Девяностолетнего деда Пахома вызвали в суд. Ему предъявила иск семидесятилетняя Пелагея.- В чем вы обвиняете ответчика? — спросил у Пелагеи судья.- В сексуальных посягательствах, — бойко ответила обученная адвокатом Пелагея.- Что скажете, ответчик? — теперь уже у Пахома спросил судья.
— Дык, было, — признался Пахом. — Лет пятьдесят назад я к ней в окошко посигал, — от воспоминаний у деда загорелись выцветшие от времени глаза. — А однова, она, чтоб моей Глашке-покойнице на глаза не попасть, тоже в окно сиганула, две грядки попортила. Она тогда в теле была. — Брешет он все! — крикнула Пелагея. — Каки две? Одну, и то самый край. — Собаки брешут, две! — не согласился Пахом. — Кобель и есть! — подтвердила Пелагея. В зале зашумели, комментируя события давних лет. — Тихо! — прикрикнул судья. — А то прикажу очистить помещение. А вы, — обратился он к Пелагее, — расскажите, из-за чего подали в суд? — На Пасху это было. Пришел с бутылкой первача, выпили мы по стопке, закусываем, телевизор смотрим. Вдруг как заорет, лешак: «Раздевайся — и в кровать! Не то костылем попотчую». — Я и легла, против силы не попрешь! — Что скажете, ответчик? — Было это не на Пасху, а на День Победы. Потому как по телевизору президент и правительственные члены цветы к памятным местам возлагали. Это меня действительно возбудило. А надо сказать, что мы уже не по стопке, а по две приголубили, и я жевал плохо засоленный огурец. — Уплетал за обе щеки, — крикнула Пелагея. — Плохо засоленный, — настоял на своем Пахом. — Так вот, смотрим мы телевизор, я у нее часто смотрю, мой испортился. Сын обещал новый купить, а пока к ней хожу. — Уже третий годок, — добавила Пелагея. — Раз обещал, купит. Так вот, посмотрел я, значит, на президента, а он меня всегда возбуждает, и приказал Пелагее раздеться и лечь. Действительно, и костылем обещал приласкать, но обошлось, она улеглась. Вышел я во двор, сорвал пару веток сирени… — Как покойнице! — снова крикнула Пелагея. — И положил к ее памятным местам, — закончил рассказ Пахом. Рис. Вадима РЕМИНЯКИ.
