Второй день подряд Иванов-Водкин страдал от болей в желудке. Ему не сиделось и не лежалось. Он пачками глотал обезболивающее. И был готов залезть на стену, если бы только боль отпустила. Но боль не отпускала, а скорее, наоборот, цеплялась за него, словно клещ.
И Иванову-Водкину не оставалось ничего другого, как отправиться на прием к участковому терапевту в районную поликлинику. Но это только быстро сказка сказывается, да нескоро дело делается — или вы просто давно не бывали в районной поликлинике. К окошечку регистратуры от самых дверей вилась спиралевидная треххвостая очередь, состоящая из просто больных, больных ВОВ и тяжелобольных. Самой короткой Иванову-Водкину показалась очередь ВОВ, но, несмотря на то, что в детстве его все дразнили Вовкой-морковкой, в очередь ВОВ его не пустили. Стоять в очереди тяжелобольных было опасно для здоровья, потому что в ней не только кашляли и чихали, но и время от времени падали в тяжелые обмороки. И Иванов-Водкин встал в очередь просто больных. «Так он простоял в этой очереди тридцать лет и три года и умер, не дожив каких-то пять минут до начала операции», — диктовал писателю Иванову-Водкину внутренний голос его непризнанного таланта. «Они стояли вдоль стены, и были лица их грустны, — бередили сознание строки будущего стихотворения. — «Я жду!» — сказала медсестра, и он ответил ей: «Пора!» Через час стояния Иванову-Водкину захотелось написать что-то эпохальное, вроде исторического романа «Стояние на Угре». Еще через час он уже был готов разразиться двухтомной эпопеей «Живые и мертвые». А когда наконец-то добрался до окошечка регистратуры, в глазах уже мелькали сцены современной «Взятии Бастилии». — А вам повезло, — с вымученной, как у Моны Лизы, улыбкой, встретила Иванова-Водкина работница регистратуры. — Вам достался последний талончик. И он вдруг почувствовал себя таким счастливым, словно ему присудили Нобелевскую премию по литературе. Но боль в желудке от этого не прошла, а, наоборот, только усилилась. Он обессиленно присел на кушетку возле кабинета и, закрыв глаза, подумал: «Я еще напишу свою «Палату N 6», свой «Раковый корпус» и свои «Записки врача»! Только бы дожить до приема этого самого врача и начала его записей в амбулаторной карте». По коридору, словно бабочки-капустницы, мелькали длинноногие медсестры в голубых халатах и белых шапочках. Они так интимно цокали тонкими каблучками, что Иванов-Водкин тут же стал делать черновые наброски поэмы «Медсестра по имени Эммануэль». Или Алсу. А еще лучше — Земфира. Только так нынче и можно привлечь к своим произведениям молодого читателя. Но Эммануэли проходили мимо, а очередь в кабинет почти не двигалась. И Иванов-Водкин передумал воспевать красоту людей в белых халатах. И потихонечку стал продумывать сюжетную линию будущего триллера «Тринадцать медсестрят», который в молодежной среде обретет не меньший спрос, чем какая-то долбаная «Медсестра по имени Земфира». Маньяк-убийца в черных колготках на голове захватил поликлинику и каждый час одну за другой душит тринадцать медсестер. Боясь пропустить свою очередь, Иванов-Водкин сунулся в кабинет врача, но громоподобный голос терапевта заставил его отступить: «Минутку!» Минутка обернулась полутора часами, в течение которых в голове мучающегося от желудочных колик больного промелькнула не одна сотня сюжетов. От совсем невинных — на производственную тематику, где главные героини бойко ставят своим пациентам клизмы и градусники, — до кроваво-маниакальных — с леденящими душу описаниями патологоанатомических вскрытий. «Жертва пьяной акушерки», «Убийца по имени Скорая Помощь», «Восставший из аборта» — вот только некоторые из пришедших на ум названий предстоящего бестселлера! Когда измотанному коридорным стоянием и сидением Иванову-Водкину наконец-то сказали: «Входите!», он от неожиданности забыл, куда и зачем пришел. — На что жалуетесь? — разглядывая его, словно какую-то рептилию, спросила стокило- граммовая докторша. — На отсутствие бумаги, — ответил Иванов-Водкин. И, не прощаясь, поспешил домой записывать, пока не забыл, родившиеся за день стихи, поэмы и романы. Рис. Павла ЗЯЗИНА.
