Сегодня мы поздравляем с юбилеем нашего собственного корреспондента по Переславлю и Переславскому району Светлану Ивановну Емельянову. Писать дежурные красивые слова не в нашем характере, да и не в Светланином. Ее энергия бьет ключом, юмор искрометен. И возраст не подчиняется характеру. Света сама расскажет о своей жизни. Лучше ее самой этого никто не сделает.
Нет ничего хуже, чем писать о себе любимой. Но делать нечего. Раз угораздило дожить до полтинника — пиши. Задание редакции. А писать-то особенно и нечего. Самая обычная рядовая жизнь. Как у всех. ЦЕПКО ДЕРЖАЛАСЬ Родилась третьим ребенком в семье. Не запланированным и не самым желанным. Но аборты по тем временам делать запрещали, а мамины попытки избавиться от меня с помощью прыжков, ношения тяжестей и парилки успеха не имели. Еще в чреве я цепко держалась за жизнь. И, появившись на свет, нисколечко об этом не пожалела. Не пожалела и мама — самая замечательная мама на свете. Огорчало одно: мне хотелось родиться мальчишкой. И быть непременно или капитаном дальнего плавания, или летчиком. Но, понимая бессмысленность попытки «родить меня обратно», смирилась со своей женской участью. МАЛАЯ РОДИНА Уже в школьные годы с удивлением обнаружила, что родилась не в Усть-Каменогорске, как всегда говорила мама, а в какой-то Заульбинке Восточно-Казахстанской области. Открытие обескуражило. Быть деревенской, не зная, что это такое, не хотелось. Свет истины пролила мама: семья действительно жила в Усть-Каменогорске, но была прописана в пригородном селе. Отсюда и запись в метрике. Свою родину видела лишь малюткой. И лишь спустя много лет, появившись в Бийске, на Алтае, не могла избавиться от странного чувства, что я здесь уже была. Сам воздух казался каким-то родным и знакомым. Объяснение нашлось, едва взглянула на карту страны: Усть-Каменогорск лежал в отрогах Алтая, совсем рядом от Бийска. Блин! Так вот она моя малая родина. А вообще, по большому счету мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз. Родители очень много передвигались по стране, и маршрут их путешествий отчетливо прослеживается в свидетельствах о рождении двух моих братьев и сестры: Куйбышев, Алма-Ата, Бердянск. И все мы унаследовали от них легкость на подъем и неистребимую тягу к путешествиям. ГОРОШИНА Уже в пятилетнем возрасте изъявила готовность добровольно отправиться в пионерский лагерь. И сему желанию способствовали форс-мажорные обстоятельства в нашем семействе, которое к тому времени обретало на Украине, в Бердянске. Из загородного лагеря, не пробыв там и трех дней, без оглядки сбежал мой старший брат. И ни за какие коврижки не хотел возвращаться обратно. Путевка задымила синим пламенем… В лагере было здорово. Меня баловали, носили на руках, а на прощальной общелагерной линейке, Бог весть за какие заслуги, торжественно вручили книжку «Горошина». Это прозвище надолго потом закрепилось за мной среди родных. А в десятилетнем возрасте за сотни верст отправилась на паровозе в гости под Куйбышев. И полдеревни замучили потом тетушку вопросом: «Неужели одна приехала?» Не меньше их удивлялась и я: а что здесь особенного? И лишь став взрослой, поняла реакцию людей. Своих детей так далеко я вряд ли решилась бы отпустить. Впрочем, они ко мне с такими просьбами и не приставали. БЫТЬ ПАДШЕЙ ЖЕНЩИНОЙ НЕХОРОШО В первый класс пошла в Новомосковске Тульской области с твердой уверенностью, что все девчонки должны учиться только на одни пятерки. А потому любую четверку воспринимала в своей тетради как катастрофу и тут же переписывала заново все классные и домашние задания. А Марья Львовна вновь безропотно проверяла полтетради, и уже ничто не омрачало в ней общую радужную картину. К счастью, все это дело мне быстро надоело. Хватило ума понять, что мой трудовой героизм нисколько не влияет на оценки в четверти. В школьные годы обегала массу всевозможных кружков и секций. Без голоса и слуха попала даже в хоровую студию дворца пионеров. Но уже через пару репетиций, умирая от скуки и собственной бездарности, пустилась оттуда наутек. Надолго задержалась лишь в спортивной школе. Спорт в любом виде обожаю и поныне. Новомосковск запомнился клубами разноцветного дыма из десятка труб могучего химкомбината, замечательным парком с бассейном и детской железной дорогой, полными хозяевами которой были школьники. А еще сценкой из жизни нашего двора. Мы с девчонками гуляли на улице, когда к нашему многоквартирному дому в 26-м квартале подъехал «воронок» и милиционеры вывели из подвала соседку. В то время ей было, пожалуй, меньше тридцати. В очках, вся из себя скромная, она казалась серой мышкой, невзрачной и закомплексованной. А тут растрепанную, в распахнутой кофте, милиция вела ее к машине, а сбежавшиеся со всех сторон женщины творили что-то невероятное: хватали ее за волосы, пинали и покрывали такими словечками, что у нас, детей, уши мгновенно сворачивались в трубочку. От суда Линча несчастную спасал лишь милицейский заслон. И едва машина скрылась за углом, мы уже знали подробности случившегося. Наша соседка оказалась бл…, точнее, сердобольной женщиной, которая в свободное от работы время занималась оказанием скорой сексуальной помощи всем желающим. А желающих, судя по разговорам, был полный подвал. Вывод сделала сразу и на всю жизнь: быть падшей женщиной нехорошо. АТОМОБАД А в январе 1969 года поезд Москва — Андижан умчал нашу семью в далекий и неведомый Таджикистан. Родители поменяли квартиру, и жить отныне нам предстояло в Ленинабаде — одном из древнейших городов Средней Азии. Россия проводила нас тридцатиградусным морозом. Таджикистан встретил десятиградусным теплом. Город лежал в окружении гор на двух берегах Сыр-Дарьи и казался сущим красавцем. В первое время буквально шалела от причудливых имен и понятий: Дильрабо, Мавдчуда, муалим, раис, мишалда, махаля, тандыр… Лексический запас разбухал прямо на глазах. И было от чего. Кругом правила бал восточная экзотика. Глинобитные дома, выходящие задом, то бишь задней стеной на улицу; узкие улочки, где двоим толстякам не протолкнуться. Взметнувшийся в небо безмолвный минарет на базарной площади. Мечеть, забитая по пятницам согнутыми в молитве мужскими спинами. И, конечно же, базар — роскошный, многоголосый, двухъярусный. С таким обилием даров земли, что можно с ума сойти от восторга. И все по смешным ценам. И всюду торг. Без этого восточный базар просто немыслим. И все это — старый город, на левом берегу Сыр-Дарьи. А на правом — современные микрорайоны, ничем не отличающиеся от тех, что есть в любом российском городе. Там мы и жили. В доме, выходящем окнами на Моголтау, отроги Тянь-Шаня. Горы были голые и совсем рядом. По слухам, хранили они в себе немалые запасы урана, закрепив за городом негласное название Атомобад. В первые годы каждую весну мы с ребятами со своего двора ходили туда за тюльпанами. Эти цветы были почти единственными, что росли среди обнаженных камней. ТАБУ НА ТРИ ВЕЩИ Учусь в старейшей школе города — первой. Только там есть французский язык. Школа смежная: есть русские и таджикские классы. Но каждые живут своей отдельной жизнью. Все вместе лишь на выпускной фотографии. Все учителя — русские. В классе сплошной интернационал — таджики, евреи, немцы, татары, украинцы… Сережка Мочалин пытается учить меня таджикскому языку. Но по хохоту однокашек понимаю, что учит чему-то не тому. Впрочем, и без знания таджикского можно прожить легко и свободно. Весь местный люд говорит по-русски. Как-никак живем в едином и нерушимом Советском Союзе, и язык Тургенева и Толстого давно стал языком межнационального общения. Уже через неделю после приезда Маринка, она же Барно Бабаева, чистокровная жительница этих мест, моя ровесница и соседка, приглашает к себе в гости. В их трехкомнатной квартире одна комната почти пустая. Лишь ковры на полу и стенах, шифоньер у стены и гора узких ватных одеял-курпачи на расписном сундуке. На них сидят, на них лежат, ими укрываются. Маринкина матушка, тетя Зоя, как на русский лад зовет ее наш двор, расстилает на полу дастархан, и на нем, подобно скатерти-самобранке, тут же вырастают сладости, фрукты и чайник с непременным зеленым чаем. Сажусь, как все, поджав под себя ноги. Через пять минут подобная поза становится невыносимой и онемевшие ноги умоляют избавить их от этой пытки. Тетя Зоя трижды «женит» чай, переливая его из пиалы в чайник и, приложив руку к сердцу, подает пиалу. Обжигающего напитка кот наплакал. Но так полагается. До краев наполненная чаша — это оскорбление и явное неуважение к гостю. Мол, пей быстрее и вали отсюда. Следом за чаем на широком блюде появляется его величество плов. Глядя на других, беру его пальцами. В рот попадают лишь жалкие крохи. Сжалившись надо мной, хозяева несут ложку… Гостеприимство азиатов поразительное. Много раз потом мне приходилось бывать в гостях в таджикских семьях, и всякий раз картина повторялась в точности. Сами таджики могут сидеть на одной лепешке и воде, но гостей непременно встретят как подобает. Это святое. Вообще, многое мне нравится в обычаях этого народа. Уважительное отношение к старшим. Случая не было, чтобы парень или девушка не встали и не уступили свое место, когда в автобус входит пожилой человек. Трепетное отношение к хлебу. Ни один таджик не пройдет мимо, увидев брошенный на землю кусок хлеба. Непременно поднимет и положит куда-нибудь повыше. Растоптать — это святотатство.… Многочисленная русскоязычная диаспора живет по своим законам и обычаям. Молодежь вовсю эпатирует пожилых аборигенов своими мини-юбками и полуобнаженными нарядами. Табу существует только на три вещи: ни в коем случае не заходить в мечеть, не обзывать таджиков «ишаками» и не показывать жестом, будто подкручиваешь усы. Слишком сильную память оставил о себе в Ферганской долине герой гражданской войны Семен Михайлович Буденный. ТО ХОХОЧЕТ НАША СВЕТА В августе 1990 года тот же поезд Андижан — Москва возвращает меня с детьми в Россию. Из Таджикистана начался массовый исход «русаков». Квартиры продаются за бесценок. Очередь за контейнерами растянута на год. Люди разлетаются кто куда. Я — в Переславль. Здесь подруга, здесь есть где приткнуть голову. На древней земле согдийцев остаются могилы родителей и молодость. Воспоминания увожу с собой. Их столько, что не хватит газетной полосы. Занятия в морском клубе и парашютной секции, беззаботная студенческая жизнь в местном пединституте на факультете русского языка и литературы, спуски на лодках по Сыр-Дарье, рождение дорогих крошек, многолетняя работа в вузе… Здесь и строки в новогодней редакционной газете «Ленинабадская правда», куда пришла на работу сразу же после школы: «Чей-то голос слышен где-то, то хохочет наша Света. Смех плюс труд и результат: каждый нашей Свете рад». И удивление режиссера самодеятельного театра при городском доме культуры, бывшего московского артиста Николая Курашковского, когда за пару дней я выучила главную роль чистой и возвышенной гимназистки в революционной пьесе Иды Эвальд «Отважное сердце». Надо было выручать труппу: накануне премьеры главная героиня сбежала замуж. И свое падение с заснеженного склона в Фанских горах, куда привела любовь к горному туризму. Открытку о том достославном событии со словами: «За мужество и героизм, проявленные при переходе перевала Двойной» храню как награду и поныне. Сохранила память и слова завкафедры Башорат Сайфитдиновны Асимовой, сестры президента Академии наук Таджикистана, на чьем рабочем столе месяц лежало мое заявление об увольнении: «Не могу подписать. Рука не поднимается. Если будет плохо, возвращайтесь. Всегда приму». Но уже тогда я твердо знала: в Таджикистан я больше не вернусь. СЛЕПИЛИ ЗОЛОТОКОЛЬЦОВЦЫ В Переславле все пришлось начинать с нуля. Без квартиры, без связей и без денег. Что пережила — знаем только мы с детьми. Устроилась в шестую школу. Нагрузка колоссальная. Пять девятых классов, классное руководство, мировая художественная культура в старших классах. В школе никогда не работала. Литературу и МХК никогда не преподавала. Вузовская методика, как небо от земли, отличается от школьной. Девятиклассники — народ, конечно, весь замечательный. Но когда порознь. А когда вместе — туши свет. Уже в конце года я запросила у Господа пощады и сбежала в местную редакцию «Коммунара». В корректуру. О журналистике не думала, не бредила. Путевку в профессию дал главный редактор Александр Павлович Бороздна. Взял за руку, вывел из корректорской и привел в отдел информации: «Вот твой стол, телефон, пиши». Но легко сказать: пиши. Чукча не писатель, чукча читатель. Азы журналистики постигала на ходу, чувствуя себя абсолютной бездарностью. Мысль о том, что меня будут читать тысячи глаз, ужасала. Но Александр Павлович постоянно поддерживал: «У тебя получается лучше всех». А через несколько лет оказалась в «Золотом кольце». Так сказать, по семейным обстоятельствам. Первое появление в отделе информации сродни шоку. Все кипит, бурлит. Звонят телефоны, стучат компьютеры, из коридора несется звучный голос тогда еще ответственного секретаря Натальи Алексеевны, требующий все новых и новых материалов. Вначале даже плохо понимала, что же от меня хотят… Золотокольцовцы слепили меня из того, что было. За что им большое спасибо. А что получилось — не мне судить. Скажу одно: о педагогике даже не вспоминаю. Сегодня для меня самая лучшая профессия в мире — журналист.
