенулся: — Что, опять? Я, еле ворочая языком (как, и язык мне не хочет служить?!), бормочу: — Бе-бежать надо, зе-лем… зем-ле-трясение ведь! — Да какое там землетрясение! — Потолок вон… и стены. Качаются. Ой! Оглядевшись, я поняла, что всю ночь не давала покоя мужу. Сплю с краю. Рядом с диваном — тазик. Думаю: «Интересно, кто его принес?» Вряд ли Борис мог — уж слишком слаб. Да и не встает он без моей помощи… Оказалось, все мои рассуждения были ошибочны. Мой тяжелобольной муж, который передвигался лишь на костылях метра на 2 — 3, и только с моей помощью, в случае особой надобности (а надобность и правда была особой) смог преодолеть себя и даже… ухаживать за пьяненькой женой! Вот вам и шутка с «хождением под себя»! Мы с Борей поняли, что раз уж его душа осталась в таком теле, то это тело надобно сделать совершенным настолько, насколько это возможно. Принести тазик для нужд жены — это хорошо, но мало. А ведь Борис дал обещание высшим силам жить так, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Ему, как и Павлу Корчагину, именно в состоянии немощи пришли те же слова. Случайны ли тогда наши недуги? Есть поговорка: «Готов ученик — приходит учитель». Проникнувшись «методом тыка» идеями бессмертия, мы начали искать единомышленников. В нашей советской стране это оказалось непросто. Но мы вышли-таки на кружок агни-йоговцев. Впрочем, и тогда, когда мы выходили на него, у меня, как у работника комсомольской газеты, была мысль: надо внедриться в среду людей, исповедующих идеи Рерихов, а, если что, вдарить по сектантам — это же просто журналистская находка! «Вдарить» не довелось: слишком многое было доказательно, логически выстрадано в идеях Елены Ивановны и Николая Константиновича. Да и люди, изучающие Агни-Йогу, не выглядели беспробудными сектантами. Напротив, многие из них поражали своей устремленностью к добру, свету, были ориентированы на то, чтобы принести пользу обществу. И они не настаивали на том, чтобы мы следовали только их идеям и отвергали иные. Первая книга, которую мне дали почитать, оказалась «Астральный план» Лидбитера. Самиздатовский вариант, толстый-претолстый том в картонном переплете. Читать эту книгу я могла только на ночь глядя, когда все домочадцы уже «по полочкам», да и дела позади. Не знаю, читали ли вы эту книгу. Но то, что в ней описано, надобно было дать прочесть на сон грядущий именно мне, отчаянной трусихе, боящейся любого шороха в ночи. Там описаны как самые нижние «этажи» астрального бытия, так и верхние. Очень мерзкими оказались сущности умершие, но до поры до времени не ушедшие далеко от физического плана. В них я узнала тех, кто пакостил мне, едва я оставалась одна дома; Они, точно, были прикованы какими-то невидимыми цепями к одному месту. Скука заставляла их искать приключений. На свою и на мою голову. Эта книга в прямом смысле потрясла меня, поскольку я неделю тряслась от страха, не думая ни о чем другом, как об ухмыляющихся рожах с астрального плана, спокойно рассматривающих, как я при них раздеваюсь и одеваюсь, навожу марафет. Именно этот аспект обратил на себя внимание более всего — что невозможно гарантировать одиночества. Наше вечное неодиночество ошеломляло, заставляло пробудиться протесту изнутри — как это так, я хочу и имею право на интим! Ан нет! Какие там интимы! Все, как на ладони. И это удручало. Целую неделю я ходила под непрестанным прессингом страха. Но потом произошло невероятное: страх отступил, ему на смену пришло олимпийское спокойствие. В чем дело? До меня дошла другая мысль: если есть астральный план, то есть гарантия бессмертия! А это то, чему доказательство я искала! Мой муж, пролежав в больнице полгода, пропустил всего одну сессию в МГУ, где мы оба учились заочно на факультете журналистики. Приехал на экзамены он на костылях, еле-еле передвигаясь. Когда пришел на факультет, все знакомые были просто потрясены переменой в нем: осунувшееся лицо, иссохшее тело, костыли… Ради приличия, только ради приличия сокурсники спрашивали его, как дела. Он отвечал: «Отлично!» Он не кривил душой, хотя со стороны, наверное, все казалось иначе. Ему правда было хорошо, оттого что он жив, умеет передвигаться, счастлив тем, что ходит по улице, видит людей, деревья, птиц… Эти простые вещи мы как-то перестаем замечать, не ценим в повседневности, забывая, что движение — это жизнь. Мы с Борисом не просто сдавали экзамены. Мы старались выбираться в столичные театры, на выставки, в Центральный Дом журналиста (ЦДЖ), где в ту пору часто устраивали встречи с интересными людьми. Одна из таких встреч была организована с Владимиром Леви — известным психологом и писателем, автором модной тогда книги «Искусство быть собой». Книга, конечно, прекрасная. Одна из лучших, прочитанных мной, по психологии общения. Не помню, чтобы киноконцертный зал ЦДЖ когда-либо был настолько переполнен, как на той встрече с В. Леви. Люди сидели в зале на стульях, на полу, на батареях центрального отопления, а также на сцене. Бедному писателю вроде и места не было, где выступать. Так, плотно зажатый в кольце почитателей, он и начал свой разговор. Самое важное в той встрече. Кто-то задал вопрос, как считает Леви, есть ли душа у человека. Вопрос по тем временам крамольный. Но ответ был еще более крамольным: — Я знаю, что духовная субстанция не исчезает после смерти. Зал загудел от переполнявших всех чувств. Мы с Борей нашли еще одного единомышленника по идее бессмертия. Правда, параллельно с утешительным знанием о бессмертии пришло понимание того, что все-таки в жизни есть чего бояться, и прежде всего — застрять в низких мирах из-за своего несовершенства. РОКОВАЯ КОМНАТА Гражданин Н. получил новую квартиру. Улучшенной планировки. Со всеми удобствами. Радости его семейства не было предела! Шутка ли: ждали этой квартиры почти 18 лет! Пока стояли в очереди, дети Н. успели вырасти, пережениться, нарожать ему внуков. Один женатый сын Н. остался с семьей в старом доме, а дочь с зятем и новорожденной внучкой Н. перевез в новую квартиру. Ну подумаешь, опять две семьи оказались в одной квартире — «старики» и «молодежь»! Все-таки не три, как было… Молодой семье выделили самую удобную комнату. Она хоть и маловата для троих, но расположена в глубине квартиры, рядом с ванной и кухней. Это немаловажно, если учесть, что малышка ночью просыпается и требует есть, переменить пеленки. С первого дня внучка стала вести себя странно. Раньше очень спокойная, теперь она часами не спала, а иногда, особенно по вечерам, закатывалась в плаче. Взрослые думали, что это реакция на новое место. Однако прошел месяц, а девочка никак не привыкала. Стала капризной, требовала, чтобы мать укачивала ее на руках, совершенно не желая спать в кроватке. Видя, что дочь вконец измучилась с ребенком, жена Н. однажды взяла дитя в свою комнату на ночь. Это была первая ночь в течение месяца, когда все выспались, ибо девочка беспробудно спала с вечера и до полудня. Бабушка была горда: наконец-то она показала, как надо управляться с детьми! Молодые родители на следующий вечер все сделали в точности так, как бабушка. Не тут-то было! Отдохнувший за прошлую ночь младенец орал с удвоенной силой! Часа в 4 утра соседи постучали в стенку. Бабушка встала и взяла внучку к себе в комнату. Малышка мгновенно утихла и уснула. Взрослые задумались. Было очевидно, что девочка не хочет спать в своей кроватке. Почему? Дабы не утомлять по ночам детскими криками соседей, «старики» поменялись комнатами с «молодыми». И в новой квартире воцарилось спокойствие. Но ненадолго. Дед с бабкой поставили свою тахту туда, где прежде стояла детская кроватка. Наутро старики оба проснулись с головной болью. Не придали этому значения: мало ли от чего голова может болеть! Однако через 3 — 4 ночи убедились, что головная боль повторяется из суток в сутки. Подумали, что заболели. Обследовались. Ну слегка давление у обоих скачет. А у кого в 60 лет оно в норме? Вот и причина головных болей.… Через полгода Н. умер. Во сне, внезапно, ночью. Спустя месяц «ушла» и его жена. Тоже во сне. «Не пережила горя», — сказали люди. Осталась молодая семья в квартире без «стариков». Места много. Устроили детскую комнату там, где до этого родители жили. Но маленькая дочурка страшно возмутилась, когда поняла, что ей отныне предстоит спать в комнате одной. Она была глупенькой и не понимала, насколько это удобно и гигиенично — иметь свою собственную отдельную комнату. Как после переезда, орала ночами напролет, до тех пор, пока измученные родители не уносили ее к себе в постель, где она тихо и счастливо засыпала и спала до утра. Однажды молодые мама с папой решили перебороть характер своей строптивой дочурки. Оставили ее на ночь в детской и не подходили к ней почти час, пока она кричала в истерике. А потом малышка замолкла. Довольные родители спокойно улеглись спать. Утром они обнаружили, что ребенок мертв. Вскрытие не дало никаких результатов. Девочка ничем не болела. Родители чувствовали свою вину в случившемся. Разве могли они предвидеть такой исход? На похоронах какая-то из женщин, вздыхая, сказала: — Шестой гроб за полгода! Убитая горем мать поправила: — Третий… Женщина возразила: — Это у вас третий, а в подъезде за полгода шестерых схоронили. Молодые муж с женой стали жить вдвоем. Чтобы отвлечься от горя, завели щенка. Он был забавным и до некоторой степени странным: никогда не заходил в ту комнату, где умерли родители и дочка. Как-то в наказание заперли щенка там. Скулил и выл три часа подряд, пока его не выпустили. Потом юркнул под кресло и вообще весь вечер не вылезал оттуда. — Странно все это, — сказал муж. — Что странно? — спросила жена. — Как собака реагирует на эту комнату. Неужели она чувствует, что здесь кто-то умер? — А тебе не кажется более странным, что у нас в подъезде умерло шесть человек? Здесь что-то не так! Долго, долго разговаривали супруги в тот вечер. Разные предположения строили насчет обрушившейся на дом трагедии. Самой вероятной версией оказалось то, что строительные блоки содержат токсичные элементы. А еще подумали, что, может быть, нарушен радиационный фон. На следующий день муж принес в дом дозиметр. Обследовал каждый метр жилплощади — своей и соседской. Напрасно: все было в норме. Тогда он задрал обои в той комнате, где умерло три человека, отколупал блочную «породу». Сдал на анализ. «Порода» оказалась нетоксичной. Больше ничто не могло убедить молодых супругов в том, что комната — «роковая». Они сочли случайной серию смертей в семье ив подъезде. Совпадением. Да и некогда им больше было задумываться об этой ситуации. Как водится, со смертью родителей остро встал вопрос о наслед-стве, о разделе имущества, в том числе — и жилья. Пришлось молодым супругам съехать на старую квартиру, а сюда перебралась семья брата, более многочисленная и нуждающаяся в «метрах»… — Мама, в вашей комнате кто-то ходит, — семилетний мальчик оторвался от письменного стола, за которым учил уроки, и прислушался. — Кто там может ходить? — раздраженно заметила мать. — Ты горазд всякий вздор молоть, лишь бы уроки не учить. Мальчишка виновато затих. В другой раз его 10-летняя сестра пошла в комнату за ножницами и через секунду выскочила оттуда бледная и смертельно испуганная. — Ой, мам, там кто-то в темном плаще стоит! — Нахваталась дури от братца, — проворчала мать. Но все-таки заглянула в комнату. — Да это же мой костюм висит там на спинке стула. Девочка, кажется, обрадовалась своей ошибке: — А-а! А то я подумала… В третий раз, играя в прятки, дети решили укрыться под кроватью родителей. Заглянули под нее, а там… Убежали с визгом. Потом взрослые спрашивали, что там ребятишки увидели. Один сказал: «Черного дяденьку». Другой: «Злую рожу». Третий: «Кошку». Отец рассмеялся: — Вы бы хоть сговорились одно и то же говорить! С тех пор дети наотрез отказывались входить в родительскую спальню. А отец с матерью усмехались: «У страха глаза велики!» Они-то не чувствовали никакого дискомфорта, находясь в своей комнате. Только иногда на кого-то из них накатывалось чувство страха. Но как без него, если всем известно, что именно с этой комнатой связано столько семейного горя! Психологический фактор никак не сбросить! Спустя месяц после переезда корью заболел 12-летний ребенок. Пришлось родителям срочно изолировать его в дальнюю комнату, самим же переселиться на время в зал. Болезнь протекала тяжело. Ребенок «горел», от высокой температуры бредил, глаза слезились. Отец принес больному чай. Мальчик протянул руку, чтобы взять стакан. И вдруг стакан на виду у отца лопнул. Причем, прежде чем лопнуть, стакан неестественно подпрыгнул словно сам по себе, описал в воздухе невероятную дугу и только после этого как бы взорвался в воздухе. Больной сын тоже это видел. Он заплакал: — Папа, здесь живет кто-то невидимый и очень страшный. Ты сам видел, как он разбил стакан. Он с такой же легкостью может убить и меня. Отец оправился от происшествия. Ему уже казалось, будто стакан упал просто по неосторожности, а необычность полета — просто привиделось. Он успокоил сына, и вскоре тот заснул. Ночью у больного ребенка был криз. Он метался по постели, вскрикивал, размахивал руками перед лицом, словно бы отгоняя от себя кошмары. Время от времени сын просил родителей: — Уведите меня отсюда! Мне здесь плохо. Отец заметил: — Может быть, его, и правда, перевести в другую комнату? Он так на этом настаивает! — Чтобы он заразил других детей? — резонно возразила мать. И добавила: — Корь часто тяжело протекает. Но это не такая страшная болезнь. Ведь наш сын привит от нее. Мать ошиблась. Через три дня мальчика не стало… Следующей страницей трагедии, фронтально разыгравшейся в злополучной квартире, стала скоротечная болезнь матери, завершившаяся смертью. И так это все было нелепо, до смешного неправдоподобно. Сегодня она поела арбуз — и испортился желудок. Назавтра родственники уже суетились насчет похорон. После траурной церемонии вчерашние жители квартиры и ее нынешние обитатели собрались для разговора. Сомнений ни у кого не осталось: комната, в которой умерло столько людей, «нечиста». Что делать? Обмен жилплощади невозможен, так как все в округе уже знали о «роковой» квартире. Поставили об этом в известность мэрию. Там сказали; «Не ждите, что мы вам дадим другое жилье. Санитарные нормы в квартире не нарушены.» Фамильный атеизм родных, оставшихся в живых, был неистребим. Им советовали позвать в дом священника и освятить комнаты. «Вон посмотрите, ваши соседи почти все освятили свое жилье — и у них все в порядке», — убеждали знакомые. — Чтобы я, потомственный коммунист, пошел на поклон к попу?! — возмущался хозяин. — Да никогда! АНГЕЛ ВО ПЛОТИ Напрасно он давал зарок. Спустя три месяца пришлось идти в церковь. От внезапного удушья в «роковой» комнате скончалась дочь. Та самая, которая видела в комнате человека в черном плаще. Врачи обнаружили на теле девочки следы пальцев. Было возбуждено уголовное дело. Подозреваемым стал… отец. И пока его не взяли под стражу, он пошел в церковь и поставил свечи всем святым — даром, что некрещенный: лишь бы смерть и тюрьма миновали его семью. Впрочем, что осталось от семьи? Он да семилетний сын. Но этот мальчик был — как бы это сказать? — немного не в себе. Он родился с признаками неполноценности. Рос хилым^ болезненным, а в 5 лет выяснилось, что он подвержен галлюцинациям. Отец часто думал: отчего это не слабейший погиб, а самые здоровые его дети? А вот этот недоумок жив. Справедливо ли это? Сын, казалось, догадывался о его мыслях. Когда отец, глядя на него, думал об этом, мальчик как бы съеживался, опускал глаза. Отец ловил себя на дурных мыслях и стыдился их. Поспешно бросался к ребенку, прижимал его к груди. Все тщетно! Под родительской рукой он чувствовал затравленного, настороженного зверька, заботящегося только о том, как бы ускользнуть от непрошенной ласки. Отношения отца и сына с каждым днем обострялись. Полоса отчуждения завела их в тупик. Наступил день, когда отец, накопив «порцию» раздражения, наказал сына. И повод-то был ничтожный. Мальчишка прогулял урок и вырвал из дневника страницу, рассказывающую о его «художествах». И сразу же он раскаялся в содеянном. Но отец назначил ему высшую меру наказания: запер в «роковой» комнате. Отец думал, что мальчик станет плакать, кричать, оставшись один. Ничуть не бывало! Недоумок, очевидно, не понял, что ему назначена «вышка». Он равнодушно вошел в комнату, захлопнул за собой дверь. Взрослый мужчина приложил ухо к двери. Ни рыданий, ни каких-либо других звуков. Спустя час родитель решил, что сын наказан сполна. Отворил дверь. И обнаружил, что ребенок исчез. Вылезть в окно он не мог — восьмой этаж, спрятаться — тоже: единственная мебель в комнате-это кровать. И тем не менее он исчез! Встревоженный отец заметался. В милицию идти не посмел. Ведь он еще не «отмылся» от подозрений по поводу смерти дочери. Побежал к сестре и зятю на старую квартиру. Они ничего другого не могли придумать, как взять собаку и пустить по следу. Одно только их волновало: войдет ли собака в комнату? Ведь, будучи щенком, она наотрез отказывалась туда входить. Собака вошла. Понюхала следы, остановилась возле кровати и залаяла. Но на кровати никого не было! И тем не менее собака не уходила с места, давая понять, что искать нужно здесь. — Да где здесь-то? В воздухе? — раздраженно выкрикнул отец ребенка. Потом обхватил голову руками и горько заплакал: — Теперь меня точно посадят! Кто поверит, что мальчишка бесследно исчез? Как ни странно, в милиции поверили отцу, узнав о пропаже ребенка. Даже успокоили, сказав, что он, видимо, не заметил, как мальчуган улизнул, отворив дверь комнаты. Зять же пришел тем временем ко мне. Он через третьи руки узнал, будто я могу «видеть будущее». И хотя я разуверила его в своих широких возможностях, заявив, что всего-то и могу видеть ауру, его это тоже устраивало. Мне любопытно, конечно, было переступить порог квартиры, в которой произошло столько всего трагического. Боялась ли я вновь лицом к лицу встретиться с «пугалами», подобными тем, которые несколько лет назад атаковали меня в старом мужнином доме? Боялась. Но это стало испытанием, насколько я все-таки изменилась годы спустя. И еще кое-что пересиливало мою боязнь. В мужнином доме властвовала «берегиня», по первой просьбе людей, живущих тут, усмиряющая всякую нечисть. Мне казалось, что и в «роковой» квартире должен существовать некто, кому под силу усмирять разбушевавшихся духов смерти. Идя в «нечистую» квартиру, я прихватила с собой иконку Николая Чудотворца и несколько свеч. Зажгла одну, вошла в комнату. На меня обрушился воздушный шквал. Я ему едва противостояла. Знакомая вещь! То же дуновение невидимок ниоткуда. Только такой мощи их «дыхания» мне еще не доводилось встречать. Свечка потухла. Зажигать ее было бессмысленно. Тогда я взяла иконку и перекрестила ей комнату. Удивительна сила крестного знамения: ветер немедленно стих! Да и откуда ему было взяться, если окно закрыто?! Но шквал точно был — и откуда он шел, надо было выяснить. Я взяла в руки рамки. Они показывали резко «отрицательную» зону. Это была некая энергетическая воронка, впитывающая в себя живую энергию людей. Эпицентром воронки оказалась кровать! Вот почему тем, кто спал на этом месте, угрожала смертельная опасность. Вот почему «ушли» шесть членов семейного клана. Воронка расширялась кверху и терялась в запредельной выси. Очевидно, ее влияние распространялось на более высокие этажи дома. А здание было 12-этажным. Позже выяснилось, что — да, в подъезде умерли еще 3 человека, и все они жили непосредственно НАД «роковой» комнатой. Но самый массированный «шланговый эффект» пришелся именно сюда, на маленькое по площади изголовье кровати. И непонятно было, то ли по стечению обстоятельств постель стояла именно в зоне энергетической воронки, то ли воронка сама «подстроилась» к местности. Я никогда не видела существ астрального мира. Я просто ощущала их присутствие. Однако в этой квартире, очевидно, астральные существа, подпитавшись огромным количеством живительной силы, обрели невиданную, противоестественную плотность. И я воочию сумела разглядеть все то, что творилось в комнате. Но где же мальчик? Главой энергетического «пылесоса» был тот самый «черный дядька», про которого говорили дети. Он направил сейчас свой «шланг» к тому, на ком рассчитывал вампири-зировать. Это был прозрачный мальчик, который делал какие-то неуловимо быстрые движения телом. За спиной мальчика… росли крылья. Я была приятно поражена тем, что вижу не только низший астрал, уплотнившийся до безобразия, но и его антагониста, который, кажется, также был вынужден уплотнить свои эфирные флюиды до видимых пределов. Итогом манипуляций этого «ангелочка» (так я назвала про себя мальчика) стало отсечение «шланга» от мира живых людей. «Черный дядька» после этого почему-то стал серым, затем желтым, а потом и вовсе прозрачным, после чего исчез. Но это был еще не конец. Едва ангелочек справился с «черным», как на него напали сущности непонятной природы, похожие на кошку и злую рожу. Мне вспомнилось, что дети при жизни в точности описали тех же существ, пожаловавшись на них матери, а она отмахнулась! Выходит, дети, в целом, куда более расширенным спектром видения обладают, но мы все это списываем на фантазии… С кошкой и рожей ангел справился без труда. Прикоснувшись к его ладошке, те рассыпались в прах и черной сажей выпали в осадок, слегка замутив этой взвесью пространство. Потом кусочки сажи осели на края воронки. Хотя и от воронки теперь мало что осталось. Ее вращение замедлилось, пока вовсе не прекратилось. Она стала представлять собой просто прозрачную трубу, похожую на стеклянную мензурку. Ангел дотронулся крылом до этой трубы — и она растаяла, как льдинка под лучами солнца. Процесс был завершен. Ангелочек весело взглянул на меня и улыбнулся. У меня просто мурашки пошли по спине: мне-то казалось, будто я вижу все, что происходит, а сама — как в Зазеркалье, невидимая. Но, оказывается, мальчик-ангел понимал, что я его вижу и даже жестами обращался ко мне! Он при

Поделитесь