Изумрудный дом над ведьминым озером

— Что, болезный, ждешь, когда зеленая изба появится? — так неожиданно начал разговор со мной незнакомый старичок. Позже он назвался сторожем одного строительного объекта, каких много теперь в районе.- Нет, — отвечаю и любопытствую: — А что за изба?- Где-то тарелки летают, где-то инопланетяне появляются, а у нас здесь такая оказия — дом над озером повисает, — загадочно пробормотал собеседник.Ночь. Луна кровавая. Окраина города. Подходящий пейзаж для мистических бесед. Не в силах противостоять горячему любопытству, я стал подробно старца расспрашивать, и вышла удивительная история.

Не найдется сегодня, пожалуй, человека в Ярославле, который бы помнил, где находится Ведьмино озеро, а тем более, отчего оно так называется. Хотя история, нелицеприятно прославившая вполне мирный и всем доступный водоем, произошла по историческим меркам совсем недавно, лет двадцать назад, а последствия имеет и в наши дни. Старожилы помнят, что аккурат в послеолимпийские годы, счастливые и большей частью солнечные, омраченные лишь чередой увядания славных наших генсеков, началось в Заволжском районе Ярославля фундаментальное строительство, разметавшее неуклюжие деревеньки, скромно таившиеся по левому берегу могучей державной артерии. Бетонные многоэтажки — дочки урбанизации — обступили серой стаей теперь уже полузасыпанный, обмелевший и грязный, забросанный пивными бутылками и банками да прочим мусором почти умерший водоем, который и озером не назовешь, пруд безымянный, да и только, и то с грандиозной натяжкой. Но в эпоху царствования диалектического материализма среди боров сосновых скромно ютилась в местах оных деревенька Яковлевская. Не мала и не велика, поживала себе не богато, но вовсе не бедно. Трудились селяне так себе, в местном совхозе, огороды, сады зато содержали — не налюбуешься, птичьего молока разве что в погребах не было да бананов с ананасами не засаливали. Все ж остальное, традиционное — огурчики, помидорчики, капустка квашеная, картошка, само собой, самая крупная в округе, грибочки в бочечках, окорока копченые, рыба вяленая, сушеная — все в наличности, все в порядочке развешано, разложено, припасено в лучшем виде на зимы долгие. Не голодали то есть. Жили среди процветающего социализма по обычаям вековым, православным, гордились собственной церковью, уцелевшей в буйные годы атеизма. А небольшое озерцо, рядом раскинувшееся в изумрудных кустах и деревьях, до поры до времени просто Яковлевским и называли. Там сами рыбу ловили, сами и разводили. А чтоб улов не терять, меру ввели: ершей, окуней, лещей — по бочке на хату, а поблагородней — ряпушку, сельдь царскую, — по садочку на человека. А советский режим словно и не замечал сельской зажиточности яковлевцев. Как разумеющееся всем представлялось — там, на том берегу, жизнь большая, общество сознательное, пролетарское, а на этом, на левом — община крестьянская, и жизнь, следовательно, тихая, по-своему разумная, но незаметная. Отшумели, отсвистели, отгремели столичные спортивные баталии, упорхнул в небеса синие мишка резиновый, гелием надутый, мужички честно — в два телевизора — поболели за Отчизну, за героев спорта, да и пошли дальше личные грядки полоть и на коллективных полях за урожай сражаться. Так и закончился бы олимпийский год ничем, да только появилась в краю затерянном личность чужая, незнакомая. Назвался новый человек Леонидом Могарычем, консультантом по капитальному освоению. Наименование должности его для мужичков столь мудрено звучало, что никто не осмелился и спросить, чего она, собственно, означает. Тем более что незнакомец на вопросы предпочитал не отвечать, а сам много о чем спрашивал. Приезжал на новеньком «уазике» с водителем под вечер в поселок, блуждал по домам с поллитрой, а то и не с одной, да все выпытывал и выуживал про быт и жизнь. Да намекал: вот, мол, хватит за старину держаться, пора, товарищи, в люди подаваться, на заводы в сознательную массу идти и в квартиры переселяться фешенебельные со всеми удобствами. Землячки — кто как, кто головой кивал, поддакивал, кто всерьез о жизни новой заводской подумывал, но особо от своего умета никто враз отрываться не желал, конечно. Леонид Могарыч человечек с хваткой оказался, воспитанной, видать, не столько родителями, сколько организацией, в ту пору известной и знаменитой, которую не то что внутри державы, но и за кордоном опасались не зря. Где накатом, где мытьем-нытьем да катаньем переубедил большую часть населения приспосабливаться к надвигающейся грейдером блочно-сваечной цивилизации. И раздавали уже вроде ордера на бетонные клетушки, даже кое-кто с визгом и хохотом умчался из рубленых с наличниками изб на девятые-двенадцатые этажи поднебесные, но вдруг незадача вышла серьезная. Расхаживал в те годы с гармоникой по Заволге Петро Червленый, баянист казацко-цыганских кровей. Чернявый, в драповом пальтишке, всегда при галстуке и костюмчике чистеньком, брючки — еще модным клешем, туфли-ботинки всегда до блеска надраены, на свадьбах-поминках гость первый, самый нужный. Кто еще так споет-сыграет, кто заведет печаль, кто тоску развеет? Никто по всей Верхней Волге. Об него и споткнулся всемогущий Леонид Могарыч. Чего только не обещал парню сперва, чем после не запугивал, даже в ведомство свое возил, а там умели разговоры разговаривать. А пригрозить-то было чем — приводов в милицию имел паренек невероятное количество. Но злого ничего не совершал, потому и не сажали пока. Но вошел гармонист в штопор, разъерепенился. — Не покину, — твердит, — край отчий, не брошу хату столетнюю, родителем моего родителя срубленную. — Мне, — горланит, — ваша «цихлизация» одну боль несет. Где мне песни петь вольные, где бродить с куплетом чистым?.. По мусоркам да по помойкам заброшенным?.. И еще цель сорванец имел злополучную — посватался он к девке местной, Милене, и жениться хотел не иначе как на отцовой земле, чтоб привести, значит, суженую в дом старинный, где не одна ночь венчальная проходила на вековых дубовых кроватях. О Миленке, девке, речь отдельная. Мужички глаголили Петьке: зря, мол, порченая она, в роду ее ни у одной бабы судьба не сложилась, и сама, гляди, без отца выросла, без матери, с одной бабкой-ведьмой. А Червленому как с куста малинового — все домыслы по боку. Я и сам, говорит, порченый, от двух племен-родов происхождение имею: с одной стороны — колдуны, ворье да гадалки, с другой, казачьей, значит, все разудалые и беспощадные. Чего ж трусить тут?.. Назначили венчанье на Покров, когда первый снежок закружился над Волгой и свежим, еще незлобивым морозцем по земле ударило. Народ на праздник сбежался и свой, и чужой, даже те, кто в «больших» районах «хатеры» получить успели, и те дела свои бросили, у церкви гурьбой собрались. Да только в высоком теплом кабинетике суровое партийное решение было давно принято. И не мог больше волю, исходящую свыше, опротестовать ни Бог, ни царь и ни герой, даже если он с баяном. Не было такой инстанции в тогдашней стране, которая бы пошла вразрез с официальным мнением. А потому, чинарик выплюнув, дал старт Леонид Могарыч своей армии непосредственно в разгар торжеств. Двинулась техника колесная и гусеничная во второй половине октябрьского хмурого дня прямо на дом баяниста, не принципа ради, а так как первый он стоял на селе, на берегу Яковлевского озера. А венчали в те времена скромно и быстро — церковь не в почете была, потому основные церемонии в загсе происходили. Только молодожены со всем эскортом — на семи белых «Волгах» — на официальную роспись во всей красе собрались, как донесся гул и грохот подступающей железной орды. И когда Петруха увидел, что дикая опасность будущему гнезду его семейному грозит, не долго думая выпрыгнул из лимузина, гармонь схватил, заперся в избе и был таков. Сидит себе в окне и песенки блатные наяривает в форточку, а глотка луженая — по всему берегу мат-перемат слышен. Что делать? А мужички подвыпившие, землячки родные, еще и подначивают Петрушку: давай, товарищ, не отступай — спасай вольную деревеньку, нашу собственность. И водку, охальники, с закусочкой ему прямо в форточку подносят. Невеста, как полагается, в белом вся, даже похудела от страсти такой. Стоит каменная, не шелохнется, только платье подвенечное ветер треплет. Остановились бульдозеры в растерянности, остановились экскаваторы. Даже бригадой заправляющий Леонид Могарыч замер в нерешительности. Ветер свистит, дизеля гремят, народ вопит и улюлюкает. Сосны шатаются, гладь озерная рябью пошла. У Могарыча — глаза навыкате, пунцовые. Взбесил его паренек непокорный, взбесил до корней волос, до костного мозга взбесил. Кровь в нем так волнами и ходит — то вверх к голове, то вниз к ногам приливает. И решил Могарыч, дал отмашку — сноси, мол. А бульдозерист, дерьмо человечек, без идеологической подвязки, спасовал, струсил, щен паршивый, вылетел из кабины, по земле в истерике забился. Тогда сам, сам Могарыч за рычаги — и двинул технику… Разини застыли в недоумении — на живую душу агрегатом-то?.. Но сказалась вековая зачумленность, никто не пошевелился, с места не двинулся, будто не гарь солярная, а газ сонливый химический в воздухе разошелся. Ухнул дом, как и не было, из-под бревен гармоника прозвенела чего-то и затихла. Движок заглох, и такая тишина в лоб ударила, что трепетанье озерной ряби люди услышали. Остальное — как во сне: бревна раскидывали, кровлю, шифер оттаскивали, переломанного Петруху извлекли, а он вздохнул три раза глубоко и помер… Могарыч в канители не участвовал, сидел, покуривал на гусенице. Он и заметил, как комок белый в озеро гукнул. Ахали, охали, ныряли, понапрасну все — не спасли, камнем невеста на дно ринулась, а озеро в те годы глубоким было, живому не выдюжить — до дна не достать, тем более что спьяну. А главное самое тут и началось. Вышла на боевую площадку старуха с клюкой — бабка утопившейся. Откуда взялась? Ведь лет двадцать с печки не сходила, еще при Хрущеве паралич ее разбил. Оказалось, ничего, славно двигается, быстро, умело, недаром же колдуньей считали. Ткнула клюкой в руководителя процесса, пресловутого Могарыча, и прокляла его. Тот и опомниться не успел, только папироску пожевал судорожно да головой замотал во все стороны, словно от проклятия отвертеться хотел. Конфликт как-то замяли, слухи пресекли, лучших агитаторов на дело бросили. Мужичков обижать не стали — жилье полноценное предоставили. А с теми, кто переезжать все-таки заупрямился, не спорили, оставили в покое и здравии. До сих пор к огромным кварталам притулились кособокие домишки — остатки славной деревни Яковлевской. — С одним лишь власть не справилась, — подводил черту под историей ночной собеседник, — кажный год после Покрова на новолунье над Ведьминым озером появляется летающий дом, в точности такой же, как был у Петрухи, зеленью сияет, а в окнах супружеская пара чаи гоняет… А вот и он. Старичок худым пальцем повел в темноте. Над высохшим водоемом парил изумрудный фасад большого деревянного строения. Он покачивался в такт невидимым волнам, дверь, будто приглашая войти внутрь, была распахнута, а в светло-зеленом окне видны два профиля: один мужской — задорный, другой девичий — спокойный и строгий. — Пора мне, — проскрипел старик, — заждались они. Он нетерпеливо оттолкнул меня плечом, что-то торопливо сунул в ладонь и двинулся к дому. Поднялся по неестественно гибким ступеням и пропал, дверь бесшумно захлопнулась. Призрак поколебался еще немного и исчез безвозвратно. Презентом оказался паспорт, выданный Ярославским сельсоветом гражданину 1932 года рождения П… ву Леониду Могарычу. Местные жители о призраках домов ничего не слышали и ничего подобного сами не наблюдали, правда, оговаривались, что иногда бывало странное зеленоватое свечение над котловиной, похожее на мигание рождественской елки, значения, однако, особого ему никогда не придавали. Дворник соседней многоэтажки как-то обнаружил в обмелевшем озере труп бомжа, личность установить не удалось, так что его безымянного так и отвезли в морг, благо недалеко везти было, всего каких-то несколько сот метров.

ПоделитесьShare on VKShare on FacebookTweet about this on TwitterShare on Google+Email this to someonePrint this page