Серафиме Федоровне Силиной 81 год. У нее и сейчас имеются «корочки» — разрешение на но- шение оружия, пистолета ТТ калибра 7,62. Правда, сам ствол давным-давно сдан, а вот документ остался, как реликвия. Во времена войны она заведовала отделом секретной спецсвязи на мышкинской почте, была шифровальщицей, готовилась уйти в подполье, а после войны отпускала боеприпасы на аэродроме в Эстонии, где проводились испытания первых советских истребителей.
Серафиме Федоровне Силиной 81 год. У нее и сейчас имеются «корочки» — разрешение на ношение оружия, пистолета ТТ калибра 7,62. Правда, сам ствол давным-давно сдан, а вот документ остался, как реликвия. Во времена войны она заведовала отделом секретной спецсвязи на мышкинской почте, была шифровальщицей, готовилась уйти в подполье, а после войны отпускала боеприпасы на аэродроме в Эстонии, где проводились испытания первых советских истребителей. НА ТРУДОВОМ ФРОНТЕ Встретились мы с ней в Мышкине в начале сентября. Тогда она помогала внучке копать картошку в Романовке, маленькой деревне рядом с райцентром. Там в большой крестьянской семье Силина, в девичестве Клевцова, и появилась на свет. Старшая дочь, она стала первой помощницей родителей. И сейчас помнит их земельный родовой надел, где выращивали в единоличном хозяйстве лен и рожь, где паслись их корова Камка и лошадь Летка. Не удалось ей закончить десятый класс средней школы в Мышкине, поступила в Рыбинский педагогический техникум. И в нем отучилась лишь две четверти. Мать заболела, отец, к тому времени работавший водовозом, отозвал старшую дочь с учебы домой помогать по хозяйству. — В Рыбинске мне очень нравилось, — вспоминает Серафима Федоровна, — взяли меня учиться сразу на второй курс. Город был культурный, на улицах фонари, идешь по проспекту Ленина — оркестр играет. А в Мышкин я вернулась как в бездну. Заплакала. Все ребята в доме грязненькие, сопливенькие, мама больная. И электричества у нас тогда еще не было. Керосиновая лампа… Паспорт студентам из колхоза давали временный, на год, срок этот кончался. И Сима Клевцова по документам оказалась неработающей. Поэтому ее и мобилизовали на трудовой фронт, на строительство Рыбинского водохранилища. — Сначала чистили морское дно поблизости, у Поводнева. Вырубали топорами кустарник. Там было много камней, вернусь домой — отец ругается, всю ночь топор оттачивает. Целые деревни и церкви затопляли, внимания на них не обращали, а кусты вырубали — умничали. Как я вспомню — ужас один: рукавиц сколько прирвала, одежонки всякой сколько пригубила! Потом стали посылать на лесозаготовки в Брейтовский район, в большое село Дубец. И тоже Симу Клевцову не обошли — прислали повестку. «Там лес в затопляемой зоне валили на дрова, машин не было, лошадей тоже. В каждом доме в селе жили лесозаготовщики, человек по 20. Со мной дядюшка поехал, папин брат Павел Михайлович Клевцов, на всю округу знаменитый гармонист. Говорил: «Со мной пилить пойдешь — не измучишься!» Его отправили потом на большой лес, а нас — на дровяник. Норма была — два с половиной куба на человека в день: распилить на плахи и уложить в поленницы. Мы ее всегда выполняли. Только дрова эти потом вывезти не успели — поплыли они по морю». В марте 1940 года настала оттепель, вещавшая скорый конец лесозаготовкам. И дядюшка тайно на подводе отправил Симу домой. Ночь ехала она до села Веретея под тулупом. На дороге стояли милицейские посты, ловившие дезертиров трудового фронта. Хорошо, что не рылись в санях. Только крикнут из темноты: «Кто едет?» Ямщик рапортует: «Один человек, одна подвода!» «Эй, арестованная, вылезай из-под тулупа», — шуткой встретил ее отец в Романовке. Первым делом вымылась да голову керосином намазала — на лесозаготовках жили со вшами. СЕКРЕТНОЕ ДЕЛОПРОИЗВОДСТВО Сима была девушкой грамотной, учителя в школе ее хвалили, и корректором в мышкинской районке «Сталинское знамя» она успела немного поработать. И когда случайно узнала, что в районный узел связи требуется делопроизводитель, заглянула туда. Начальник Яков Павлович Красильников велел написать что-нибудь, хоть заявление. Когда это заявление вышло из-под пера Симы, начальник был просто ошеломлен. Не только грамотно, но и фиолетовая вязь почерка — исключительно красивая. Велел приходить на следующий день на работу, а то и сейчас прямо остаться. Даже паспорта не спросил. Это было 30 марта 1940 года. Пролетели апрель, май, а там началась война. Симе помимо делопроизводства дали еще материальный склад со всеми изоляторами, запчастями и проводами для линий. Тут наметилась у нее возможность уехать в Ленинград. Когда заикнулась об этом Красильникову, тот остановил: «Вот почитай приказ: вся связь переводится на положение полувоенной организации, никто увольняться права не имеет». «А я ведь у вас без паспорта работаю, — сказала Сима, — срок у него истек». Начальник сильно удивился, но, поняв, в чем дело, позвонил в сельсовет и все уладил. Выправили ей вольную из колхоза, да и будущей блокады ленинградской благодаря такому повороту судьбы избежала. Сам начальник был членом райкома и уполномоченным по колхозам — пропадал в полях с утра до вечера, на работу, бывало, только заглядывал. Страшной обузой было для него секретное делопроизводство. И со всей этой «секреткой» поручил работать Симе. — Сначала в ОГПУ прошла все дистанции, — говорит Серафима Федоровна, — подписки всякие взяли, инструкции дали и всю мою родословную перевернули. Даже такие наставления были, как себя вести, если кто-то возьмет тебя за горло и будет пытать… — И что же тогда делать? — поинтересовался я. — Молчать до последнего, как Зое Космодемьянской, — отвечает Силина. — Как я приняла этот отдел, так за голову схватилась. Почему я его приняла? Думаю, потому, что прочитала много литературы о шпионаже и в газетах, и в журналах. Я поняла, что сильно открывать рот не надо. Все эти пакеты за сургучными печатями приходили поездом из Ярославля. Доставляли их сотрудники спецсвязи. Знакомиться с содержанием имели право только двое: начальник почты и заведующий «секреткой». Разумеется, на всех стоял гриф «совершенно секретно». Кроме того, пометы: «для хранения» или «немедленно уничтожить». В последнем случае их сжигали в печке. Это были разные военные планы, касающиеся подразделений связи. Например, указывалось место, куда должна эвакуироваться почта, сколько линий должно перейти на военное положение. Были также сообщения о местных дезертирах с фронта, о случаях ограбления почты, о вскрытиях посылок. Когда немцы бомбили склады горючего за Рыбинском — тоже последовало секретное письмо о плохой работе воздушных постов наблюдения, о том, что вовремя не сработали телефонистки. И многое другое было в тех пакетах, чему полагалось быть секретным в те грозовые годы. ЗАШИФРОВАННЫЕ ДЕНЬГИ В сентябре 1943 года Силину назначили заместителем начальника Мышкинского узла связи. Ей шел двадцатый год. Поскольку сам начальник не вылезал из колхозов, под ее началом оказалось 120 человек в двенадцати отделениях связи. Сначала она плакала. Думала, что не управится. Потом привыкла. Современный читатель уже не знает всех особенностей работы во времена войны. Например, тогда даже все денежные переводы зашифровывались. Я тоже долго не мог понять: зачем? Серафима Федоровна подробно объяснила, что в то время немало было поддельных переводов. То есть разных махинаций, граничащих с мародерством. Ведь часто деньги высылались адресатам с полевой почты, прямо с линии фронта. Отправит сумму какой-нибудь лейтенант, а через день погибнет, и спросить, дошли ли деньги, некому. — И в секретных циркулярах, — поясняет моя собеседница, — о таких случаях сообщалось. Раз, например, послал старший лейтенант свой жене 50 рублей, а начальник полевой почты приставил еще нуль и написал, чтобы адресат потом 450 рублей возвратил ему. Поэтому все переводы начиная с 500 рублей шифровались. Причем не только сумма, но и фамилия получателя. Шифр был цифровым, он часто менялся и хранился в тайне: на почте его умели читать только двое. Получаешь перевод, а на обороте стоит помета 5 — 7 или 8 — 7. Берешь таблицу. Проверяешь, ставишь визу: «Верен, к оплате». И только тогда выдавали получателю сумму. В противном случае по адресу отправителя надо было давать шифровку с паролем «Лимон», что значило: «Шифр неверен». Правда, таких случаев во время ее работы, как уточнила Силина, не было. И по району все суммы денежных поступлений были зашифрованы. Перед тем, например, как переслать налоги с колхозников из села Рождествена, из сельского отделения связи давали шифровку: «5 сентября почтой, «Нева». «Нева» — значит, тысяча рублей. Техника шифрования, похоже, далеко превосходила колесную технику, на которой перевозились почтовые отправления. Имевшиеся в узле связи две бортовые автомашины с первых дней войны мобилизовали на фронт. — А нам дали какой-то газогенератор, — говорит Силина, — он чурками топился. Их для него пилили циркуляркой, загружали в бункер, в топку. В остальном — как обычная автомашина. Ездили на газогенераторе на станцию Волга за почтой почти всю войну. Потом шофер оставил топку с дровами непогашенной — автомобиль этот и сгорел в гараже. Ох и горе было! И стали ездить к поезду на лошадях, в два часа ночи. Одна лошадка обычная, другая — спецсвязи. И деньги с низовки, из сел, возили на лошадях, в кожаных баулах. Иногда и по сто тысяч. Сама Серафима получала зарплату в 550 рублей. Долго считали вручную пачки в Мышкине. Иногда по ночам ей приходилось косить в колхозе за больную мать, и за счетами она засыпала. Девчонки-инкассаторы набивали мешки банкнотами и тащили на спине сдавать в госбанк, благо он был за углом. Серафиме выдавали из сейфа под расписку ТТ, и она сопровождала подруг. Случаев ограблений в те годы у них не было. А ЕСЛИ ПРИДУТ НЕМЦЫ? После проверки, касавшейся секретного делопроизводства, Силину органы, которые возглавлял Лаврентий Берия, вроде бы не тревожили. И вдруг звонок по телефону: «Зайдите напротив — в четвертый кабинет». — Напротив — значит, в милицию, в ОГПУ… Иду и думаю: чего я натворила? Может, чего где-то не то сказала? Вроде ничего не говорила, крепко подкована была. Захожу. За столом сидит парень молодой, чуб такой пышный, черный полушубок внакидку. Здравствуйте, с вами говорит Андрей. Очень приятно, говорю, а сама дрожу: в чем дело? Спрашивает: «Вы здешняя?» Расспросил, с кем живу, кто в семье. Я сказала: «У меня мать, маленькие братья и сестры, отец — в армии, один брат на фронте. Дядюшка-гармонист там же с первых дней войны, и вестей от него нет. Одно письмо только и было с псковской станции Дно…» — Вам понятно, что такое война? — спрашивает Андрей. Я усмехнулась: конечно, понятно. А вдруг, говорит он, случится такое, что Мышкинский район захватят немцы? Я смотрю на него, как на новые ворота, и говорю: «Ну и что тогда?» — Уезжать куда-нибудь, эвакуироваться собираетесь? Я говорю: «Нет, куда от такой семьи… Если будет работа, то буду работать». Смотрит на меня так испытующе и говорит: «Вы комсомолка?» Да, естественно. Вынимаю билет — всегда при мне. Здесь, продолжает Андрей, будет организована подпольная группа из членов партии и комсомольцев — вы готовы работать на свою Родину? Серафима ответила: «Конечно, если потребуется, то да». Андрей ее обязал прийти, когда понадобится, по первому требованию, взял подписку о неразглашении. Больше она его никогда не видела, и долго, вплоть до шестидесятых годов, хранила этот разговор в тайне, потому что запрета молчать с нее никто так и не снял. БОЕПИТАНИЕ ДЛЯ «МИГОВ» В 1947 году Серафима Федоровна вышла замуж за Николая Ивановича Силина. Родом он из деревни Вахонино, что поблизости от Романовки. Вышел он из стен Харьковского военно-авиационного училища, которое было переведено на Дальний Восток, в Спасск-Дальний, младшим лейтенантом. Воевал там с японцами, был ранен. Около четырех лет молодые прожили в Романовке, а в 1951 году Силина призвали в армию и отправили в Эстонию, в город Тапу, где строили аэродром. С ним покинула родную деревню и Серафима Федоровна. В военной части на аэродроме она стала заведовать учетом боепитания к новым реактивным истребителям МИГ-17 и МИГ-19. Здесь обстановка была еще более секретной, чем на мышкинской почте. — Приходишь на работу — дают тебе чемоданчик. Открываешь — там все твои документы. Все подсчеты можно было делать только в рабочей тетради. Потом она сдавалась вместе с документами. Она вела учет снарядов и патронов для пушек и пулеметов. Выдавала летчикам кортики и ТТ. Те очень часто просили подобрать пистолет так, чтобы номер его сходился с номером самолета. Почему-то это считалось особым шиком и хорошей приметой. Порой, как это случается на складах, цифры расходов и приходов не сходились. Тогда командир части, майор Данилов, просил побольше списать на пристрелку. Муж был начальником командного пункта авиаполка. На аэродроме испытывали новую технику. Эстонцы, по воспоминаниям Силиной, относились к ним недоброжелательно. Продавцы напускали вид, что не понимают по-русски. Командирам была дана инструкция к местному населению относиться доброжелательно. Если, например, какая эстонка полезет к прилавку без очереди, то пропускать ее без ссоры. Местные крестьяне приходили на аэродром косить сено. Раз муж Силиной увидел такого пожилого мужчину с косой, прошел было мимо, но вернулся, так захотелось ему пройтись с косой. Просто сердце загорелось. Эстонец посмотрел, как косит лейтенант, и лицо его подобрело: «Вы, вижу, бывший крестьянин?» Силин кивнул. «Так что же вы делаете в армии?» — спросил эстонец. И с тех пор они стали друзьями, часто бывали друг у друга в гостях. ЭПИЛОГ Этим эпизодом можно закончить наш фрагментарный рассказ, хотя после него Серафима Федоровна еще полвека жила и теперь живет насыщенной жизнью. Вернулась с мужем в Мышкин, достроили там дом, растили детей, внуков. Силина снова работала на почте, оттуда и на пенсию ушла. О своей прошлой секретной службе она вспоминает с добрым юмором. Слушаешь — и забываешь, что ей уже за восемьдесят перевалило. Может, оттого, что она — крестьянского рода-племени, для которого всякая работа — привычное дело? Хотя сколько раз это привычное дело ей приходилось делать со слезами на глазах. А может, ясность души и оттого, что столько лет она отработала на почте. Там же всегда в курсе всех событий, все новости, все радости-горести первой узнаешь и тут же делишь их с людьми. На снимке: Серафима Федоровна Силина в начале шестидесятых годов. Фото из семейного альбома.
