Сергей Стратановский родился в 1944 году. Окончил русское отделение филологического факультета ЛГУ. Работал экскурсоводом и библиотекарем. В настоящее время — старший библиограф Национальной библиотеки. Сотрудник общества «Мемориал». Живет в Санкт-Петербурге. Редактировал самиздатские журналы «Диалог» и «Обводный канал» (полное время издания — 1981 — 1991 гг.). Стихи публиковались в самиздатских и «тамиздатских» журналах «Часы», «Обводный канал», «Вестник РХД» и др., после 1978 г. — в журналах «Родник» (Рига), «Волга», «Звезда» и др. Отдельные издания: «Стихотворения» (СПб., 1993 г.), «Тьма дневная» (М., 2000 г.), «Рядом с Чечней» (СПб., 2002 г.). Публикации Стратановского второй половины 90-х вошли в шорт-лист премии Андрея Белого 1999 года Лауреат премии-стипендии Иосифа Бродского (2000 г.).
В начале 1970-х годов ленинградский поэт Сергей Стратановский, поэт достаточно известный в тогдашних питерских литературных кругах, заглянул в Ярославль и материализовал свое мимолетное впечатление от нашего города в небольшом стихотворении. Ярославский вороний простор. И младенца Христа через Волгу Не бесплатно, за трешку на водку Переносит мужик Христофор… — О стихотворении «Ярославский вороний простор…». Есть ли традиционная «история создания» этого стихо-творения? Какие обстоятельства привели вас в Ярославль? — Честно говоря, я не считаю это стихотворение удачным и не помню, при каких обстоятельствах оно было написано. В Ярославле я был в начале 70-х годов. Мы путешествовали с моим другом: были в Вологде, в Кириллове, Череповце и приехали в Ярославль на «Ракете» из Рыбинска. Мне показалось, что Ярославль самый красивый, можно сказать, щегольски красивый из старых русских городов. Будучи в нем, легко представить, как жили люди в XIX веке, в нем есть архитектурная среда, чего нет, скажем, в Великом Новгороде, где старинные церкви находятся в совершенно чуждом им окружении. Это стихотворение, помню, очень не понравилось Ольге Седаковой, когда я читал свои стихи в Москве, о каких-либо официальных чтениях мы тогда и не мечтали. Она сказала, что оно грубое и лубочное, смысл ее слов был таков, а точнее я не помню. Для меня ее мнение было очень важным, и я подумал: может быть, она права. — Первое впечатление, особенно впечатление поэта, обычно самое точное. Ярославль — город купеческий, ярославский мужик с хитрецой — всегда знает, как заработать. В этом смысле ваш Христофор — точно ярославец. Был ли у него реальный прототип? — Ярославец, с которым я и мой друг познакомились в «Ракете», когда направлялись из Рыбинска в Ярославль, предложил нам переночевать у него, если не найдем места в гостинице. Мы, действительно, не нашли, пошли ночевать к нему и были приняты очень радушно. Это гостеприимство, я помню, меня поразило. Что же касается «ярославского мужика с хитрецой», то я тут следовал традиционным представлениям. — Вы как-то сказали, что ощутили себя поэтом после публикации в «Гранях» — поэтом «с посадкой». — Насчет публикаций в «Гранях»… Это был слух, впоследствии не подтвердившийся. В те времена такая публикация могла быть опасной, и я испугался. Страх удалось преодолеть не сразу, и во многом благодаря осознанию своего пути как пути поэта. Многим из нашего поколения осуществиться не удалось, но все же «лишним» я его бы не назвал. Мы научились действовать вопреки обстоятельствам. — Ваш отец — известный филолог-классик, мама — переводчица с французского. Почему вы отказались от научной карьеры, хотя имели на это прав больше, чем кто-либо. Насколько важен для вас статус библиографа, преподавателя? — Путь ученого и путь поэта — разные пути. Нужно выбирать или это, или то. Бывают, конечно, исключения: та же Ольга Седакова — замечательный поэт и блестящий литературовед. Но мне кажется, что своими успехами в науке она во многом обязана своей поэтической интуиции. Когда я учился, то смутно представлял, что дальше будет; думал поступать в аспирантуру. Это было сложно в то время, гораздо сложнее, чем сейчас. Году в 1969-70-м я оказался в поэтическом семинаре Глеба Семенова и тогда уже понял, что наука — не мой путь. Но по этому поводу у меня всегда существовал какой-то комплекс. Я периодически пишу эссеистику, а к академической науке не способен. Я уважаю литературоведов, их работа кропотлива и требует усидчивости. Хотя и работа библиографа тоже меня к усидчивости приучает, к умению ответить на часто скучный для тебя самого, но важный и интересный другому человеку за-прос, например. Еще в девятом классе я впервые пришел в поэтический клуб «Дерзание», тогда он так еще и не назывался, а был обычным кружком пишущих стихи при Дворце пионеров, и сразу же попал на выступление тогда школьника Виктора Кривулина, читавшего свое конкурсное сочинение об Эдуарде Багрицком. Особое впечатление на меня тогда произвело то, что Кривулин с чувством цитировал стихотворение Багрицкого «Разговор с комсомольцем Дементьевым», где есть такие строки: «… а в походной сумке спички и табак. Тихонов, Сельвинский, Пастернак». Надо сказать, фигура Пастернака тогда была под запретом, и декламация Кривулина звучала своеобразным вызовом. — А аудитория выглядела своеобразным островком свободомыслия, свободных человеческих взаимоотношений? — В общем, да. Большинство моих друзей оттуда, из клуба «Дерзание». Там я познакомился с Еленой Шварц, Виктором Кривулиным, Еленой Игнатовой, и со студенческих лет это до сих пор круг моих основных знакомых. — Среди современных художников существует довольно четкое деление на коммерческих и некоммерческих. На ваш взгляд, в современной литературе существует такое деление? — Среди пишущих прозу есть, конечно, коммерческие авторы. Это, кстати, не так уж и плохо. Я не против массовой литературы, Это явление повсеместное. Для людей книга — элемент отдыха от забот. Она не всегда плохая. Если человек пишет хороший детектив, фэнтези, я его уважаю, и это нормально. Поэзия коммерческой быть не может по своей сущности. Сейчас она стала элитарной. Хотя в 1960-е, например, таковой не была. Тогда она брала на себя функции публицистики. Когда Роберт Рождественский декламировал: «Мне ненавистен Лактионовский оптимизм…» — зал аплодировал. Но в 1970-х престиж поэзии был высок. Было распространено убеждение, что настоящую поэзию не печатают. — Ярославль, город провинциальный, всегда собирал людей особого круга, тех, кто предпочитал блестящей придворной карьере безвестное, скромное существование. Ленинград 1970-х и современный Петербург провинциальны? — Возможно, что Петербург — провинция, но провинция особого рода. Эта провинция дала Бродского и Довлатова, в живописи Шемякина, в кинематографе Германа и Сокурова, в музыке — Курехина. Без Петербурга Россия «не полна» так же, как она не полна и без Ярославля.
