Непробиваемость нашего чиновничества, раз и навсегда усвоившего дурную привычку свысока поглядывать на проблемы и нужды содержащих их должностные величества налогоплательщиков, достойна сатирического пера. Причем прямо-таки железобетонную невозмутимость в сочетании с осознанием важности и незаменимости собственной персоны демонстрируют при общении с заявителями все без исключения муниципальные служащие, даже самые мелкие клерки из разряда «принеси — запиши — напечатай».Сдвинутые бровки и нахмуренное чело кабинетных сидельцев с льдинками глядящих сквозь вас глаз призваны если и не отпугивать посетителей, то с порога ставить на место, внушать им почтение, трепет перед вершителями судеб и дел государственных. Сей заученный прием действует безотказно: сталкиваясь с сурово-официальными глыбами, люди обычно съеживаются, теряя голос и ясность мыслей. Где уж тут сообразить, что они вовсе не униженные христарадники, что нанятые и оплаченные ими служащие обязаны оказать им максимум внимания.Екатерина Сергеевна Коновалова — одна их тех, кто так и не сумел достучаться до властей предержащих, хотя исправно ходила по кабинетам руководителей Большесельского района, а потом и округа в течение 15 лет!
ПИШУ ОТ БЕЗЫСХОДНОСТИ… «В редакцию вашей газеты пишет и просит помощи старушка 84 лет. Дело в том, что мой дом N 15 на улице 2-й Полевой постоянно затапливает. А весной, когда тает снег, живу вообще посередине лужи. Много лет прошу помощи у местной власти, но толку нет. Приедут, посмотрят — и на этом все, а мой дом стоит по окошки в воде. Под асфальтом для стока проложена труба, но ее никогда не чистили, вода и не стекает никуда, кроме моего огорода и подвала. Беде моей много лет, дом уже гниет, его перекосило, стены просели, а от лужи никак не избавиться. Обращаюсь к Лебедеву, он посылает к Петрову, тот — к Иванову. Не найти в администрации Большого Села ни порядка, ни помощи. Вот к вам теперь обращаюсь — помогите моему горю. Живу я одна, без родни. Муж рано умер, сын погиб по несчастью, был внук, но и тот умер в 25 лет». Письмо Екатерины Сергеевны, мало сказать, удивило — поразило: это сколько же лет надо не чистить водоотводную трубу, чтобы сгноить дом? А не величает ли бабушка по незнанию домом какой-нибудь щелястый сарайчик, давно отживший свое? Как ни ругаем мы чиновников за безответственность и неразворотливость, но с чисткой трубы они все-таки должны были совладать. СТАРАЯ-СТАРАЯ СКАЗКА Первый же прохожий, встреченный на центральной улице Челюскинцев, уверенно показал дорогу, добавив: «А-а, вы к Кате, которую топит? Давно пора, скоро дом-то рухнет на бабку». Посмотрел при этом укоризненно, да еще головой осуждающе покачал. Дождались, мол, газетчики, проволынили. Вот-вот беда случится, а они только явились. Препираться насчет того, что терпящий бедствие дом Екатерины Сергеевны стоит вовсе не на необитаемом острове, а в центре села, где живет мой плечистый критик, где базируются администрация округа, коммунальные службы, смысла не было. О чем говорить, если власть, по сути, игнорирует просьбу пенсионерки, а сосед, физически сильный человек, зная о неурядицах старухи, и не подумал помочь ей? Поэтому демонстративно отмахиваюсь: пусть понимает как хочет — и иду в нужном направлении. А дом Коноваловой найти оказалось совсем просто. Стоит он в трех кварталах от здания окружной администрации, глядит окошками на центральную улицу поселка. От соседних ухоженных строений отличается невзрачным видом и двумя новыми венцами в основании. Но это не щелястый сарайчик, а обычный рубленый дом. Перекос виден невооруженным глазом. Боком просело крылечко, дверь не входит в искореженный проем, окна и те потеряли правильные очертания. Осмотревшись, стучу в качающуюся на одной петле калитку: «Хозяйка!» Тишина. Кричу громче. В доме и дворе ни шевеления. Тогда, осмелев — собак здесь явно не держат, — иду по трухлявому мостику к входной двери. Крыльцо скрипит, перила качаются под рукой, а дверь вдруг сама собой распахивается. Впереди еще одна лесенка, темный коридор, дощатая дверка, из-за которой доносятся громкие голоса. Что же не отзываются? Решительно тяну за ручку, вхожу, и на меня устремляются удивленные глаза двух обедающих женщин. «Здравствуйте!» Две ладони прикладываются к ушам ковшиками: «Не слышим, громче говори». Ага, все ясно, старушки глуховаты, вот и не отозвались на стуки и крики. А мимолетного взгляда хватает, чтобы понять и другое: в письме Екатерины Сергеевны ни слова преувеличения. Внутри дом выглядит еще более удручающе: ни одного прямого угла, ни одной ровной линии. У пола наклон не менее тридцати градусов; под ножки нехитрой мебели положены чурбачки, досочки; на покатых подоконниках чудом держатся горшки с цветами; между бревнами щели в палец шириной. Екатерина Сергеевна терпеливо ждет конца осмотра и только потом спрашивает: «Ну как, можно в таком доме жить? Сифонит во все щели, дров не напасешься, да и сил нет беспрерывно печку топить. Совсем мало сил осталось, вот Любу наняла уходчицей. Помогает по хозяйству, без нее совсем бы худо пришлось, мне, старой, больной да одинокой». НА КОЛЕНЯХ И ДОМ, И ХОЗЯЙКА Моя собеседница родом из деревни Матренино Большесельского района. С двенадцати лет работала подсобницей в колхозе «Красная заря», помогала оставшейся без мужа маме растить пятерых детей. Потом началась война, оба брата погибли. Вскоре умерла мама, а за ней и младшие сестры, муж, погиб сын. Осиротевшая Екатерина Коновалова решила уехать из деревни. — В Большое Село я переехала в 1961 году. Дом купила, прочный, мастерами построенный. Думала, и на мой век хватит, и внуку будет где жить. Так бы и вышло, но внук преждевременно умер, а дому не сегодня завтра конец придет. Лет пятнадцать назад на дорогах поселка сделали насыпь, положили асфальт, и мой двор стал ниже уровня улицы, в яме, в которую с двух сторон скатывается вода — дом-то угловой, на перекрестке стоит. В иные годы при большом половодье хоть на лодке плавай. Картошку из подпола, чтобы не пропала, в марте вытаскиваю. От сырости спасенья нет. А хуже всего — нижние венцы сгнили, дом мой прямо на коленки встал. Не знаю, как еще крыша не съехала. Ходила уж я ходила, всех обошла, всем поклонилась, да так и не допросилась, чтобы сделали для уличной воды нормальный сток. И то сказать — кому старуха нужна… Перед любым, кто представит, как полуглухая грузная Екатерина Сергеевна ходит на своих больных ногах, постукивая суковатой палкой, из кабинета в кабинет, неизбежно встанет вопрос: да кто же и зачем сидит в тех кабинетах? Роботы, не знающие жалости и совести? Старушка страдает по их, не по своей вине. И ей не просить, требовать надо, стучать по чиновничьим столам той самой сучковатой клюкой: исправляйте что натворили, дом погубленный ремонтируйте! Такая атака, может, и дала бы результат, хотя ручаться все-таки нельзя: крепка чиновная броня. А раз Екатерина Сергеевна и не пыталась перейти в наступление, чего она могла добиться? Только обещаний разобраться и взять на контроль. Сколько же их собралось за пятнадцать лет, сколько ответственных лиц давали, не собираясь выполнять, эти обещания, глядя честными глазами на робкую просительницу? КОГДА УМИРАЕТ НАДЕЖДА Убедившись в бесплодности своих просительных хождений, бесполезности слез и жалоб, пришлось пенсионерке, ветерану труда Коноваловой откладывать рубли на ремонт стоящего на коленях жилища. Долго, говорит, копила, года три. А когда набралось восемь тысяч, нашла плотника, который и заменил сгнившие нижние бревна. «Стало маленько на дом похоже, — обрадовалась Екатерина Сергеевна. — Надо бы, конечно, и полы поправить, крылечко, щели в стенах законопатить, но на это денег уже нет и скоро не будет». Терпенья нашим пенсионерам не занимать. Бабушка Екатерина так бы и молчала о своих злоключениях, не вынося сор из большесельской окружной избы, но свалилась на старушку еще одна напасть. При ремонте водоразборной колонки рабочие-халтурщики наглухо завалили землей последний сток. Ту самую трубу, через которую из двора Коноваловой уходила хотя бы небольшая часть паводковых вод. Опять ходить, просить, чтобы прочистили, не дали пропасть новым венцам и затраченным на них пенсионным рублям… — И пошла бы, деться некуда, да соседи посоветовали в вашу газету написать — «Золотое кольцо» обязательно откликнется, поможет. КАРУСЕЛЬ КАБИНЕТНАЯ Сравнивая двор дома Екатерины Сергеевны с соседними, благополучными в паводковом отношении, видишь, что разница в общем-то невелика. Соседи не живут в ямах только потому, что завезли для засыпки прилегающих к поднятым дорогам участков по нескольку машин грунта, прокопали глубокие отводные канавы. Просто и эффективно, но бабушке Кате не по деньгам и не по силам. Что бы администрации Большесельского округа не сделать этой малости для одинокой старушки? Трубу, само собой, прочистить, немного заглубить. Сейчас она лежит высоковато, уровень двора ниже ее сантиметров на двадцать. Всей работы дня на три. Почему тянут резину пятнадцать лет? За ответом в первую очередь иду в МУ «Управление ЖКХ». Увы, директора нет. — Павел Александрович Истомин в Ярославле. А вы по какому вопросу? Мой вопрос, оказывается, надо задавать не большому начальнику Истомину, а сотрудникам ЖКХ рангом пониже — Анатолию Степановичу Домбровскому, Людмиле Петровне Тихомировой. Их кабинеты в другом здании. Путь до него недалек, но и здесь поджидает неудача. Анатолий Степанович в отпуске, Людмила Петровна приболела. — К кому теперь изволите отослать? Заполняющих кабинет рядовых, а значит, ничего не решающих служащих задиристый тон вопроса явно смущает, и, переглянувшись, женщины решают потревожить хворающую Людмилу Петровну телефонным звонком. Тихомирова сразу же заявляет, что знает о положении с домом Коноваловой все девять лет, что работает в системе ЖКХ. Однако твердо уверена: решить эту глобальную проблему никак нельзя. Нет денег, нет рабочих, нет… заявления от хозяйки дома. Каково? Это после пятнадцати лет хождений с жалобой. Я упорствую. Вместо так уж необходимого коммунальщикам заявления предлагаю отдать письмо-жалобу, говорю о малом до смешного объеме работ, с которым шутя справятся два мужичка с лопатами, красочно расписываю, взывая к жалости, все несчастья одинокой и больной старушки. Упорствует и Людмила Петровна: нужна техника, железобетонные лотки, много денег. Ничего этого в данный момент, естественно, нет. — Делать так делать, капитально. Временные меры — это лишь распыление дефицитных средств. В конце концов предлагается компромисс. Письмо Коноваловой рассмотрят на совещании при главе округа. Там и решат, что и когда делать. Такая неопределенность мне совершенно не нравится — от меня, по всей видимости, просто хотят отвязаться, но терроризировать хворающую женщину неловко. Вздыхаю тяжко. Прощаюсь. Кладу трубку. Но решаю ни за что не отступать от поставленной цели. В ЖКХ ничего толкового не добилась, пойду прямиком к главе округа. — Владимир Иванович Удачин в отпуске… Вспомнив обещание Людмилы Петровны Тихомировой рассмотреть вопрос Коноваловой на совещании при главе округа, хвалю себя за недоверчивость и вновь раскручиваю карусель: кто вместо него? — Первый заместитель главы Валентин Алексеевич Аверочкин отъехал, а заместитель по социальным вопросам Александр Вениаминович Некрасов только что вышел… Бедная-бедная Екатерина Сергеевна, сколько сил пришлось потратить ей только на вылавливание и ожидание хворающих, отдыхающих, туда-сюда разъезжающих должностных лиц. А в коридорчиках для посетителей ни стульчика, ни скамеечки. Стояла, наверное, опираясь на клюку да на стеночку, часами. *** А мне все-таки повезло. Совсем недавно заступивший на должность зама Александр Вениаминович Некрасов не только быстро вернулся, но и принял близко к сердцу несчастье Екатерины Сергеевны. Сказал, что в этот же день сходит, посмотрит, привлечет специалистов. Примет, одним словом, самые срочные меры. Разговор состоялся во вторник, а в пятницу, 26 сентября, в редакции раздался звонок: труба прочищена, канавы выкопаны, наводнений больше не будет. Меры действенные, но временные — вопрос будет решен кардинально. С укладкой лотков, ремонтом дорог. Если и это слово Александра Вениаминовича не разойдется с делом, то большесельцев можно будет искренне поздравить: у них живет и работает на ответственной должности приятное исключение из правила о повально-профессиональной неотзывчивости чиновников.
