Едва июньский день затеплился в Барановичах розовой полосой, Иванка полез в чулан за удочками. Сегодня воскресенье, и отец обещал съездить с семьей на рыбалку.
Иванка встал на сундук, ухватился за ручку старого чемодана, и вся пирамида обрушилась на него. Дверь чуланки распахнулась, на пороге стояла мать в ночной рубашке. — Сынок, как же это? — вздрогнула она и, повернувшись назад, закричала истошным голосом: — Отец, беги скорее сюда, Иванка убился! Отец, взъерошенный и сонный, оттолкнул в сторону мать, поднял его на руки и вынес на веранду. Ожила коробка телефона, висевшего на стене. Отец поддернул брюки и бросил уже на ходу: — Посмотри за Иванкой, я сейчас, — и он снял с крючка телефонную трубку: — Майор Жуков слушает… Докладывайте… Что-о?.. Поднимайте всех по тревоге, сейчас буду. Отец, вешая трубку, промахнулся мимо крючка и она на шнуре закачалась. Он стремглав бросился в спальню, но на пороге остановился: — Оля, кажется, это война, без провокаций. Я — в часть, а ты собирайся в дорогу, здесь вам с Иванкой оставаться нельзя. Бери только самое необходимое, я позвоню… Прежде, чем радио объявило о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз, на город навалились немецкие бомбардировщики. Жутко было слышать в утренней тишине их нарастающий гул, переходящий в неистовый рев, когда из заоблачной выси свастики круто валились вниз, завывая моторами. Бомбили в основном железнодорожную станцию, но и у Жуковых взрывной волной вышибло стекла. Ольга Вячеславовна десять лет была женой командира, вместе с ним не раз ездила на учения, и все же бомбежка — первая в ее жизни бомбежка — парализовала и силы, и волю. Поэтому она не поняла, когда зазвонил телефон. — Паши, ты? Трубка ответила далеким мембранным голосом: — Оля, Оленька, у меня нет времени, поэтому не перебивай. Вынь из-за шкафа маленкий чемоданчик, найди рюкзак, возьми самую необходимую одежду, еду, лекарство и больше ничего. Минут через сорок за вами заедет Стеценко — ты его знаешь, он сейчас объезжает дома комсостава и собирает людей. Я не сумею вас проводить, ты держись за Глафиру Семеновну — с ней не пропадешь. В Москве о вас Наркомат позаботится. Ну, счастливо добраться… — и трубка запищала коротко, зло, давая отбой. Старшина Стеценко приехал не через сорок минут, а часа через два. — Не мог быстрее, — сказал он виновато, — через переезд не пробьешься, все горит. Давайте я помогу, а то в части ждут. Полуторка стояла у самой калитки. Глафира Семеновна с внучкой сидели в кабине. В кузове на узлах жались семьи начштаба и замполита. Стеценко гнал грузовик вовсю, пассажиры мотались из стороны в сторону и неотрывно глядели в небо — светлое, прозрачное, убийственное. На маленькой станции все четыре пути были забиты составами. Начальника станции экстренно вызвали, затюканный дежурный сгорбился у телефона. — Нет у меня мест, — он патетически вздернул руки. — Вон стоит сборный состав с цистернами. Брест бомбили, Барановичи бомбили, теперь наша очередь. Валите-ка отсюда, покудова целы. — Ты вот что, уважаемый, — надвинулся на него Стеценко, положив руку на кобуру, — панику здесь не разводи и людей не пугай. Вот сдам тебя куда следует, там живо разберутся, кто ты такой. — Послушайте, товарищ, — Стеценко выпустил пар и заговорил просительным тоном, — отправьте семьи комсостава. Здесь женщины, старики, дети, а у меня приказ: посадить в поезд и немедленно в часть. Дежурный вздохнул, глянул на аппарат и сказал безнадежно: — Право, не знаю, чем и помочь. Здесь тоже опасно. Давайте сделаем так: вы поезжайте в часть, а я постараюсь устроить ваших людей в первый обратный состав. Стеценко отрицательно помотал головой, но тут в разговор вмешалась Глафира: — Константин, что приказало начальство? Доставить сюда, и тут же назад. Я бы и сама не стронулась с места, кабы не Катька, — она вздохнула и погладила внучку по стриженой голове. — Одним словом, кругом марш, заводи мотор и чтобы духа твоего здесь не было. Старшина козырнул, развернулся и строевым шагом вышел из дежурки. За стеной заурчал мотор, все стихло. День клонился к закату. Три состава ушли к границе, в обратную сторону прошли семь — все литерные, один порожняк остался на станции. Целый день вдали грохотали разрывы. Народ постепенно скапливался, и вскоре вокзал был окружен плотной толпой. Уже в сумерках вернулся начальник. — Пути разбиты на перегонах, — сказал он мрачно, — сейчас туда отправили ремонтные бригады, в помощь дали саперов. К ночи движение восстановится. Ночью движение действительно восстановилось, но в первую очередь пропускали эшелоны, идущие к фронту. Ближе к утру пошли санитарные поезда с ранеными. Эшелоны со снятым оборудованием потянулись уже на рассвете, когда первые лучи солнца позолотили маковку церкви. Дежурный по станции выполнил обещание: с помощью милиционера он комсоставовских втиснул в теплушку, которую прицепили к грузовым платформам.… Красный кирпичный вокзал неожиданно вынырнул из кустов. Звякнул вокзальный колокол, лязгнули буфера и состав остановился. Матерям было уже невмоготу смотреть, как детишки маются без воды. Надо кому-то бежать. А вдруг состав тронется? Ольга Вячеславовна никогда не была бойкой, но тут, схватив чей-то чайник, выскочила на перрон. Работая локтями, она прокладывала дорогу туда, где над головами людей на кирпичной стене было писано белыми буквами: «Кипяток». Пока набирался чайник, толпа колыхнулась и состав заскрипел. Иванка забеспокоился в тот момент, когда лязгнули буфера, вагон дернулся и мимо открытой двери поползли потные лица. Колеса мягко подпрыгнули на стыке, сдвоили стук и застрочили по рельсам. Вот тут Иванка и закричал, и забился в руках Глафиры Семеновны. В это время на путях так громыхнуло, что вагоны ходуном заходили. — Опять бомбят, гады, — прошептал кто-то в углу, и в тот же момент по стенам, по крыше вагона сыпануло будто сухим горохом. — Ой, мама, больно! — взметнулся из полумрака истошный крик. Рядом тяжко, со стоном снова рвануло, и вагон покосился, готовый упасть. Паровоз все кричал — тонко и беззащитно, бомбы рвались вокруг, теплушку трясло как в ознобе. Наконец, сильный удар резко остановил вагон, и все посыпались в кучу. Сквозь грохот разрывов, треск очередей из опрокинутого паровоза выходил с тонким свистом тягучий пар. Все бросились к сорванной двери, только несколько человек остались лежать. Иванка тоже пополз к выходу. Из-за дыма и копоти ничего не было видно. Он наощупь искал Глафиру Семеновну.… Глафира Семеновна сидела на полу у самой двери, прижимая Катьку к себе. Обе сидели тихо, не обращая внимания на суету. Даже Иванку, который на них наткнулся, они не заметили. Старая женщина глядела куда-то вдаль, девочка обняла ее за плечи, положила голову на грудь и сладко спала. Он бросился к Глафире Семеновне и тряхнул ее за плечо. Седая голова качнулась, упала на грудь, на синей кофте под Катерининой головой стало расползаться густое пятно. И чем больше оно становилось, тем сильнее тряс ее Иван. «Тетя Глаша, — кричал он, боясь оторвать от женщины руки, — теть Глаша, ну пошли же. Катька, проснись! Тетя Глаша, Катя…» Кто-то остановился над ним и глухо сказал: — Обеих одним осколком. Боевая была старуха, девочка еще совсем кроха, — и после паузы: — Мальчик, не трогай их, не надо… — Нет, — завопил Иван, — не-ет! Тетя Глаша!!! Чьи-то руки оторвали его от старухи и бережно, но сильно подтолкнули к дверям. Дальше Иванка помнит смутно. Так прошел для него первый день войны.
